Королева Виктория - Кристофер Хибберт

Обращаясь к вопросу о «королевских привилегиях и прерогативах», премьер-министр Гладстон горько сетовал, что «главная причина упадка всех монархий совершенно очевидна Это как древесный червь, который проникает под кору благородного дуба и прокладывает там свою нору, подрывая устойчивость мощного ствола». Один из конюших королевы говорил Гладстону, что в « Европе есть только одна великая столица, в которой не находится монарх, и эта столица — Лондон». А Джозеф Чемберлен — известный радикальный политик и будущий министр — заявил в 1871 г., что в Англию «должна прийти республика, и если сохранятся темпы нашего движения, то это произойдет еще при жизни этого поколения». Ту же мысль высказал и известный владелец республиканской еженедельной газеты «Нэшнл реформер» Чарльз Брэдло, заявив во всеуслышание, что «опыт последних девяти лет (с 1861 г.) доказывает, что страна вполне может обойтись без монарха и таким образом сэкономить на монархии значительную сумму денег».

Добровольное затворничество королевы стало самой популярной темой практически всех газет и журналов. Весьма показательны в этом смысле выдержки из наиболее интересных статей: «Живые имеют такие же притязания, что и мертвые», -писала консервативная «Таймс»; «Покойному принцу-консорту отданы все приличествующие почести, а теперь настало время для королевы выполнить свой долг перед страной и народом, и подумать о достойном исполнении возложенных на нее обязанностей, а не отсиживаться за оградой своего дворца и не ссылаться на неизбывное горе в связи с утратой мужа».

И общественное мнение было на стороне авторов этих статей. Дочь лорда Джона Рассела леди Амберли отметила в своем журнале, что «почти каждый человек упрекает королеву за то, что она редко бывает в Виндзоре или Лондоне... Кажется, в отношении к ней не проявляется не только ни малейшего уважения, но хотя бы даже самой обыкновенной лояльности. Одни люди начинают громко спрашивать: «За что мы платим ей деньги, если она не хочет исполнять свои обязанности?» — а другие просто требуют, чтобы королева отреклась от престола, если не способна выполнять свою роль правящего монарха».

Редко кто поддерживал королеву, да и поддержка эта оказывалась от случая к случаю, и приходила она с совершенно неожиданной стороны. Так, например, Джон Брайт, радикальный политический деятель и депутат парламента от Бирмингема, заявил в своей знаменательной речи 4 декабря 1866 г., что «не привык вставать на защиту тех, кто облачен в королевскую корону, но со стороны многих Людей по отношению к королеве допускается явная несправедливость, и особенно тогда, когда речь идет о ее вдовствующем положении и состоянии здоровья». Далее Брайт отметил, что простое человеческое сострадание и сочувствие требуются любому человеку, вне зависимости от того, благородного он происхождения или выходец из простой рабочей семьи.

Королева была до глубины души тронута этим заявлением Брайта, жена которого умерла некоторое время назад, оставив ему заботу о детях и неизбывное горе, доходящее зачастую до отчаяния. А когда Джон Брайт согласился стать президентом Торгового совета в кабинете Гладстона, королева предложила, чтобы он, человек пожилого возраста и к тому же квакер, не становился перед ней на колени и не целовал руку во время формальной церемонии вступления в должность. Джон Брайт действительно не опустился перед ней на колени, но, будучи одетым в специально сшитые по такому случаю короткие бриджи, все же поцеловал ей руку, то есть сделал то, что «квакеры обычно никогда не делают»[50].

Однако точку зрения Джона Брайта разделяли далеко не нее люди. Большинство его коллег-политиков как правого, так и левого толка согласились с редакцией газеты «Таймс» и остальными газетами, которые подвергали королеву ожесточенной критике.

44. «ЦАРСТВУЮЩАЯ БЕДНЯЖКА»

«Она должна официально повторять, что пока министры не станут поддерживать ее... она не сможет продолжать свою работу».

Не успели затихнуть все скандальные подробности бракоразводного процесса миссис Мордант, как летом 1870 т. разразилась война между Пруссией и Францией. Поначалу Францию воспринимали в Англии как агрессора, однако позже, несмотря на совершенно откровенные прогерманские симпатии королевы, англичане стали симпатизировать французам. После сокрушительного поражения императора Наполеона III под Седаном в сентябре, разгрома практически всей французской армии и провозглашения Франции республикой в Лондоне состоялся грандиозный митинг республиканцев, на котором королеву и весь королевский двор в очереди ной раз назвали «сборищем немцев». И тем не менее, когда поверженный французский император прибыл в Англию в марте 1871 г., он встретил со стороны королевы весьма теплый прием.

«Я подошла к двери вместе с Луизой и крепко обняла свергнутого императора. Это был трогательный момент. Я вспомнила, как он приехал к нам в 1855 г., выглядел триумфально, а принц Альберт встретил его в Дувре и сопровождал до дворца. Тогда вся страна горячо приветствовала французского императора, а теперь!.. Он выглядел подавленным, на его глазах появились слезы, но держал себя в руках и тихо сказал мне: «Il y a bien longtemps que je n'ai vu vôtre Majesté» («Давно не видел Ваше Величество»). Он поднялся со мной наверх, и мы вошли в зал для аудиенций. Император заметно располнел, поседел, а его роскошные усы уже не закручивались кверху, как было прежде, а беспомощно свисали вниз. Однако его манеры, к счастью, остались прежними — мягкими, деликатными и в высшей степени приятными. Мои дети вошли в комнату вместе с нами. Император сразу же завел речь об ужасном и позорном положении Франции».

За месяц до приезда императора королева согласилась открыть работу нового парламента и прибыть туда в новой короне, но многие политики стали упрекать ее в том, что она опять попытается заполучить большую сумму денег на семейные расходы. Принцу Артуру, которого вскоре должны были возвести в ранг герцога Коннотского, исполнился двадцать один год, и в соответствии с давней традицией он уже мог рассчитывать на государственное жалованье. А 21 марта того же года принцесса Луиза должна была выйти замуж за маркиза Лорна, сына герцога Аргайлльского, и тоже имела право на весьма солидное приданое.

Открыв работу нового парламента в феврале, королева тем не менее наотрез отказалась приехать туда в августе, чтобы объявить парламентские каникулы. Она не хотела откладывать намеченный ранее отъезд в Балморал и поэтому не поддалась на уговоры премьер-министра Гладстона еще раз посетить парламент. Не помогли даже увещевания ее старшей дочери, которая написала ей письмо, подписанное всеми детьми королевы и ее зятьями. Правда, это послание так и не дошло тогда до королевы. «Нас никто не принуждал писать это письмо, — говорилось в этом послании. — И никто о нем ничего не знает, кроме нас самих... Мы, твои дети, всегда пользовались авторитетом в мире, а наше положение обеспечивалось мудрой, предусмотрительной политикой и неустанным трудом нашего дорогого папы и твоими постоянными усилиями. Однако сейчас положение в корне изменилось, как изменился и окружающий нас мир. Общественное мнение страны стало поворачиваться против королевы, и нас чрезвычайно беспокоит состояние дел в самом королевстве».

Королева возразила, что не принимала личного участия в процедуре закрытия парламента начиная с 1852 г. «Что убило ее дорогого мужа? — вопрошала она в письме к лорд-канцлеру Хадерли и сама отвечала на это: — Чрезмерная загруженность работой и постоянное напряжение нервной системы. А что погубило лорда Кларендона (министра иностранных дел в правительстве Гладстона, который скоропостижно скончался за год до описываемых событий)? То же самое... И королева, уже далеко не молодая женщина (ей было тогда пятьдесят два года), должна пройти тот же путь и всем доказать, что такое напряжение губительно для ее здоровья. Вы хотите, чтобы она испытала то же самое, окончательно подорвала здоровье и сошла в могилу... Она должна официально повторять, что, пока министры не станут поддерживать ее... она не сможет продолжать свою работу и вынуждена будет передать бразды правления страной в более молодые и крепкие руки. Возможно, тогда многие недовольные и разочарованные королевой люди наконец-то пожалеют о том, что погубили ее в тот момент, когда она еще могла быть полезной стране и обществу».

Через четыре дня после этого письма у королевы заболело горло, и она почувствовала себя «очень плохо». Никто из ее ближайшего окружения не придал этому значения, так как все знали, что королева всегда чувствует себя «очень плохо» накануне важных государственных мероприятий. Но когда она 17 августа выехала в Балморал, ей действительно было очень плохо, и выглядела она больной. А в Балморале в течение августа и большей части сентября королева жаловалась на сильные боли в руке, на ревматизм, на подагру, на бессонницу и на «тяжелое дыхание с болезненными спазмами в груди». Никогда еще она не чувствовала себя такой больной после «брюшного тифа в Рамсгейте в 1835 г.». После долгих уговоров королева согласилась позвать Джозефа Листера, в то время профессора клинической хирургии в Эдинбурге. Листер сделал ей 4 сентября операцию и удалил опухоль на руке. Операция прошла нормально, но, по словам Листера, королева «ужасно нервничала», так как в результате прошлого опыта очень тяжело переносила боль. В первую ночь после операции она не могла повернуться в постели, а на следующий день практически не могла ходить из-за болей в ногах, пораженных подагрой. Дело дошло до того, что служанки не смогли отнести ее в кровать, и пришлось звать на помощь Джона Брауна. Побывавший в то время в Балморале лорд Стэнли отметил, что королева стала «очень толстой, грузной и чересчур тяжелой». Королева записала в своем дневнике 18 октября: