Колдун и кристалл - Стивен Кинг

Она скакала незнамо куда, однако какая-то часть сознания, должно быть, заранее определилась с маршрутом, потому что через сорок минут после того, как она покинула дом, Сюзан увидела перед собой ту самую ивовую рощу, о которой грезила, когда Торин подкрался к ней сзади, как злодей-эльф из бабушкиных сказок.

Под ивами царила божественная прохлада. Сюзан привязала поводья Фелиции к ветви (она умчалась, не заседлав лошадь) и медленно пошла к маленькой полянке в центре рощи, где протекал ручей; здесь она села на пружинистый мох, которым заросла полянка. Конечно же, она не могла не прийти сюда. Именно на эту полянку она приходила со всеми радостями и горестями с тех пор, как отыскала ее в восемь или девять лет. Именно сюда время от времени приходила она после смерти отца, когда ей казалось, что весь мир, ее мир, ушел вместе с Патом Дельгадо. Только эта полянка узнала истинную глубину ее горя. Ручью она рассказывала о своих чувствах, ручей и уносил ее слова.

Слезы вновь подступили к глазам. Она положила голову на колени и зарыдала в голос. В тот момент она отдала бы что угодно, лишь бы на минуту к ней вернулся отец и она могла спросить его, что же ей делать.

Она еще плакала, когда услышала треск сломанной неподалеку ветки, в страхе оглянулась. Здесь было ее тайное убежище, и она не хотела, чтобы кто-то застал ее в этой роще, да еще всю заплаканную, словно ребенка, который упал и больно ушибся. Треснула еще одна ветка. В роще появился кто-то еще, в самый неподходящий момент:

— Уходи! — закричала она, едва узнавая свой осипший от слез голос. — Уходи, кто бы ты ни был, и оставь меня одну.

Но человек, теперь она видела его сквозь листву, приближался. А когда она узнала его, то поначалу решила что направляющийся к ней Уилл Диаборн (Роланд, мысленно поправилась она, его зовут Роланд) — плод ее разгоряченного воображения. И не могла поверить, что видит его наяву, пока он не опустился на колени и не обнял ее. Она тут же прижалась к его груди.

— Откуда ты узнал, что я…

— Увидел, как ты скакала по Спуску. У меня есть одно место, куда я иногда прихожу подумать, вот я и увидел тебя. Я бы не последовал за тобой, но ты скакала без седла. Я подумал, что-то не так.

— Все не так.

Не закрывая глаз, сосредоточенно, он начал покрывать ее лицо поцелуями. И Сюзан не сразу поняла, что он сцеловывает ее слезы. А потом взял за плечи и чуть отстранил, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Скажи это еще раз, Сюзан, и я все сделаю. Не знаю, обещание это или предупреждение, или и то и другое, но… скажи, и я сделаю.

Ей не пришлось спрашивать, о чем он. Она почувствовала, как земля двинулась у нее под ногами, и потом часто говорила себе, что то был первый и единственный раз, когда ка явилась к ней ветром пришедшим не с неба, а из земли. Она настигла меня в конце концов, решила Сюзан. Моя ка, хорошо это или плохо.

— Роланд!

— Да, Сюзан.

Она опустила руку пониже пряжки ремня, ухватилась за то, что нащупала там, не отрывая взгляда от его глаз.

— Если ты любишь меня, тогда люби.

— Да, леди. Я готов.

Он расстегнул пуговицы рубашки, сшитой в той части Срединного мира, которую Сюзан так и не удалось увидеть, и вновь обнял ее.

Ка. Они помогли друг другу раздеться. Обнаженные, легли, обнявшись, на летний мох, мягкий, как лучший козий пух. Они лежали, соприкасаясь лбами, как в ее сне наяву, а когда он вошел в нее, она почувствовала, как боль перетопилась в сладость, сладость некоего дикого и экзотического растения, попробовать которое удается раз в жизни. Она держалась за эту сладость сколько могла, но потом сдалась, с громкими протяжными стонами, крепко обнимая его за шею. Они любили друг друга в ивовой роще, отринув само понятие чести, забыв о данных кому бы то ни было обещаниях, и наконец Сюзан открыла для себя, что сладость — еще не все, что она сменяется блаженством, поднимающимся от того места, что раскрылось перед ним, как цветок, и заполняющим все тело. Она вскрикивала снова и снова, думая, что не может быть столько наслаждения в мире смертных. Она просто захлебывалась в счастье. Голос Роланда вторил ее. А с ними сливалось журчание ручья. Она буквально вдавила его в себя, лодыжками обхватив колени, покрывая лицо жаркими поцелуями, и он не уступал ей в своей страсти. Они любили друг друга в феоде Меджис, на исходе последнего великого века, и зеленый мох под тем местом, где сходились ее бедра, окрасился красным, свидетельствуя о том, что она лишилась девственности. Они слились воедино и таким образом предопределили свою судьбу.

Ка.

Они лежали в объятиях друг друга, нежно целуясь под равнодушным взглядом Фелиции, и Роланд почувствовал, что засыпает. Удивляться не приходилось — в это лето напряжение не отпускало его, и спал он плохо. Тогда он еще не знал, что бессонница будет преследовать его до конца жизни.

— Роланд? — Ее голос, очень далекий. И нежный.

— Да.

— Ты позаботишься обо мне?

— Да.

— Я не смогу прийти к нему, когда настанет время. Я вытерплю его прикосновения, его выходки, вытерплю, если у меня будешь ты, но я не смогу прийти к нему в ночь праздника Жатвы. Не знаю, забыла я лицо моего отца или нет, но я не смогу лечь в постель Харта Торина. Думаю, есть способы скрыть потерю девственности, но я не хочу к ним прибегать. Я просто не смогу лечь в его постель.

— Ладно, хорошо. — И тут, когда ее глаза широко раскрылись, он приподнялся, огляделся. Никого не увидел. Вновь посмотрел на Сюзан. окончательно проснувшись: — Что? Что такое?

— Я, возможно, уже ношу твоего ребенка. Ты думал об этом?

Раньше — нет. Теперь — да. Еще одно звено в цепи, протянувшейся в далекое прошлое, где Артур из Эльда вел на битву своих стрелков, с великим Эскалибуром в руке и короной Всех Миров на челе. Но дело-то не в Артуре. Что подумает его отец? Или Габриэль, узнав, что она скоро станет бабушкой?

Уголки его губ начали изгибаться в улыбке, но мысль о матери отогнала ее. Он подумал о любовной отметине на шее Габриэль. В эти дни, когда он вспоминал мать, он всегда думал о любовной отметине, которую увидел на шее, когда неожиданно появился в ее покоях. И печальной улыбке на губах.

— Если ты носишь моего ребенка, значит, мне очень повезло.

— И мне. — Теперь она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась грустная. — Мы еще такие молодые. Почти что дети.

Он перекатился на спину, уставился в синее небо. Она, возможно, сказала правду, но это не имело никакого значения. Правда иной раз расходилась с реальностью — то была одна из аксиом, которые хранились в сокровенных глубинах его сознания, там, где соединялись две половинки, сумма которых и являла собой его личность. Сознательный бросок в омут романтической любви — это пришло к нему от матери. Все остальное в его натуре не признавало ни юмора, ни даже метафор. Они слишком молоды, чтобы стать родителями? Что из того? Если он посадил семя, оно должно вырасти.