Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

Воровство как таковое на войне (особенно если речь шла об остро необходимых вещах: продуктах, одежде, табаке и т. д.) чем-то особенно предосудительным не считалось. Разумеется, если оно не осуществлялось в отношении своих товарищей. Стащить же что-либо для себя и боевых побратимов у снабженцев, со склада, в соседней части, у мало пострадавшего от войны местного населения, особенно после перехода границы, было делом не только не постыдным, но, можно сказать, геройским. «Я кровь проливаю, под смертью хожу, что ж, не могу себе позволить?»

Чаще всего, как правило, недоедающие солдаты занимались добычей (воровством) продовольствия. Владимир Виноградов о своем пребывании в запасном полку перед отправкой на Курскую дугу:

«Выход за территорию полка, стоявшего в Нижнем Сормове, пригороде Горького, разрешался в исключительных случаях. Если не считать походов строем ночным городом в баню. Один раз был отпущен к зубному врачу. Так что разжиться съестным вне школы возможности не представлялось. А и представилось, так что? Денег не было, менять нечего. Посылки приходили избранным. В нашей 2-й роте, из москвичей, их нередко получал Митирев, сын директора московского молокозавода. Бруски масла, сгущенку, сухое молоко, колбасу. Высокий, худой, наглый, он оделял кормом своих «шестерок». Остальная молодь была нацелена на казенную пищу, таившуюся на территории части. И при любой возможности ее крала.

Редко, но удавалось зачерпнуть консервной банкой из котла топленого масла, стибрить яркую баночку с американскими сосисками и тушенкой. По-умному, ибо на больших банках попадались, особенно из 3-й, 4-й рот, деревенские ребята, к хитрым кражам непривычные. Неофициально разрешалось варить по ночам картошку, которую чистил наряд почти до рассвета на весь полк.

Высшим шиком на дежурстве считалось умыкнуть бачок не со щами, а с кашей. Бачкам велся счет, как на золотом прииске, но как-то мне с напарником пофартило свистнуть и спрятать.

Слопали мы его вдвоем. Не бог весть какие порции, но по восьми на брата досталось. Наелись от пуза. И все же повар учинил расправу над нами на свой лад. Он с улыбочкой доброжелательной предложил нам по полной миске каши, чтобы посмотреть, как мы будем есть. Что ж, съели с благодарностью, изображая оголодавших, и не вырвало, хотя и тянуло. Никогда не забудется этот случай.

Воровали продукты и во время движения на фронт, когда такая возможность подворачивалась, причем делали это порой виртуозно, как и припрятывали потом добытый приварок к котловому довольствию. Воевавший в 118-й отдельной танковой бригаде Григорий Шишкин вспоминал, как во время движения эшелона с танками и их экипажами к передовой в Туле его вызвали к командиру бригады с замполитом:

«Прихожу, сидят: «Военный комендант доложил, что наши танкисты вскрыли и ограбили вагон с копченой свининой. Срочно проверить! Не дай бог будет проверка! Найдут — тебя же и расстреляют». Я, конечно, перетрусил. Собрал своих коллег, лейтенантов, объяснил задачу. К себе прихожу, залез в танк, посмотрел во всех закутках — ничего нет. Поехали дальше на фронт, никакой проверки не было. Кто будет воинскую часть проверять?!

Надо сказать, кормили паршивенько — бульон из гороховой муки. А тут на второй или третий день после этого случая приносит мне командир башни, сержант, котелок: «Лейтенант, обед». Я опустил ложку, а там кусок копченой ветчины. Думаю: «О! Наконец-то начали кормить. Видимо, подъезжаем к фронту». Потом узнаю, что другим ничего не давали. Я так и так — молчат. Спрашиваю: «Японский бог! — Мы тогда в выражениях не стеснялись. — Откуда это?!» — «Лейтенант, да все прошло уже, мы уехали». — «Покажите, где вы спрятали?! Я искал, не нашел».

Так они что, мерзавцы, сделали. Они из снарядных ящиков вытащили часть снарядов и разложили их в ниши. Ветчину положили на дно ящиков и прикрыли ее снарядами. Оказывается, все танкисты бригады так сделали! Ладно. «Как украли-то?! Там же каждый вагон охраняется!» — «Мы подошли, спросили: «Ты откуда будешь-то?» — «Да я ивановский». — «А, ивановский, а у нас есть ивановский! Петь, подойди сюда». — «Какой район?» — «Да елки-палки, я тоже с этого района». Короче говоря, разговорили. А в это время сняли пломбы, открыли двери. И несколько тушек копченой свинины свистнули».

Осуждать солдат за такие дела сегодня как-то не особенно хочется, тем более воровали-то они обычно не от хорошей жизни, а когда совсем уж живот подводило.

Бийчанин Иван Карнаев поведал об одном таком эпизоде, случившемся в его военной жизни. Он произошел в блокадном Ленинграде зимой 1941–42 годов (самой голодной и холодной. — Авт.).

«Перед отправкой на фронт, дня за два, меня поставили на дежурство около комнаты, где жил заместитель командира полка по тылу. Мой предшественник по дежурству сказал мне, что в комнате у капитана в коробке есть килограмм 20 сахара, дверь на замок не закрывается, и незаметно можно взять себе сахару. Я, конечно, этим воспользовался, пока капитана не было, быстро зашел в комнату, где около тумбочки, под бумагой, стояла большая коробка с сахаром. С килограмм я взял его, и положил в сумку противогаза, затем увидел — на окне стоит железная банка со сгущенным молоком, где-то литров 10, я отпил несколько глотков и, закрыв дверь, стал на свой пост. В течение последующих трех дней я понемногу повторял эту процедуру в комнате капитана. Однажды вечером капитан пришел с молодой белокурой девушкой и сказал, что пост снимается, завтра можно не приходить. Капитану было лет сорок, лысый, с мясистым лицом, толстоватой фигурой. Воспользовавшись небольшой дозой капитанских продуктов, я поправил свое здоровье, физически окреп».

П.В. Рухленко, комиссар артбатареи 1102-го стрелкового полка (полк находился в окружении в Мясном Бору. — Авт.):

«Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили.

А старшины и бойцы, получавшие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, дабы можно было отбиться от грабителей».

Воровали, конечно, не только продовольствие, но и, скажем… дрова. Обучавшийся перед отправкой на фронт в 1-м Томском артиллерийском училище Евгений Монюшко вспоминал:

«Главной проблемой были хорошие дрова, а прижимистые кладовщики старались сбыть со склада сырые или неудобные в разделке суковатые бревна. Пользуясь тем, что обычно наряд на кухню и в караул назначался из одной батареи, заключалось тайное соглашение, и часовые «не замечали» товарищей, проникавших на склад за парой хороших дровин.

Несколько раз проводилась и такая инсценировка. Часовой задерживал одного из курсантов, приблизившегося будто случайно к посту. Пока вызывали начальника караула и выясняли обстоятельства задержания, часовой держал «на мушке» нарушителя и, естественно, не мог видеть, хотя, конечно, знал, что с задней стороны выносят дровишки на кухню. В результате часовой получал благодарность за бдительную службу, а кухня — хорошие дрова».

А вот будущий снайпер Елена Жукова во время учебы в Подольске и вовсе украла половую тряпку:

«Однажды, возвращаясь из Москвы, я совершила самую обыкновенную кражу. Сейчас стыдно признаваться, но именно украла. В нашей снайперской школе почему-то постоянно возникали проблемы с половыми тряпками. Надо мыть полы, а тряпок нет, и не знаешь, где их искать. Ни старшина, ни командиры отделений не озадачивали себя этой проблемой, предоставляя курсанткам самим решать ее. Решали кто как мог, чаще всего просто тащили друг у друга. И вот однажды ехала я из Москвы, вышла на станции Силикатная, гляжу, а из-за бочки с песком торчит большой кусок мешковины. Недолго думая вытащила этот кусок и понесла в школу. На какое-то время проблема с половой тряпкой в нашем отделении была решена. Надо сказать, что угрызениями совести я не мучалась».

Не мучался ими и практически никто из тех фронтовиков, кому во время войны приходилось пользоваться «совместным имуществом». Александр Пыльцын в своей книге «Правда о штрафбатах» пишет о том, что «найденные» у пленных немцев часы, зажигалки, портсигары и прочие более-менее ценные вещи штрафбатовцы считали своими законными трофеями, и офицеры им в этом деле не препятствовали.

Вообще же к захваченным — украденным вещам отношение в среде окопников было вполне пренебрежительное. Иван Новохацкий, к примеру, вспоминал, как уже в Чехословакии солдаты обнаружили в одном из поселков большое количество тюков с разнообразными хорошими тканями — бостон, бархат и т. д. Недолго думая, они стали отрывать от них куски и наматывать вместо портянок.

Приверженность же к особо ценимому ныне вещизму на фронте порой заканчивалась очень грустно. Мансур Абдулин вспоминал об одном из таких случаев:

«Навьюченные, как всегда, лафетами, стволами, плитами, бегом меняем свою огневую позицию, тесним яростно упирающихся немцев. Опять падают наши минометчики. Погиб очень хороший сильный мужик из Бодайбо. Сибиряк. Золотоискатель и старатель. Мне сродни — я ведь тоже родом с приисков Миассзолото. На мне тяжелая обязанность парторга роты — забрать у убитого партбилет. Возвращаюсь к сибиряку, быстро освобождаю его тело от вещмешка и не могу понять, какая именно тяжесть — на части миномета не похоже — раздавила сибиряку затылок. Разворачиваю — ручная швейная машинка, старательно обернутая плащ-палаткой. Мне стало не по себе. Из-за чего погиб! Но ведь швейную машинку имели одну-две на весь прииск. На нем не обнаружили ни единой царапины, просто на бегу споткнулся и упал. Не стал я никому в роте рассказывать об этой машинке, чтоб не осудили человека. А может быть, зря. Это послужило бы хорошим уроком».