Имена мертвых - Людмила Белаш

— Нет… Бабушка, я была в церкви. — Речь Марсель стихла до горького шепота. — Меня оттуда… вынесло, я не смогла… не досидела до причастия. Словно я испорчена. Что, правда;?

— Соль, ты ни в чем не виновата, — убеждала Стина, — не казни себя.

— Я плохая, — тоскливо и обреченно выговорила Марсель. — Бог меня не принимает. Или отталкивает. Хочу — и не могу. Дело во мне, но я не понимаю, в чем причина.

— Не говори так о себе, нельзя. Я не ошибаюсь в людях, поверь мне — ты не совершила ничего, что нельзя простить. Ты не такой человек.

— Может, мне не следовало… просыпаться? — Марсель вспомнила голос, язвительный и обличающий: «А вставать из освященной земли — это по правилам?! а воскресать без спроса?!..» — Но что я могла поделать?! и как я могла помешать?

— Вот видишь, ты сама ответила. Знаешь, какой совет я могу дать?

Марсель подняла лицо, с ожиданием глядя на Стину. Она старая, опытная, знает профессора и его людей. Кто посоветует, как не она?

— Не убивайся и не плачь, тут слезы не помогут. Тебя учили испытанию совести перед исповедью?

— Да, но идти к священнику, обратно в храм…

— …когда тебе станет ясно, в чем помеха. Это как в медицине — чтобы исправить, надо знать. Не жди откровений, а ищи их, как потерянную вещь. Тогда ты сможешь смело назвать свою беду и уйти от нее.

Настойчивый тон Стины и пожатие ее сухой сильной руки укрепили Марсель; утерев глаза, она неуверенно, но с надеждой улыбнулась бабушке.

— Значит, ты думаешь, все поправимо?

— Соль, непоправимое с тобой УЖЕ произошло, и возвращаться к этому не стоит. Если тебе выпал шанс — значит, это позволено. Можно долго спорить, верно или неверно с тобой поступили, но коль скоро ты вернулась, надо вести себя, как подобает, и принимать решения обдуманно, чтоб тебя не в чем было упрекнуть.

— Бабушка, я стала видеть кое-какие вещи… — с тяжестью в голосе, но без плаксивых ноток сказала Марсель, — которых не видят другие. И странные сны — как настоящие.

Чем увереннее держалась и говорила Марсель, тем больше в Стине бодрость и решимость уступали место усталости. «Энергетический баланс, — сказал бы Герц, — определяющий жизненные силы на ощупь, даже на взгляд. Терпение, Стефания, терпение… девочка сейчас слаба, расстроена, растеряна; ей нужно продержаться до конца и не свалиться раньше времени. Она впитывает даже более жадно и быстро, чем любая из беременных, рожениц и родильниц. Не привыкать. Люди тянутся к сильным и щедрым, как ростки к солнцу. И выпивают некоторых до дна».

«У меня самые лучшие клинические результаты среди ординаторов», — хвалилась она Герцу в молодости. Он не удивлялся — а она обижалась.

«Так и должно быть. Ты донор. У тебя девять жизней, как у кошки…»

«Я очень большая кошка, Герц. Зубастая!»

Рядом с ним она испытывала прилив сил, как будто обновлялась.

Тогда сколько жизней В НЁМ? двенадцать? больше?

«Хочешь, я научу тебя? Ты сможешь. Женщины по природе более способны. Жизнь исходит от них, как свет. Запомни, есть определенные участки, индийцы называют их — чакры… Не спорь, а слушай; в медицине много чего не описано. Надо запомнить порядок и ритм действий раз и навсегда, как Pater noster. Рука направляет, пальцы регулируют ход. Не напрягай глаза, чакры ты все равно не увидишь; их надо ощущать. Запоминай расположение и то, что чувствуешь. Покалывание — предупредительный сигнал, а жжение — сигнал тревоги. Руку отнять и согнуть, сжав кулак, — все, ты закрыта».

«Герц, где ты узнал это?..»

«Мать показывала, а ей — бабушка Минде. Мать многих так спасла в концлагере… Ладно, хватит об этом».

«У Франки, будь она жива, — добавил Герц, помолчав, — это выходило бы еще лучше. Но она не успела…»

Стина выпустила руку Марсель. Та порозовела, глаза стали поблескивать.

— Ты рада, что мы встретились?

— Еще бы! мне с тобой так здорово! Аник хотел, чтобы я сразу ехала к тебе… — Марсель неловко сбилась, понимая, что сболтнула лишнее. Стина, сгибая и распрямляя пальцы, беспечно повела рукой — мол, говори.

— …но я пошла к Лоле, а потом к отцу. Наверное, не стоило так поступать.

— Я вряд ли ошибусь, Соль, если предположу, что профессор кое-что велел тебе сделать. Или попросил.

— Да… — Марсель без всякой надобности посмотрела в вазочку с мороженым, превратившемся в жидкие сладкие сливки цвета крови с молоком. — Но я… боюсь его…

— Соль, когда у тебя болит зуб, ты идешь к стоматологу. Когда болит душа, идешь в церковь или к любимому. Так вот, профессор — единственный на свете врач, который поможет тебе выжить. Как ты хотела провести оставшееся время?

— У меня дела, — увильнула Марсель от прямого ответа. — Я займусь ими, а потом… Ты можешь проводить меня? побыть рядом?

— Соль, будь взрослой. Ты все должна делать сама.

— Ну хорошо… — Марсель насытилась, хотя почти не тронула мороженое, и если огорчилась на отказ Стины, то немного. Чудно! и расставаться жаль, и тянет к новой встрече, с Тьеном. Неважно, что с ним нельзя быть откровенной.

— Я позвоню тебе, ага? увидимся?

— Как только сможешь. Я всегда помню о тебе, в любое время… вот, возьми визитку.

— Бабушка, пока ты в Дьенне — сходи в замок. Сходи, пожалуйста. Сегодня день такой хороший, ясный…

«Стина, ты переутомилась. Давай-ка прогуляемся, к замку сходим…»

«Я лучше душ приму и лягу, Герц».

«Вот увидишь — тебе станет легче. Там славное место».

— Спасибо за совет, Соль. Похоже, ты впрямь знаешь больше, чем прежде.

— Я слишком долго не работал в Дьенне. Здесь опасно. А профессору ты объяснил, в чем дело? Нет?! И кончен разговор. Не раньше, чем он даст «добро».

— Некогда извещать его, — напирал Клейн. — Пока он вникнет, уйдет время, а девчонку пасут без отрыва. Если ее схватят и начнут пытать, у нас забот прибавится всемеро. К тому же я обещал выручить ее.

— А кто тебя просил обещать?! Почему ты не грохнул ее на асьенде? Всего-то надо было спуск нажать!

— Потому, почему и ты. Дети ведь. А мы не из тех, кто направо-налево лупит без разбора.

— Да, и я хорош с тобой на пару. Оставили работу недоделанной — теперь замазывай огрехи… Давай ее уложим, а?

— Терминадос хоть было за что, а ее? Нет уж, сцепились — волоки. Если мы ее в живых оставили, так тому и быть.

— Понравилась, что ли? — скосился Аник.

— На женщин я не жадный. Я из принципа. Пусть живет, замуж выйдет, деток родит. Какое право мы имеем девушку судьбы и радости лишать?

— Ой, иди ты с моралью! Загвоздка ты моя… — Аник посмотрел вдоль улицы. — Надоела мне эта кровища. Не к душе. Лет бы на восемь перерыв устроить. Я бы цветами занялся… Не хочу учить Марсель стрелять. Девушка в доме появилась, а мы будем жить по-старому? И ты тоже, — вдруг озлился он, — разъехался ей про меня рассказывать! Что, в другой раз про наш туризм?!. Хреново, мон ами, если нам нечем больше хвастаться! И девушка за это нас полюбит?!

— Ну, будет, — молвил Клейн, подавляя стыд. — Зарок — больше тебя подкалывать не стану. Только тэт-а-тэт.

— И то хорошо. — Аник, нахохлившийся было, остыл. — Теперь дело. Я возьмусь, но в виде исключения, учитывая обстоятельства. Под твою ответственность, договорились? Мне нужна позиция — потише, побезлюдней, и чтобы маноанцы вышли на меня.

— И где я найду такую?! — возмутился Клейн.

— Где хочешь. Я специалист, и у меня есть профессиональные капризы. И еще — все детали мы должны согласовать сейчас, чтоб больше не встречаться. После акции я должен отъехать часа на два, на три.

— Куда?

— Мне будет контрольный звонок в голову, надо его поймать. Потом объясню.

Они развернули карту Дьенна, вспомнили и обсудили по ней всяческие переулки. Когда выбрали объект, Клейн поехал осмотреть его на месте, а Аник — на вторую квартиру, записанную на Клауса Люмерта.

Это было дешевое жилье на одной из темных улочек Монгуардена. Зачем ее снимал сьер Люмерт, домовладельца не тревожило; квартиросъемщик платил в срок. Свой ключ от подъезда; можно без хлопот водить подружек.

Насвистывая нечто минорное, Аник выкатил из кладовки увесистый ящик вроде сундука на колесиках, отпер замок на крышке. Винтовка? нет, велика и тяжеловата. Он вынул длинный футляр, похожий на большущую готовальню, откинул крючочки.

Не любимый К-96, но его ближайшая родня. Модель 1899 года с трехсотмиллиметровым стволом. Не то макси-пистолет, не то мини-карабин. Десять выстрелов в магазине. Приставной двадцатиместный коробок был бы надежней… для тех, кто в себе не уверен.

Телефон промолчал в условленный срок; значит, Клейн убедился, что позиция в порядке.

Уложив инструмент, Аник сел к зеркалу, заглянул себе в глаза.

— Неохота? — негромко спросил он опытного забойщика, что смотрел на него из прозрачной глади. — Пушка — не жена, а схрон — не дом… Гнусная у тебя профессия, Аник. Но за нее тебя и подняли из ямы, верно? будь ты цветовод — так и остался бы в земле.