Голубой Марс - Ким Робинсон

Таким образом, управление Да Винчи оказалось успешным экспериментом, даже несмотря на то, что граждане проявляли к нему небольшой интерес. Иначе они не могли бы быть такими счастливыми. Вероятно, игнорирование правительства – правильная стратегия. Вероятно, хорошим правительством стоило считать то, которое можно было спокойно игнорировать, чтобы «с удовольствием вернуться к своей работе», как только что воскликнул бывший председатель водного комитета. То есть самоуправление здесь не рассматривалось как часть своей работы!

Но были и те, кому эта работа приходилась по душе тем, что сочетала в себе теорию с практикой, давала возможность участвовать в спорах, нескончаемых обсуждениях, решать проблемы, сотрудничать с другими людьми, служить обществу, обладать властью. И эти люди оставались по два срока, а то и на три, если это допускалось, а потом добровольно брались за какое-нибудь общественное задание и, как правило, занимались сразу несколькими такими заданиями одновременно. Бела, например, уверял, что ему не по нраву быть председателем лаборатории лабораторий, но теперь собирался занять место в добровольческой консультативной группе, где всегда оставались свободные места. Сакс подошел к нему и спросил:

– Ты согласен с Аонией, что «Свободный Марс» – доминирующая политическая сила?

– О, несомненно, я в этом уверен. Их партия просто слишком велика. Они завладели судами и решают вопросы в свою пользу. Полагаю, они намереваются контролировать все новые астероидные колонии. Ну и заодно захватить Землю. И туда вступают все политически активные молодые уроженцы – их притягивает как магнитом.

– То, что они пытаются доминировать в других поселениях…

– Что?

– Похоже, это ведет к беде.

– Так и есть.

– Ты слышал, что говорят о легковесном термоядерном двигателе?

– Да, немного.

– Ты бы подумал, как поддержать эту идею. Если у нас будут космические корабли с такими двигателями…

– То что, Сакс?

– Транспортные средства, способные передвигаться с такой скоростью, смогут создать эффект, который сведет на нет доминирование любой партии.

– Ты так думаешь?

– Ну, тогда положение будет трудно контролировать.

– Да, полагаю, что так. Хм, что ж, я еще подумаю над этим.

– Хорошо. Наука – это политика иными средствами, помнишь?

– Это точно! Это точно. – И Бела отошел к кеге с пивом, бормоча что-то себе под нос, а потом приветствовал очередную группу, которая приблизилась к нему.

Так сам собой сформировался бюрократический класс, которого всегда страшились многие политические идеологи – класс экспертов, которые управляли обществом и предположительно не должны были ослаблять свою хватку. Но на кого бы они оставили свои посты? Кто еще хотел их занять? Насколько мог сказать Сакс – никто. Бела, если бы захотел, мог остаться в консультативной группе навсегда. Эксперт, от латинского «experiri» – «пытаться». Как бы проводить эксперимент. Выходит, это было правление экспериментаторов. Попытки пытающихся. По сути, правление тех, кому это интересно. Новая форма олигархии. Но какой еще у них был выбор? Когда приходилось таким образом набирать людей в органы власти, то понятие самоуправления как личной свободы превращалось в нечто парадоксальное.

Гектор и Сильвия, из посетителей курса Бао, вырвали Сакса из забытья и пригласили спуститься и послушать, как их музыкальная группа будет играть избранные композиции из оперы «Мария де Буэнос-Айрес». Сакс, согласившись, проследовал за ними.

Перед входом в небольшой амфитеатр, где должен был состояться концерт, Сакс остановился у столика с напитками и налил себе очередную чашечку кавы. Дух праздника витал здесь повсюду. Гектор и Сильвия, светящиеся от удовольствия, поспешили на свои места, чтобы приготовиться к выступлению. Наблюдая за ними, Сакс вспомнил свою недавнюю встречу с Энн. Если бы он только мог тогда как следует думать! Но он оказался совершенно на это неспособным! Если он сейчас снова стал Стивеном Линдхольмом, то, наверное, это бы ему помогло. И где теперь была Энн, о чем она сейчас думала? И что она тогда там делала? Просто ли странствовала по Марсу, будто призрак, переходя с одной станции Красных на другую? Чем теперь занимались Красные, как жили? Собирались ли взорвать Да Винчи, нарушила ли его случайная встреча с ней их планы? Нет, нет. Экотажники все еще вели свою деятельность, орудуя гаечным ключом, но, когда терраформирование стало регулироваться законом, большинство Красных так или иначе стало частью общества. Они превратились в важную политическую силу, одну из многих, всегда были начеку и быстро принимали решения – они были куда сильнее заинтересованы в политике, чем менее идейные граждане, – но в целом пришли к нормальности. Какое место среди них предназначалось для Энн? С кем она была в команде?

В принципе, он мог позвонить ей и спросить.

Но он боялся звонить, боялся спрашивать. Боялся говорить с ней! Во всяком случае, по видео. И вживую, наверное, тоже. Она так и не сказала, как относится к тому, что он омолодил ее против ее воли. Он не услышал ни благодарности, ни проклятий – ничего. Что она думала? Что она теперь думает?

Вздохнув, он отпил кавы. На сцене уже начинали. Гектор произносил речитатив на испанском таким музыкальным и выразительным голосом, что Сакс понимал его по одному только тону.

Энн, Энн, Энн. От такого навязчивого интереса к мыслям другого человека становилось неуютно. Гораздо легче было сосредотачиваться на планете, камнях и воздухе, на биологии. Такое занятие поняла бы и сама Энн. Было что-то завораживающее и в экопоэзисе. Рождение мира. Неподвластное им. И все равно ему было интересно, что на этот счет думала она. Может, он еще когда-нибудь случайно ее встретит…

Тем временем жизнь продолжалась. Он снова вышел на природу. На бугристую землю под куполом голубого неба. Весной небо на экваторе меняло цвет день ото дня, и, чтобы определить его хотя бы приблизительно, требовалась цветовая шкала. Оно бывало фиолетово-голубым, цвета княжика, гиацинта, лазурита, индиго с лиловым оттенком. Или цвета прусской лазури, который получался из-за ферроцианида двухвалентного железа, он здесь в изобилии. Железной лазури. Чуть более пурпурной, чем небо над Гималаями на фотографиях, но не такой, как на земном небе на большой высоте. И все же в сочетании с каменистым неровным ландшафтом все оружающее Сакса казалось высокогорной местностью. Высокогорье проявляло себя цветом неба, бугристыми скалами, прохладным разреженным воздухом, чистым и бодрящим. Все, как на высоте. Он шел навстречу ветру, поперек ему, с ветром за спиной – и каждый раз получал разные ощущения. Ветер проникал в ноздри и, словно мягкий алкоголь, опьянял мозг. Сакс ступал по покрытым лишайником камням, переходя с одной плиты на другую, будто идя по своему личному тротуару, который волшебным образом появлялся из развороченной земли. Он шел то вверх, то вниз, делал шаг за шагом, сосредотачиваясь на конкретности каждого момента. Мгновение за мгновением, каждое по отдельности, как петли пространства-времени, о которых говорила Бао, как последовательные положения головы вьюрка, маленькой птички, с планковской быстротой меняющей одну квантовую позицию за другой. При тщательном рассмотрении выяснялось, что мгновения не были типовыми единицами, а различались по длительности в зависимости от того, что в них происходило. Ветер стих, птиц не было и в помине: все внезапно замерло, о, как стало спокойно, лишь насекомые продолжали жужжать – такие мгновения могли тянуться по несколько секунд каждое. А мгновения, когда воробьи вступали в воздушный бой с вороном, быстро проносились одно за другим. Стоило хорошенько присмотреться, и становилось ясно: они то протекали постепенно, то сменялись с резкостью, находящейся где-то на уровне Планка.

Чтобы знать… Существовали разные виды знаний, но ни один из них не был столь же удовлетворительным, считал Сакс, как прямое понимание чувств. Здесь, в ослепительно весеннем свете и при холодном ветре, он вышел на край обрыва и взглянул вниз на ультрамариновую гладь фьорда Симуд, посеребренного мириадами ярких вспышек, отражавшихся на воде. По утесам на дальней стороне тянулись полосы, и в некоторых из них образовались зеленые выступы, разделяющие слои базальта. А перед ними, над водой, проносились чайки, тупики, крачки, скопы и кайры.

Изучив немало фьордов, он понял, что у него были свои любимые среди них. Флорентин, строго на юго-восток от Да Винчи, представлял собой приятный овальный участок воды, и прогуливаться по невысоким утесам с живописным видом на него было здорово. На этих утесах росла густая, как ковер, трава, и Сакс воображал себе, что так же, должно быть, выглядело побережье Ирландии. Обрывы становились мягче, и трещины в них заполнялись почвой и растениями, которые держались за насыпи вопреки углу откоса, так что можно было даже ходить по этим клочкам земли, раздавшимся между острыми зубами все еще голых скал.