Избранное - Нагиб Махфуз

И снова воцарилось молчание, на этот раз изумленное, и недоверчиво забегали глаза. Легавый зажал четки в кулак.

— Значит, с этим покончили?

— Какие еще книги?

— Мои.

— Да их, поди, все растрепала Сана, — воскликнул Илеш. — А если остались какие, сейчас принесу.

Он вышел и вскоре вернулся с небольшой стопкой книг, положил их на пол посредине комнаты. Сайд принялся перебирать их.

— И в самом деле почти все пропали! Экая досада!

— С каких это пор ты стал таким ученым? — насмешливо спросил легавый и поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Может, ты и книжки воровал?

Все заулыбались. Сайд молча собирал книги. Он не улыбался.

II

Дверь не заперта. Она всегда бывала открытой, даже и в те далекие времена. Он шел сюда по горной дороге. Приют милосердия… Квартал Дарраса, укрытый отрогами горы Мукаттам… Сколько с ним связано воспоминаний…

Кругом дети, песок, расплавленный жар, и он, Саид, задыхающийся от волнения и усталости. Взгляд невольно останавливается на маленьких девочках. Прячась от палящего солнца, полеживают в холодке бездельники. Сколько их?.. На пороге он на минутку остановился и огляделся вокруг, припоминая, когда был здесь в последний раз. До чего же прост этот дом. Должно быть, так жили еще при Адаме. Просторный некрытый двор, в левом углу высокая пальма с погнутой макушкой. Направо — открыта дверь в единственную комнату. В этом странном доме не было запертых дверей. Сердце учащенно забилось, и мысли унесли его к далеким, милым дням… Детство, отцовская ласка, грезы о чем — то неземном, неясном… Фигуры дервишей, раскачивающихся в такт песнопениям… И имя Всевышнего, трепетом отзывавшееся в душе. «Смотри, слушай, учись, открой свое сердце», — говорил, бывало, отец. И радость, рожденная пением и еще предвкушением зеленого чая. Как–то ты поживаешь, владыка, шейх Али Гунеди? Из комнаты донесся голос — хозяин заканчивал молитву. Саид улыбнулся и, подхватив свои книги, решительно переступил порог.

Вот и сам шейх. Скрестив ноги, он сидит на молитвенном коврике и с отрешенным видом что–то бормочет. Все та же комната. В ней почти ничего не изменилось. Циновки, правда, новые — не иначе как постарались ученики, — а у западной стены прежнее скромное ложе, возле которого на полу пляшет пробравшийся через окошко луч заходящего солнца. Остальные стены почти скрылись за полками с книгами. Запах ладана, такой застарелый, что кажется, будто смола не обновлялась десятки лет. Саид опустил книги на пол и подошел к шейху.

— Мир тебе, владыка! Шейх неторопливо закончил свое бормотание и поднял голову. Узкое, живое, одухотворенное лицо, словно ореолом обрамленное седой бородой. Белоснежная шапочка–такия плотно обтягивает серебро когда–то густых волос. Пристальный взгляд человека, который прожил восемь десятков лет на этом свете и для которого иной мир не является тайной. Взгляд, не потерявший своей остроты и таинственной притягательной силы. И, припав к его руке, Сайд снова вспомнил далекое прошлое: отца, надежды, мечты о неземном — и украдкой смахнул непрошеную слезу.

— И да пребудет с тобою мир и милость Аллаха! Все тот же голос! А какой голос был у отца? Он стал припоминать, но только зрение осталось верным памяти: он видел лицо отца, его шевелящиеся губы, а голос был забыт безвозвратно. А где же твои ученики, о шейх Али Гунеди? Где те, что приходили сюда славить Аллаха? Скрестив ноги, Сайд сел на циновку.

— Сажусь без спроса. Помнится, ты не любил, когда у тебя спрашивали позволения.

Ему показалось, что шейх улыбнулся, хотя бледные губы были по–прежнему неподвижны. Любопытно, вспомнил ли он его?

— Прости, но, кроме твоего дома, у меня нет иного приюта.

Шейх уронил голову на грудь и прошептал:

— Ты говоришь о стенах, но не о сердце. Саид вздохнул: непонятно!

— А я только сегодня вышел из тюрьмы. — Он сказал это подчеркнуто небрежным тоном.

Шейх вопросительно поднял прикрытые веками глаза.

— Из тюрьмы?

— Ну да. Ты не видел меня больше десяти лет. За это время произошли удивительные события. Может быть, ты слышал о них от своих учеников, которые меня знают…

— Я слышу многое и поэтому не слышу почти ничего.

— В общем, я не хочу ничего от тебя скрывать. Поэтому и говорю прямо, что только сегодня вышел из тюрьмы.

Шейх медленно покачал головой и с сожалением произнес:

— Нет, ты не вышел из тюрьмы…

Саид улыбнулся. Все те же слова, из которых каждое имеет свой особый, таинственный смысл. И он сказал:

— Знай, владыка, нет тюрьмы страшнее той, что создана государством.

Шейх пристально поглядел на него своими чистыми глазами и пробормотал:

— Он говорит, что нет тюрьмы страшнее той, что создана государством…

Саид снова улыбнулся. Видно, не понять им друг друга. И все–таки не выдержал:

— А ты меня помнишь? Шейх равнодушно изрек:

— Довольствуйся всегда настоящим…

И хотя Саид был почти уверен, что старик его вспомнил, он не уступал:

— А покойного отца моего, Махрана?

— Да пребудет с ним милость Аллаха…

— Хорошее было время!

— Если можешь, скажи так и о настоящем… — Но…

— Да простит нас Аллах…

— Я говорю, что только сегодня вышел из тюрьмы… Шейх внезапно оживился.

— И когда его посадили на кол, он сказал с улыбкой: «Что посеешь, то и пожнешь».

Отец понимал тебя. Но как же ты должен меня осуждать, если даже твое доброе чувство ко мне оборачивается жестокостью? Ноги сами привели меня в этот мир ладана и душевной тоски, ибо что остается делать тому, кто одинок и у кого нет дома?

— Владыка, — сказал он, — от меня отказалась родная дочь…

— И в деяниях самых малых творений заключена тайна Его, — молвил со вздохом шейх.

— Вот я и сказал себе, — продолжал Саид, — «Если Всевышний сохранил шейха Гунеди на этом свете, я найду дверь его дома открытой».

— Но открылись ли тебе небесные двери? — спокойно возразил шейх.

— Для меня нет места здесь, на земле… родная дочь отказалась от меня…

— Как она схожа с тобой!..

— Почему, владыка?

— Тебе нужен кров, а не Истина.

Саид подпер голову рукой с набухшими венами.

— В минуту тоски отец всегда шел к тебе за помощью, — задумчиво произнес он. — И я подумал…

Не повышая голоса, шейх перебил его:

— Но тебе нужен только кров.

«А может, он меня так и не узнал?» — тревожно мелькнуло в голове. И он сказал:

— Нет, не только. Я хочу, чтобы Всевышний сжалился надо мной…

— И сказала Мариам: «Не стыдно ли тебе просить о жалости того, к кому ты безжалостен сам?» — нараспев протянул шейх.

Пустынную тишину внезапно нарушил рыдающий крик осла, и чей–то противный голос пропел: «Где ты, счастье мое, где удача?» Он вспомнил, как отец однажды поймал его на том, что он мурлыкал «Угадай–ка, угадай!» — и легонько его толкнул: «Разве подобает петь такое, когда мы идем к святому шейху?» Молясь, отец закрывал глаза, раскачивался из стороны в сторону, голосу него хрипел, по лицу струился пот. А ты сидел под чальмой, разглядывал при свете фонаря ряды молящихся, грыз плод домы [29] и чувствовал себя необъяснимо счастливым. Это было давно, еще до того, как ты отведал первые жгучие капли любви.

Шейх закрыл глаза. Казалось, он спит.

Все вокруг стало привычным, и даже не слышно было прежнего запаха ладана. И он подумал, что привычка — причина лени, скуки и смерти. Привычка повинна во всех но злоключениях — в том, что его предали, отвергли, что вся жизнь прожита напрасно.

— А моления бывают, как и раньше?

Он спросил только затем, чтобы вывести шейха из оцепенения. Но шейх молчал. И тогда он забеспокоился.

— Ты мне не рад?

Шейх открыл глаза.

— Ничтожен просящий, и просьба его ничтожна.

— Но ведь ты хозяин этого дома!

— Хозяин дома рад тебе, как и всякому другому, — мягко проговорил шейх.

Ободренный, Саид улыбнулся, но шейх продолжал:

— А я не хозяин…

Солнечный луч перебрался с циновки на стену, и Саид сказал:

— Все равно, этот дом теперь стал и моим, как был когда–то домом моего отца и домом всякого, кто шел сюда, и за это тебе, владыка, мое спасибо.

— «О Аллах, я не в силах отблагодарить тебя за твое добро. Возблагодари себя сам…»

— Но мне так нужно доброе слово… — с надеждой начал Саид.

— Не лги! — мягко упрекнул шейх.

Он опустил голову, отчего белая борода растеклась по груди, и ушел в свои мысли. Саид терпеливо ждал. Он отполз немного назад, прислонился спиной к полкам с книгами и принялся разглядывать шейха. До чего же все–таки красив! Потом ему надоело ждать, и он спросил: