Жизнь Гюго - Грэм Робб

Что ж, отлично, плюнь на стену и сравни…

Великое звездное небо – это плевок Бога{1133}.

Глава 18. Трофеи (1863–1868)

После «Отверженных» башня из стекла, на которую забрался Гюго, стала сценой небывалой демонстрации мыслительных трофеев. Он написал обширное эссе о гении, с помощью которого надеялся доказать себе, что мелкие литературные дрязги не имеют никакого значения. Но хвастливые афоризмы и откровенное многословие книги под названием «Вильям Шекспир» (1864) особенно пикантны потому, что работа над «Шекспиром» совпала с началом мучительной катастрофы, с позором, отравившим последние годы жизни Гюго. О постигшей его катастрофе Гюго почти не говорил на публике.

Адели Второй исполнилось тридцать два года; судя по всему, ее «положили на полку». Гюго замечал в своем дневнике, что она отказала пяти женихам, в том числе неназванному «маркизу» и сицилийскому поэту Каннидзаро. 2 июня 1863 года Адель уехала к матери в Париж.

Назад она не вернулась. Из Англии от нее пришло письмо, адресованное Франсуа-Виктору. Адель сообщала, что собирается замуж за лейтенанта Пинсона. Гюго был «поражен ее безразличием». Кроме того, он пришел в ужас, заподозрив, что его дочь навязывается мужчине, который ее отвергает. Гюго писал жене: «Боюсь, что в ней проявилась какая-то скрытая болезнь. Чем еще можно объяснить нелепое поведение Адели, ведь мы дали ей свое благословение и соглашались на все?», «Если, как я надеюсь, он человек порядочный, приданое готово». Вот вам и предположение, что Адель осталась старой девой, потому что Гюго из скупости отказывал ей в приданом! Однако труднее расстаться с версией, по которой Гюго считал младшую дочь каким-то образом связанной с Сент-Бевом.

В июле его ждала еще более ужасная весть. Пришло письмо со штемпелем Нью-Йорка. Адель пересекла Атлантику на «Грейт Истерн» – том самом «Левиафане» из стихотворения отца, который переименовали и отремонтировали для прокладки трансатлантического кабеля. К тому времени, как письмо пришло на Гернси, Адель была уже в Галифаксе, в Новой Шотландии, куда перевели полк Пинсона. Гюго продолжал ежемесячно высылать ей пособие. В сентябре Адель объявила, что обвенчалась с Пинсоном, но через несколько дней, в письме своему поверенному, Франсуа-Виктору, она просила еще денег, объясняя, что хозяин дома вот-вот вышвырнет ее на улицу. Брак с Пинсоном оказался выдумкой.

Гюго решил перехватить инициативу. 9 октября 1863 года он объявил о помолвке дочери в двух местных и нескольких общенациональных британских газетах. Он решил, что Пинсон, дабы избавиться от позора, поведет Адель к алтарю, не дав ей еще больше повредить имиджу семьи. «Ее музыку следует приглушить», – писал Гюго, в виде исключения метафорически. Объявление о помолвке – несомненно, самый удивительный текст из всех, что Гюго опубликовал, находясь в ссылке. Когда на карту поставлена семейная гордость, новый костюм демократа и пацифиста тут же отбрасывается в сторону и под ним обнаруживается дитя военного, приверженец «чести» и традиции: «Виконт и виконтесса Виктор Гюго объявляют о помолвке своей дочери с г-ном Альбертом Пенсоном [sic. – Г. Р.], английским офицером, отличившимся в Крымской войне».

На следующий день взбешенный Гюго показал жене последнее умоляющее письмо Адели. Поскольку Франсуа-Виктор просил его пощадить слабое здоровье госпожи Гюго и умерить свой гнев, письмо Гюго можно считать слабым отголоском того, что он чувствовал на самом деле:

«Моего имени она нигде не упоминает. Обо мне говорит косвенно. Я для нее лишь источник денег, кассир… Люди подходят ко мне на улице и говорят: „Ваша дочь вышла замуж“… Из-за этого я похож на отца, который отказал ей в своем согласии, и я вынужден все отрицать и рассказывать о наших семейных делах всем и каждому. Газеты узнают обо всем прежде меня…

Теперь поговорим о женихе. Адель слишком много болтает; он не говорит ничего. Он хранит молчание, изображает мертвого, не подает признаков жизни; он даже не соблаговолил послать записку отцу и матери. Никудышному английскому солдатику дарована великая честь – он входит в семью Виктора Гюго, а этот никудышный солдат, похоже, даже ничего не заметил»{1134}.

Неделю спустя в газетах сообщили о вымышленной свадьбе. Семья Пинсона опубликовала опровержение, а через четыре недели после этого Гюго записал в дневнике слова «Non est»: Адель не замужем и обесчещена.

К концу 1863 года единственные надежные вести об Адели приходили только от ее домохозяев в Галифаксе{1135}. Увидев адрес Франсуа-Виктора на обратной стороне конверта и предположив, что он друг «мисс Лули», они написали ему от ее имени. Франсуа-Виктор вкратце изложил содержание письма. Адель почти ничего не ела. «Ее красивая одежда, говорят они, слишком легка для их сурового климата… Офицер, который должен был жениться на ней, приходил повидаться с ней всего два или три раза с тех пор, как она сняла у них комнату. Он уже несколько недель не возвращается». Послания от самой Адели тревожили своей странностью. В июне 1864 года она попросила пять тысяч франков. С помощью этих денег она собиралась каким-то образом загипнотизировать Пинсона и выйти за него замуж, пока тот будет в трансе.

Употребив слово folie («безумие»), Гюго, похоже, догадался о том, что в декабре 1863 года стало непреложной истиной. Правда, он гнал от себя мысли о сумасшествии дочери и продолжал во всем обвинять Пинсона. Он наконец-то понял, какой вред причинил своей младшей дочери. Любопытно узнать, что он считал подходящим лекарством: «Через полгода Адель вернется в „Отвиль“. Она будет называть себя „мадам Адель“… Бедной девочке еще предстоит узнать счастье. Ей пора стать счастливой. Я так хочу. Я буду устраивать для нее вечера в „Отвиль-Хаус“. Приглашу выдающихся людей. Буду посвящать Адели книги. Я сделаю ее отрадой своих преклонных лет. Вознагражу ее за изгнание. Я все исправлю. Пусть какому-то идиоту удалось ее обесчестить, зато Виктор Гюго обладает властью ее прославить. Позже, когда она исцелится и будет счастлива, мы выдадим ее замуж за порядочного человека»{1136}.

Лечение заключалось в повторении одной из причин: Адель должна была превратиться во вторую Леопольдину. Однако именно это она уже сделала с собой сама. Судя по ее дневнику, она еще больше, чем Гюго, верила, что ее умершая сестра – «Дева Мария» нового века. И вот теперь она тоже утонула и посылала письма из другого мира, выполняя священную миссию: сочетать браком мужчину из «прошлого» (как она об этом писала) с женщиной из «будущего».

Как ни парадоксально, самые романтические приключения членов семьи Гюго подвергались такой строгой цензуре, словно Гюго были крупными буржуазными чиновниками, чья репутация зависела от доброго мнения соседей и начальства. История любви родителей Виктора стала бы основой для увлекательного исторического романа, его драматическое ухаживание за Жюльеттой Друэ породило лишь несколько стихотворных строк. Историю Адели, вдохновившую Франсуа Трюффо на один из лучших его фильмов, «История Адели Г.», надлежало совершенно скрыть от посторонних глаз. Гюго часто вспоминал о том, как хорошо он хранил тайны в детстве: «Никто не умеет хранить тайну так, как ребенок»{1137}. Он мог бы добавить, что дети всех возрастов также умеют хранить тайны от самих себя. Возможно, соображение «что подумают соседи» стало проявлением его «внутреннего цензора». Едва ли он думал о соседях, когда нагишом обливался водой на крыше дома или появлялся на публике с Жюльеттой. Иными словами, он боялся не соседей, а того, в каком свете он предстанет.

Адель словно повторяла эпизоды из семейной хроники, которые часто пересказывал Гюго, правда в очищенной форме: Софи Требюше отдается на милость грубоватого волокиты генерала Гюго с той же смесью беспомощности и несокрушимости; брат Эжен бежит в Блуа, чтобы выяснить, в самом ли деле отец женился вторично; Виктор Гюго отплывает в изгнание. В наши дни известно, что шизофрения передается по наследству. Известно также, что она расцветает в определенной семейной обстановке. По одной гипотезе, в некоторых семьях патология заложена изначально. Возможно, эта гипотеза находит свое подтверждение в семье Гюго, как и своеобразная точка зрения Р. Д. Лэнга, считающего, что шизофрения – вовсе не болезнь, а просто логический ответ на иррациональность мира. Как бы там ни было, апатия Адели, ее необщительность, холодность и странная одержимость – классические признаки.

Мысль о том, что психическое заболевание передается по наследству, в XIX веке была вполне привычной, и Гюго считал, что сам подвержен риску{1138}. Его ссылки на банальное для романтизма творческое безумие, возможно, следует понимать в более буквальном смысле. Тайное сознание того, что над их семьей тяготеет рок, в ответе за то, что он пылко отвергает новые детерминистские системы, например философию Ипполита Тэна. Слепая судьба – ANАГКН из «Собора Парижской Богоматери» – бесконечно предпочтительнее понятию животных импульсов, которые в смысле нравственной свободы уравнивают человека и обезьяну. Что любопытно, в «Отверженных» биологические и родственные отношения скрываются или замалчиваются: Жан Вальжан, Козетта и Мариус не связаны узами родства. Козетта и Мариус женятся в конце романа. Мать Козетты умирает, а ее отец исчезает; Мариус отдаляется от деда, а отношения с отцом развиваются лишь после смерти последнего. Единственная тесно связанная группа в романе – ужасный выводок Тенардье, которые на удивление не сочетаются друг с другом. У Гюго семейные узы, как правило, разорваны: дети незаконные, приемные либо ненастоящие, а родственные узы теплеют лишь после смерти одного из членов семьи. Однако в этом – одна из тайн влияния романа: решимость, с какой автор ведет сюжетные линии к желанному концу – свадьбе и новому поколению, – вступает в противоречие с бессознательным стремлением этого избежать.