Тяжелые звезды - Анатолий Куликов

Все это время, пока мы входим в Чечню — я то в Моздоке, на КП, то в «вертушке», которая по законам военного времени летит низко, будто стелется над полями, но резко и круто взмывает там, где Ми-8 должен перепрыгнуть ЛЭП или перевалить горную гряду. Внизу наши колонны: чумазая, задубевшая на холоде пехота, контуженные водители, развернутые антенны командно-штабных машин, короткие, по-фронтовому сдержанные доклады офицеров.

Мое место на этой войне — не только штаб, но и грязное, разбитое бронетехникой поле… Мои слова — это не только приказ, но часто человеческая просьба, отцовский совет, генеральское напутствие…

Если представить себе группировку ВВ в самом начале войны как боевой корабль, находящийся в дальнем походе, то его полновластный и за все отвечающий командир — это генерал-лейтенант Романов. Его должность так и называется «командующий группировкой ВВ», и это его приказы имеют силу закона. Мои обязанности — это обязанности «старшего на борту», который, помимо того, что держит всю ситуацию в голове и не мешает командиру руководить операцией, вступает в дело в момент кризиса — в самый тяжелый момент.

Совсем не лишним является и то, что многих армейских генералов, которые в этот момент управляют действиями всей Объединенной группировки, я знаю лично. Вместе с министром обороны генералом Павлом Грачевым, начальником Главного оперативного управления Генштаба генералом Барынькиным, его заместителем генералом Леонтием Шевцовым и начальником Оперативного управления СКВО генералом Юрием Вьюновым (с ним я ругался по телефону утром 11 декабря) я учился в Академии Генерального штаба. Командующего войсками СКВО генерала Алексея Митюхина и начальника штаба СКВО генерала Владимир Потапова я неплохо знал по Ростову, где расположены и штаб военного округа, и штаб округа (ранее называвшийся управлением) внутренних войск МВД. Вот эти знакомства, эти многолетние контакты при всей их офицерской сдержанности все-таки ко многому обязывают в жизни и очень помогают на войне. Ну попрошу я в случае надобности у своего однокашника по академии артиллерийской поддержки для прикрытия вступившего в бой батальона ВВ, что ж, разве он мне откажет и не даст огня? Может, и не захочет, может, даже и зубами будет скрипеть от негодования, но в огне не откажет. Поэтому и тон наших разговоров хоть и официален, но нет-нет и появятся в нем простые соседские и товарищеские нотки: «Алексей… Анатолий… Юрий…»

Это тоже часть моих обязанностей: согласовать взаимодействие, где-то нажать, где-то поговорить на повышенных тонах. Романов хоть и заканчивал Академию Генштаба, но по ряду причин никогда не скажет Грачеву: «Посмотри, Павел Сергеевич, как 15 ингушей развернули 75 танков». А командующий внутренними войсками генерал-полковник Куликов имеет на это право, и не только по должности. Вместе учились, жили в одном доме, на учениях «воевали» плечом к плечу.

Но теперь и у нас почти каждый день стычки с противником… 17 декабря под Ассиновской погибли двое. 20-го — боестолкновение под станицей Петропавловской. Для эвакуации раненого вылетают две «вертушки». В 14.20 санитарный вертолет Ми-8 внутренних войск сбит на подлете к месту боя. Погибли весь экипаж и два офицера медицинской службы. В тот же день в засаду в самой Петропавловской попадает наша колонна: шла на подмогу к армейцам, но, не разобравшись на местности, повернула не там и втянулась в станицу. Дальше все по схеме: гранатометный огонь, многочасовой бой в окружении… Погибли десять бойцов, многие ранены. Это война, но я до хрипоты требую от своих офицеров: «Самое главное — берегите людей!..»

В один из декабрьских дней на моем КП в Моздоке появился до этого незнакомый мне генерал — Николай Павлович Кошман. Представился: из железнодорожных войск. Сказал, что привел с собой бронепоезд и имеет приказ во что бы то ни стало довести его до станции Ищерской. И уже оттуда действовать в направлении на Грозный и Гудермес.

В Ищерской — я знаю — еще сидят боевики, но приказ есть приказ, и я ставлю задачу своим людям: выбить к чертовой матери дудаевцев из станицы. Короче, сделать все возможное, чтобы бронепоезд, представляющий собой несколько платформ, загруженных ремкомплектами для восстановления железнодорожных путей и мостовых переправ, а также двумя БМП для обороны — добрался до места назначения и приступил к работе. Всякому было понятно: как только войска пойдут вперед вдоль раскуроченной железной дороги, кто-то должен все это подлатать и обеспечить движение по очень важной для нас транспортной артерии.

Важность задачи, стоящей перед Кошманом, заставила нас предпринять энергичные и довольно рискованные действия, чтобы внезапно захватить станцию. С рассветом была проведена успешная операция, сама станица взята под контроль, а боевики, потеряв в бою бронетранспортер и танк, который они в свое время отняли у оппозиции, отошли. Но отошли аккуратно, не теряя, видимо, надежду вернуть себе Ищерскую при первой же возможности.

Говоря откровенно, досталась нам эта победа с трудом, и в складывающейся обстановке все, что я мог сказать Кошману на прощание, так это: «Находишься вот тут, и не шагу назад!..» Каково же было мое удивление, когда уже вечером того же дня генерал Кошман появился у меня на КП с известием, что он отогнал бронепоезд на станцию Галюгаевскую. В спокойную во всех отношениях пограничную станицу Ставропольского края, где, конечно, никто не стал бы обижать ни этого генерала, ни его бронепоезд!..

Так примерно формулировалась моя мысль, пока сам я закипал от гнева. Моему возмущению не было предела: «Как это?! Да что вы такое говорите?! Да я вас расстреляю, если вы к утру не будете опять на станции Ищерской! Только ради вас я держу там ОМОН, но вы его бросили. Вы что, струсили?..» В общем, наорал я на него очень сильно, еще раз пообещав обязательно расстрелять, если бронепоезд вместе с ним самим внутри к утру не окажется на месте. На том самом, которое с таким трудом было отвоевано накануне.

От меня генерал Кошман выскочил перепуганный и очень расстроенный. Конечно, к утру он в Ищерскую не добрался, но к обеду был уже там.

Чуть позже, когда он зашел ко мне снова, сделав попытку как-то сгладить эту неудобную ситуацию, я ему сказал куда спокойнее: «Ты больше так не делай. Ты пойми, мы не можем так поступать: захотел — ушел… Получается, что ты бросил людей, которых я оставил тебе в поддержку. У них никакой артиллерии нет, и они ничем не прикрыты. А так — твоя бронетехника могла в случае чего ответить, не дать им пропасть. Как же так?» Говорил и видел: Николай Павлович искренне переживает и потихоньку адаптируется в боевой обстановке.