Голубой Марс - Ким Робинсон

Триста ступенек вниз – он считал, – затем поперек дна пролома за час до заката. Над темными стенами светило фиолетовое небо. На дне, устланном тенистым песком, дороги не было, и он сосредоточил внимание на скалах и растениях, что были там повсюду. Пока он бежал между ними, уловил взглядом светлые цветы на верхушке бочкообразного кактуса, которые сияли, как само небо. Да и его тело тоже сияло под конец бегового дня и в преддверии ужина. Голод же терзал его изнутри, порождая слабость, которая становилась все более неприятной с каждой минутой.

Найдя лестницу на западной стене, он стал по ней взбираться, то ускоряясь, то замедляясь. Он поднимался вверх большими размеренными шагами, поворачивая то влево, то вправо, восхищаясь удачным расположением этого прохода сквозь систему трещин. Раньше ему приходилось почти все время бежать вдоль каменной стены высотой по пояс с одной стороны, прерывающейся куском голой скалы, где строителям пришлось пойти на крайность, закрепив на болтах крепкую магниевую лестницу.

Он торопливо поднялся по новой лестнице, от усталости собственные мышцы казались ему гигантскими эластичными резинками. Слева от лестницы, на отдельной плите, находился ровный участок с великолепным видом на длинный узкий каньон, простирающийся внизу. Он свернул с дороги и прекратил свой бег. Сел на камень, который был здесь вместо стула. Дул крепкий ветер, и Ниргал раскрыл свой маленький грибообразный шатер, который в темноте казался прозрачным. Постельные принадлежности, лампа, планшет – все было поспешно извлечено из поясной сумки, где он копался в поисках еды, вещи словно отполировались за годы пользования и были легкими, как перышки: вся сумка весила меньше трех килограммов. А потом он нашел в задней части плиту на батарейках, пищевую сумку и бутылку с водой.

Сумерки проходили с гималайским величием, а он тем временем разогревал котелок с порошковым супом, скрестив ноги на подушке и прислонившись к прозрачной стенке шатра. Утомленные мышцы ощущали блаженство от обычного сидения. Заканчивался еще один прекрасный день.

Проворочавшись всю ночь, он поднялся при предрассветном холодном ветре, быстро собрался, весь дрожа, и снова побежал на запад. Преодолев последние ухабы Ароматов, он оказался на северном побережье залива Ганг. Темно-синяя гладь залива лежала теперь слева от него. Здесь длинные пляжи были усеяны песчаными дюнами, поросшими короткой травой, бежать по которой было легче. Ниргал мчался в своем ритме, бросая беглые взгляды то на море, то на тайгу, что тянулась справа. Вдоль береговой линии высадили миллионы деревьев, которые должны были придать устойчивость земле и ослабить пылевые бури. Большой лес в Офире – один из наименее заселенных регионов Марса: в первые годы его существования его редко посещали, здесь никогда не было шатровых городов, путешествовать сюда не решались из-за глубоких отложений пыли и частиц. Теперь эти отложения были кое-как укреплены лесом, но вблизи ручьев они превращались в болота и топи с непрочными лёссовыми обрывами, из-за которых случались бреши в решетчатой крыше из веток и листьев. Ниргал держался границы леса и моря, бежал по дюнам или участкам мелких деревьев. Он пересек несколько небольших мостов, соединявших берега речных устьев. Затем заночевал на пляже, убаюканный звуками разбивающихся волн.

Проснувшись на рассвете, направил путь по тропе, тянувшейся под навесом из листьев, – побережье уже было преграждено дамбой каньона Ганг. День был тусклым и холодным. В этот час казалось, будто каждый объект превратился в собственную тень. От дороги ответвлялись слабо различимые тропы, уводя налево, в гору. Лес в этих местах был по большей части хвойным: здесь росли высокие красные секвойи, окруженные более низкими соснами и можжевельником. Поверхность почвы устилали сухие иголки. Там, где было более влажно, сквозь этот коричневый ковер пробивались папоротники, лишь усложняя своими архаичными фракталами узор из солнечных бликов. Между узкими травянистыми островками вился ручей. Здесь редко когда открывался обзор более чем на сто метров вперед. Преобладали зеленые и коричневые цвета, красный был виден только в грубой коре секвой. На ковре, словно живые, танцевали лучи света. Ниргал бежал прочь от самого себя, завороженный, минуя эти пучки лучей. Он перепрыгивал через неглубокие ручьи, с камней – на поросшие папоротником поляны. Он словно пересекал комнату, к которой примыкали коридоры, уводившие в похожие комнаты – выше и ниже по течению. Слева журчал небольшой водопад.

Он остановился, чтобы напиться у ручья. А когда поднялся, увидел сурка, который, переваливаясь, шел по мху под водопадом. У Ниргала кольнуло сердце. Сурок попил, вымыл лапы и морду, но не заметил его.

Затем послышался шорох, и сурок сорвался с места, но его тут же накрыла пятнистая шерсть, мелькнули белые зубы – крупная рысь пронзила ему горло, сжав его мощными челюстями и крепко встряхнув, после чего прижала к земле огромной лапой.

Ниргал отскочил в момент атаки. Рысь, лишь зафиксировав свою добычу, посмотрела в его сторону, будто только теперь заметив движение человека. Ее глаза сверкали в тусклом свете, пасть истекала кровью. Их взгляды встретились, и Ниргал содрогнулся. Ему показалось, что рысь ринулась к нему, острые зубы ярко сияли даже в тусклом свете…

Но нет. Она исчезла вместе с добычей, оставив после себя лишь колышущийся папоротник.

Ниргал побежал дальше. День оказался темнее обычного, что объяснялось тенью от облаков, – все окутывал враждебный полумрак. Приходилось быть внимательным, чтобы не потерять тропу из виду. Сквозь тени пробивался свет – белое сквозь зеленое. Преследователь и преследуемый. Обледеневшие пруды посреди сумрака. В поле бокового зрения – мох на коре, контуры папоротников. То кривой ряд остистых сосен, то участок трясины. День был холодным, а ночь предстояла совсем студеная.

Он пробежал весь день. Сумка колыхалась у него за спиной, в ней почти не осталось еды. Он был рад тому, что приближался к следующему тайнику с провиантом. Бывало, он брал с собой лишь несколько горстей какой-нибудь крупы и жил тем, что давала земля, – собирал сосновые шишки и рыбачил. Но в таких случаях ему приходилось тратить по полдня на поиски еды, да и то добыть удавалось немного. Когда где-то появлялась рыба, то озеро объявляли невероятным рогом изобилия и там тут же собирался озерный народ. Но в этот раз он двигался на полной скорости от тайника к тайнику, поглощая семь-восемь тысяч килокалорий в день и все равно оставаясь вечером голодным. И, когда он достиг небольшого арройо, где находился следующий тайник, и увидел, что в нем обвалилась одна из стен, то закричал от ужаса и гнева. Он даже попытался раскопать рыхлую груду камней – обвал был небольшим, но все равно требовалось расчистить пару тонн. Так что найти здесь еду шансов не было. Теперь ему нужно изо всех сил бежать поперек каньона Офир к следующему месту – и бежать на голодный желудок. Едва поняв это, он тронулся в путь, думая лишь о том, как сэкономить время.

Теперь он присматривался ко всему съедобному, что попадалось ему на пути: сосновым шишкам, луговому луку – к чему угодно. Остаток той еды, что был у него в сумке, расходовал медленно, подолгу пережевывая, стараясь, чтобы она казалась более питательной. Наслаждаясь каждым кусочком. Голод теперь не давал ему спать каждую ночь, хотя в часы перед рассветом ему удавалось погрузиться в крепкий сон.

На третий день этого непредвиденного голода он вышел из леса и оказался на самом юге каньона Ювента, в том месте, где в древности случился прорыв одноименного водоносного слоя. Чтобы преодолеть этот участок, требовалось много сил, а он был голоден, как никогда в жизни, и до следующего тайника оставалось еще два дня пути. Его организм, судя по ощущениям, использовал все свои запасы и теперь работал за счет самих мышц. От этого самопоглощения все вокруг казалось ему более резким и ярким, будто все сверкало белизной, точно весь мир начинал просвечиваться. Вскоре после этой стадии, как он знал из похожего опыта прошлого, состояние «лунг-гом-па» даст ход галлюцинациям. Хотя у него в глазах уже рябили извивающиеся червячки, черные точки и окружности маленьких белых грибов, а на песке мерещились зеленые ящероподобные твари, которые оказывались у него прямо под ногами и не исчезали по несколько часов.

Ему приходилось прикладывать все умственные силы, чтобы ориентироваться в этой пересеченной местности. Он в равной степени смотрел на камни под ногами и на окружающий ландшафт, постоянно то поднимая, то опуская голову, практически бездумно, тогда как мысли двигались его в совершенно другом ритме. Хаос Ювента, спускавшийся справа от него, представлял собой неглубокую неровную полость, поверх которой виднелся далекий горизонт – как если бы смотреть из большой расколотой чаши. Впереди местность была беспорядочной и неровной, испещренной ямами и буграми из валунов и барханов, тени были слишком темными, а освещенные места – слишком яркими. Темно и в то же время ярко; время вновь приближалось к закату, и ему слепило глаза. Вверх-вниз, вверх-вниз. Он взбежал по склону древней дюны, соскользнул по песку и камням – спуск казался ему блаженством, – влево, вправо, влево, с каждым шагом перелетая на несколько метров и тормозя благодаря песку или гравию. Это было слишком просто и вызывало привыкание, но, снова оказавшись на ровной поверхности, пришлось вновь возвращаться к честному бегу, а последовавший далее подъем выдался и вовсе изнурительным. Вскоре ему нужно было найти место для ночлега, может быть, в следующей низине или на ровном песчаном участке рядом с какой-нибудь террасой размыва. Он мучился голодом, ослаб от недоедания, а в руке у него оставалось только несколько луговых луковиц, которые сорвал ранее. Но усталость сейчас играла ему на руку: он был готов уснуть, невзирая ни на что. Истощение всегда побеждало голод.