Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

Майя с Семенчиком вернулись в землянку, которую они снимали до этого. Весь день и всю ночь она проплакала, коря себя за то, что, соблазнившись хорошим заработком, пошла горничной к человеку, который замышлял против нее худое. Ей казалось, что уже произошло что-то очень постыдное для нее, чего Федор ей не простит, когда вернется из тюрьмы. Майя до крови искусала губы.

Днем Майю разыскала жена Волошина. Сам Волошин был в Бодайбо, поэтому его не арестовали, когда хватали выборных.

С утра на прииск заявились судебные исполнители. Они напомнили рабочим, что все сроки уже истекли, а бараки еще не освобождены.

Женщины, жены и вдовы, решили от своего имени написать жалобу и через доброго господина Коршунова передать ее самому государю. Добрейший Константин Николаевич не откажет в их просьбе, только надо сочинить бумагу пожалостливее. Среди женщин не было грамотных, и они вспомнили о Майе, которая умела читать и писать.

Майя оделась и молча пошла за Акулиной — так звали жену Волошина, смуглую рослую красавицу с низким голосом.

В бараке Майе дали бумаги, химический карандаш и сказали, чтобы она написала все, как есть, и наперебой стали диктовать. Какая-то женщина посоветовала начать жалобу с поклона царю, как пишут в письмах. Ее засмеяли.

Письмо царю получалось длинным, обстоятельным. В нем женщины изливали свои горькие обиды на золотопромышленников, которые не почитали их мужей за людей, кормили тухлятиной, обсчитывали, обвешивали, заставляли работать по двенадцати часов. Вынудили к забастовке. А нам, шахтерским женщинам, не было никакого спасения от чиновников корпорации, здоровых, холостых боровов. Пуще смолы они приставали даже к мужним женам, вынуждали к наложничеству, нарожали много внебрачных детей.

Последние слова вызвали оживление среди женщин. Они вслух, перебивая друг дружку, стали подсчитывать, сколько в их прииске прижито с чиновниками детей. Когда счет дошел до тридцати двух, невысокая крикливая женщина стала громко уверять, что еще не все — кого-то пропустили. В эти минуту каждая женщина искренне хотела, чтобы «бастрюков» оказалось побольше — надо же чем-то поразить воображение царя.

А теперь всех нас с малыми чадами и домочадцами в снег и стужу хотят выселить из бараков, — жаловались женщины, — лишить крова. Где ж это видано, чтобы среди зимы выгонять, малых детей под открытое небо?

Майя не очень была сильна в русской грамоте, но постаралась изложить в жалобе все, о чем ей говорили женщины. И когда прочитала написанное, многие прослезились, так складно и прочувствованно получилось.

Было решено, что отнесут Коршунову жалобу Акулина и Майя, женщины статные, красивые и неглупые. Если понадобится, они на словах добавят, что полагается.

Майе уже была знакома фамилия Коршунов, но она даже в мыслях не допускала, что это тот Коршунов, о котором говорил ей Федор. Об этом Коршунове все говорят только хорошее. Шутка ли, ему доверяют жалобу для передачи самому царю. Этот Коршунов, должно быть, не чета «добрейшему» Константину Николаевичу, который на самом деле оказался ужасным подлецом и лгуном. Майю всю передернуло при одном воспоминании о Константине Николаевиче.

Идя с Акулиной к Коршунову, Майя думала о том, что она непременно попросит его помочь ей добиться свидания с Федором.

В главную контору женщин пропустили не сразу. У подъезда стояло двое часовых. Они грели варежками уши, топали, проклиная сибирские морозы.

— Откуда вы, такие нежные? — насмешливо спросила Акулина.

— Южане мы, из-под Херсона, — ответил тот, что помоложе, круглолицый, губастый.

— Эх, согрела бы!.. — нараспев сказал второй, подмигнув Акулине.

— Сперва сопли вытри, — басом ответила Акулина.

Из подъезда вышел степенного вида чиновник с рыжей бородой. Он выслушал женщин и велел пропустить их.

Акулина первая переступила порог кабинета. За ней робко вошла Майя. За столом важно восседал Коршунов, склонившись над какой-то бумагой. Майя попятилась, увидя Коршунова. В кабинете больше никого не было, кроме Константина Николаевича… «Коршунов, — застучало в висках у Майи, — тот самый Коршунов… Константин Николаевич, хитрая лиса, коварный, злой человек».

Коршунов, увидя Майю, на какое-то мгновение растерялся, снял пенсне, стал протирать, потом нацепил их на нос, поднял бесцветные глаза на Майю. Тонкие губы изобразили подобие улыбки.

Акулина, кланяясь, подошла к столу, а Майя стояла у порога, глядя на Коршунова ненавидящими глазами. В этом взгляде столько было силы и презрения, что инженер испугался. Майя повернулась и вышла, сильно хлопнув дверью.

Акулина обернулась на стук и, не увидя Майи, смешалась.

— Что вас привело ко мне? — ласково спросил Коршунов, посмотрев прямо в глава присмиревшей Акулине.

Акулина молча положила на стол бумагу, исписанную рукой Майи, и просительным тоном сказала:

— Помогите нам, любезнейший Константин Николаевич, на вас одного, заступник наш, вся надежда. Не дайте в обиду!..

Инженер не спеша стал читать бумагу. Акулине показалось, что его уста тронула невольная улыбка при чтении. А может быть, только так показалось. А когда прочитал, поднял на красавицу Акулину свои светлые глаза, вздохнул сочувственно, что даже Акулине захотелось вздохнуть, и сказал: очень хорошо сочинена бумага — за душу берет. Жалко будет, если такая важная, такая душевная жалоба не попадет в руки государю. А она наверняка не попадет ему — не передадут придворные чины, упрячут под сукно как пить дать. Не лучше ли будет сию жалобу вручить товарищу прокурора господину Преображенскому. Кстати, предоставляется весьма благоприятный случай сделать это в нынешнее воскресенье. Присоединиться к мужчинам, которые придут большой толпой к главной конторе на прием к господину Преображенскому. Человек он добрый, верно служит своему государю, охотно выслушает и женщин, примет от них жалобу. Господин Преображенский очень благоволит к женщинам, называет их цветами жизни и, конечно же, поможет слабому полу, чем только сможет. Но для этого надо не полениться, переписать жалобу во множестве экземпляров — от каждой женщины жалоба! Это произведет впечатление на товарища прокурора господина Преображенского.

Акулина растроганно поблагодарила добрейшего Константина Николаевича за совет, хотя ее и подмывало спросить, зачем переписывать одну и ту же жалобу множество раз — ведь не будет же господни Преображенский читать все жалобы!.. Подумала так Акулина, но не спросила добрейшего Константина Николаевича. В пояс поклонилась ему, стрельнув карими глазами, и ушла, мягко ступая валенками по дорогому ковру.

Не успела Акулина вернуться в бараки, а добрейший Константин Николаевич тут как тут, ходит именинником, подсказывает, как начинать прошение на имя господина Преображенского: «Пишу лично от себя, будучи в здравом уме и твердой памяти. Всем сердцам и душой я вместе с забастовщиками и посему требую: освободить всех арестованных товарищей, они ни в чем не повинны. Как только арестованные