Избранное - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Еще бы! Потому что знаешь, что лжешь, и сам себе не веришь. Возомнил о себе невесть что, обалдел от зависти и, как всегда, потерял голову!.. Нет, хочешь не хочешь, а видно, придется тебе сидеть снова…
Саид сдался.
— Прости меня, это все тюрьма виновата…
— Никакого тебе прощения не будет. Ведь я же все твои мысли читаю! Знаю все, о чем ты думаешь. Все! До единого слова! Нет, теперь–то я уж передам тебя полиции…
Саид умоляюще поднял руку.
— Не надо…
— Ах, не надо?! А разве ты этого не заслуживаешь?
— Заслуживаю, но только все равно не надо! Рауф сердито засопел.
— Еще раз попадешься мне — раздавлю, как букашку! Саид облегченно вздохнул, рванулся к двери.
— Верни деньги! — раздалось сзади.
На мгновение он оторопел, потом вынул из кармана две смятые бумажки, и тот, другой, взял их у него, процедив:
— Вон отсюда!
…И снова он шел по берегу Нила. Уцелел? Как будто бы так. Но радость от сознания, что и на этот раз сошло, омрачалась мыслью о поражении. Вдыхая сырой предрассветный воздух, он с удивлением подумал, что, кроме двери с инкрустациями и навощенного пола, так и не успел ничего разглядеть в комнате, где попался. Э, да ладно!.. И он отдался на милость росистой прохлады, забыв на время даже о двух бумажках, с которыми пришлось расстаться.
Высоко над головой в утреннем небе догорали последние звезды…
V
Завсегдатаи кофейни — их было немного — повскакали со своих мест, не веря глазам.
— Смотри, кто пожаловал!
— Подумать только! Вот радость–то!
Обступили, бросились обнимать, целовать. Хозяин кофейни, Тарзан, подскочил первым. Саид с благодарностью пожал каждому руку.
— Спасибо, муаллим Тарзан, спасибо, братцы…
— Давно вышел?
— Позавчера.
— Мы так и думали: к празднику выпустят.
— Слава тебе, Господи.
— Ну а остальные?
— Помаленьку, все в свое время…
Муаллим Тарзан наконец увел его к себе, усадил на диван, попросил остальных выйти, и в кофейне водворился прежний покой. Все тут осталось без перемен. Казалось, он был здесь только вчера. Та же круглая комната, тот же медный столб, деревянные стулья с плетеными соломенными спинками. Те же немногие посетители, сидящие по углам.
Так же попивают чай и заключают сделки. За широким окном и распахнутой дверью по обе стороны дома — простор, бескрайний, бесконечный. Безбрежное море мрака — ни лучика света. И тишина, которую только изредка нарушает доносящийся издалека хохот. Легкий ветерок пролетел от окна к двери и принес с собой сухой и чистый воздух пустыни. Саид взял из рук мальчика — слуги стакан чаю, не дожидаясь, пока он остынет, отхлебнул и наклонился к Тарзану.
— Ну, как идут дела?
Тарзан недовольно скривил губы.
— Не на кого стало положиться.
— А что?
— Дармоеды! Можно подумать, они на государственной службе…
Саид фыркнул.
— Во всяком случае, дармоеды лучше, чем предатели.
— Из–за одного вот такого предателя я и сел…
— Ну? Саид прищурился.
— Будто не знаешь? Муаллим Тарзан отрицательно помогал головой. Саид наклонился к его уху.
— Мне нужен хороший револьвер!
— Пожалуйста! — с готовностью откликнулся Тарзан. Саид благодарно хлопнул его по плечу и смущенно добавил:
— Только вот нечем мне… Но Тарзан не дал ему договорить.
— Не хватает еще, чтоб ты извинялся! Саид вздохнул с облегчением и принялся за свой чай. Потом встал и подошел к окну невысокий, худой, упругий. Ветер раздувал полы его пиджака, как парус. Он глядел в темную пустоту. Песчинки звезд рассыпаны по небу. На пригорке за дверью кофейни тоже зажглись звездочки: любители темноты и свежего воздуха закурили. Где — то вдали, на западе, у самого горизонта, мерцают огни Аббасии. Только глядя на них, понимаешь, как далеко забралась в пустыню эта маленькая кофейня островок в безбрежном океане, самолет в бескрайнем небе. Он высунулся из окна, и до него долетели голоса сидевших на пригорке. Торопливо пробежал мальчик–слуга, неся наргиле, раскаленные угли с треском разбрасывали искры. Оживилась беседа, громче зазвучал смех, и чей–то молодой разомлевший голос произнес:
— Нет, вы покажите мне такое место на земле, где было бы спокойно!
А другой задорно возразил:
— Да хоть бы вот здесь. Разве нам сейчас не спокойно?
— Вот именно — сейчас! В том–то все и дело.
— А чем плохо, когда тревожно? По крайней мере хоть забываешь о том, что будет завтра.
— Значит, покой и мир тебе не по душе?
— Когда знаешь, что тебя ждет виселица, бежишь от такого покоя без оглядки!
— Это к делу не относится! Тут уж пусть тебе палач поможет разобраться!
— Ну да! Здесь–то вы горазды болтать, в темноте да в пустыне. А каково запоете в городе?
— Да вся беда в том, что враг наш — он же нам и приятель.
— А я скажу тебе, все несчастье в том, что наш приятель — нам враг.
— Попросту говоря, мы сами трусы.
— Может, и так. Да только разве в наше время остались смелые люди?
— Ничего подобного, смелость — во все времена смелость.
— А смерть — во все времена смерть.
— Так же как ночь и пустыня!
Ну и разговор! Ничего не понял. И все–таки эти слова задели какую–то струну в душе. Неясную и загадочную, как тайны этой ночи. И ты тоже когда — то был молод и пылок. И вино энергии пьянило сердце. И ты взял револьвер как борец — не как убийца. Вон там, за этим пригорком, на котором стоит кофейня, молодые парни в поношенной одежде, но с чистыми сердцами учились стрелять. А тот, кто живет теперь в вилле под номером восемнадцать, был у них главным. Стрелял сам, и учил их, и изрекал истины: «Револьвер важнее хлебной лепешки, Саид Махран! И важнее молитвенных песнопений, на которые ты ходишь с отцом!» А однажды вечером он спросил: «Ты знаешь, Саид, что нужно человеку в этой стране?» И, не дожидаясь ответа, сказал: «Револьвер и книга. Револьвер, чтобы рассчитаться с прошлым, и книга, чтобы обеспечить себе будущее. А потому учись стрелять и читай!» А его лицо, ты помнишь его лицо, когда он хохотал в студенческом общежитии? «Неужели украл? Не побоялся? Ну молодец! Ничего, узурпаторам только на пользу, когда немного облегчат их грехи.
Ты имел на это полное право, Саид, можешь не сомневаться!» И пустырь этот знает, на что ты способен. Твои пули без промаха били в цель. Про тебя говорили, что ты — сама смерть.
Он подставил лицо свежему ветру и зажмурился. Чья–то рука легла ему на плечо. Он обернулся: муаллим Тарзан протягивал ему револьвер.
— Стреляй своих врагов, и да поможет тебе Аллах… Он взял оружие, осмотрел его, попробовал курок.
— Сколько я тебе должен, муаллим Тарзан?
— Дарю!
— Да нет! Я надеюсь разбогатеть с твоей помощью!
— Сколько же раз для этого надо выстрелить?
Они снова сели на диван. Из–за двери донесся звонкий женский смех.
Тарзан ухмыльнулся.
— Это Hyp, помнишь ее? Саид поглядел в темноту.
— По–прежнему сюда ходит?
— Так, иногда. Увидит тебя — обрадуется.
— Кого–нибудь подцепила?
— Еще бы! Теперь у нее фабриканта–кондитера сынок! Муаллим окликнул мальчика–слугу.
— Ну–ка позови сюда Hyp!
Пусть зайдет. Посмотрим, что сделало с ней время. Как она тебя когда–то добивалась! Но твое сердце безраздельно принадлежало другой, изменнице. Когда стремишься к тому, кто к тебе глух, что может быть тяжелее? Это все равно как соловьиная песня, обращенная к камню, или ласковое дуновение ветерка, разбивающееся об острые зубцы ограды. Даже ее подарки ты отдавал той, что теперь зовется Набавия Илеш. Он стиснул зубы и потрогал револьвер в кармане. В дверях показалась ничего не подозревавшая Hyp. Увидела его, растерянно застыла на месте. Он пристально ее разглядывал и улыбался. Похудела. Лицо покрыто толстым слоем пудры. Узкое белое платье вызывающе обтягивает фигуру, юбка выше колен, бесстыдно обнаженные плечи. Коротко подстриженные волосы растрепало ветром. Кинулась к нему, сжала руку.
— Как я рада… — И засмеялась нервным смехом, скрывая волнение.
— Как поживаешь, Hyp?
Она опустилась на диван между ним и Тарзаном. Тарзан улыбнулся:
— Как видишь, она все такая же. А Нур сказала:
— Я‑то хорошо, а ты как? Выглядишь как будто неплохо. Но глаза? Ты на кого–то зол, я вижу…
Он усмехнулся:
— Не понимаю!
— Ну, я не знаю, как тебе объяснить… Какой–то яростный взгляд, и на губах угроза…
Он рассмеялся, а потом сказал с сожалением:
— Сейчас твой кавалер за тобой заедет…
Она задорно тряхнула головой, смахивая со лба непокорную прядь:
— Ну и что? Он такой растяпа!
