Да будем мы прощены - Э. М. Хоумс

Человек гордо кивает. Все остальные молчат.

– Как вам известно, сафари фотографическое, – говорит Питер. – Стрелять будут только камеры.

Человек из Амстердама мрачно кивает, будто ему действительно хочется большего.

– Мы знаем, что в этой местности живет львиный прайд, там несколько самок, пара самцов и немножко львят нескольких месяцев от роду. – Машина замедляет ход, Питер переходит на шепот: – Вон там на той стороне дороги – свежие следы лап прайда. Они где-то рядом.

Вдруг один из черных показывает в сторону, и из кустов встает лев, за ним идут львица и несколько львят. Лев будто подкрадывается к кому-то, у него подергивается хвост.

– Этого льва я знаю, – говорит Питер.

Львы подходят ближе, и мы начинаем снимать львицу и львят, а потом приближается еще одна самка, и мы прослеживаем их до полянки, где несколько львов жуют что-то, слава богу, не опознаваемое – труп какой-то.

– Что они едят? – спрашивает человек из Амстердама.

– Антилопу, – отвечает Питер.

– А животные за оградой? – спрашиваю я. – Есть шанс столкнуться с диким львом на дороге?

– Очень мало, – говорит Питер. – Почти все большие животные живут в заповедниках и национальных парках. Можно встретить мелких обезьянок, павианов, антилоп, но очень маловероятно увидеть слона, льва, носорога или буйвола…

– А на этих зверей все еще охотятся?

– Да, – говорит Питер.

– В огороженном парке – это себя не уважать, – говорит Нейт.

Потом все молчат, пока Рикардо не прерывает тишину вопросом:

– Так это вроде зоопарка под открытым небом и в загородке?

– Вроде, – отвечает Эшли.

Мы видим льва, который ссорится с другим львом, нащелкиваем снимков сотню и успеваем вернуться в лагерь на закате солнца. Небо огромное и к нашему возвращению усыпано звездами. Мы узнаем созвездия и некоторым даем новые имена – игра такая.

Нашу палатку приготовили к вечеру. Каждый из трех диванов, окружающих огромную двуспальную кровать, сам превращен в кровать с накрахмаленными простынями, пухлые подушки задрапированы москитными сетками – одновременно и по-деревенски просто, и шикарно. Нам предложен выбор: ужинать с прочими гостями или же на своей террасе.

Мы решаем на террасе. У каждой палатки свой «дворецкий». Нашего зовут Бонгани. Это гибкий юноша с очень черной кожей, излучающий доброту. Дети предлагают ему сесть с нами за стол и поужинать макаронами с сыром, но он мотает головой.

– Я уже поел, – отвечает он, – но приятно смотреть, как еда доставляет радость вам.

Бонгани приносит мне еще гаторейда, несколько тостов и горячей воды, чтобы я мог приготовить себе чай. Открыв пакет, который дал мне Лондисизве, я вижу шарики чая, и на каждом написано, в какое время дня и в какой день недели его следует пить. Сегодняшний шарик темный, лиловато-черный.

– Сливок или сахара? – спрашивает Бонгани.

– Мед, если есть.

– На сафари есть все, – отвечает Бонгани, и это действительно так, отчего несколько неуютно.

После ужина я пью чай, приятный и успокаивающий, и принимаю ванну, пока дети смотрят кино. До меня доносятся их голоса. Эшли говорит, что быть девочкой в Южной Африке очень тяжело: их никто здесь не уважает. Мальчики ей отвечают, что не заметили этого, и странно, как заметила она.

– Это очень печально, – говорит она им. – Женщины готовят, женщины моют и убирают, и никто их не уважает, и всем на них плевать.

– Думаю, когда-нибудь это исправят, – говорю я, выходя из ванной. – Может быть, борьба против расового неравенства отодвинула борьбу за права женщин на второй план.

– В принципе, – говорит она, выпрыгивая к своей кровати, – девчонок здесь за людей не считают.

Бонгани предлагает детям сделать костер, чтобы можно было жарить маршмеллоу. Лица озаряются радостью.

Маслянистые от репеллента, они выходят на улицу. Из палатки мне видно, как мелькают у них на лицах отсветы огня.

Я остаюсь внутри. Я опустошен, но чувствую себя лучше, пребывая почти в какой-то странной эйфории. Пересчитываю оставшиеся девять чайных шариков.

Рикардо засыпает у костра, Бонгани вносит его внутрь.

– Мне его переодеть в спальную одежду? – спрашивает он.

– Спасибо, я сам, – отвечаю я.

Эшли и Нейт готовы ложиться спать, Бонгани спрашивает, хотят ли они послушать сказку.

Они хотят.

И нас убаюкивает мелодическое повествование о героических слонах и львах давних времен.

Примерно через час Рикардо просыпается и приходит ко мне.

– Мне страшно, – говорит он, залезая в большую кровать.

Потом Эшли говорит:

– Не могу спать, – и залезает рядом с ним.

В два часа ночи к нам без единого слова приходит Нейт. Мы, как собачья стая, сбиваемся в клубок, тихо посапываем, конкурируем за подушки и одеяла. Самый лучший для меня ночной сон за весь этот год.

На рассвете Бонгани уже готовит завтрак. Он видит, что я проснулся, и приносит мне чай. Когда просыпаются дети, я выпиваю вторую чашку, заедая простыми тостами, и смотрю, как дети поглощают обильный завтрак. Пока мы едим, я спрашиваю у Бонгани, как поживают его родные. Он отвечает, что хорошо и что живет здесь всю жизнь.

Взяв с собой купальные костюмы и смену одежды, как нам было сказано, мы спозаранку выезжаем на поиски слонов. На этот раз нидерландская пара едет в другой машине, и мы сами по себе. В одной из других машин какой-то ребенок устраивает истерику и выбрасывает мягкую игрушку. Всем приходится остановиться. К мальчику подходит Дирк. Я боюсь, как бы он не стал читать ему нотацию за нарушение правил, но нет – Дирк дает ребенку леденец на палочке, Джозайа выскакивает подобрать мишку из травы, и мы едем дальше.

На следующей остановке, пока все щелкают фотоаппаратами, я говорю Дирку, какой чудесный у них Бонгани. Дирк мне сообщает, что отца у Бонгани убили, а мать, чтобы выжить, занялась проституцией и умерла от СПИДа.

Мы устраиваем пикник на совершенно картинном пейзаже под огромным деревом, на котором оказываются несколько качелей, сплетенных из невероятно длинных веревок. Дети летают по воздуху. Ветер восхитительно пахнет землей и травой. «Пикник» – это коктейли и большие удобные стулья, а также красивые столы с настоящими тарелками и едой, берущейся из бесконечных огромных длинных плетеных корзин. На обратном пути в лагерь мы останавливаемся у реки, где заранее поставлены палатки для переодевания и где, нам сказали, можно плавать, не опасаясь крокодилов. На страже становится «спасатель» с ружьем, и дети входят в воду. Я воздерживаюсь, боясь паразитов или чего угодно, что может возбудить мой пищеварительный тракт.

Вечером после ужина никто не притворяется, что будет спать на своем месте. Все переодеваются в пижамы, запрыгивают в большую кровать и тянут теплое какао, пока Бонгани нас убаюкивает.

«Чего вы хотите?» – спрашивал меня Таттл, кажется, уже много-много месяцев назад.

Я хочу, чтобы вот это, что бы оно ни было, никогда не кончалось.

На следующее утро, пока дети уезжают на расположенную неподалеку крокодиловую ферму, я занимаюсь укладкой всего, что мы с собой привезли, и всего, что здесь накопили, обратно в чемоданы. Неожиданно я решаю оставить почти всю одежду – кроме той, в которую заворачиваю хрупкие предметы.

Чемоданы набиты сувенирами – шляпами, футболками, так необходимыми всю эту неделю, но вряд ли их хоть раз наденут снова.

Я откладываю огромную кипу одежды, и когда возвращается Бонгани, спрашиваю, можно ли это оставить ему.

– Да, – очень серьезно отвечает Бонгани. – Я все это сохраню до вашего возвращения.

– Я хочу, чтобы вы взяли это себе, – говорю я. – Или отдали кому-нибудь, кто будет сам носить. Мне возвращать не нужно.

– Спасибо, – говорит он. – Я это буду носить с удовольствием.

Когда мы уезжаем, я даю ему денег, но он возвращает мне часть:

– Для меня нехорошо иметь слишком много денег. Если кто-нибудь решит, что я богат, меня попытаются обокрасть. Я могу взять только в меру. Мне очень приятно было работать с вами и вашей семьей.

Я думаю, не привезти ли его в Соединенные Штаты. Он мог бы ходить в школу и учиться. Я записываю свое имя, адрес, телефон и и-мейл на куске бумаги и отдаю ему:

– Если что – не стесняйся обратиться.

Мы обнимаемся на прощание.

– Счастливого пути, очень был рад нашему знакомству, – говорит он.

По дороге в Дурбан мы два раза останавливаемся на шопинг. Эшли покупает краску для своей комнаты и сережки. Решительно настроенная привезти домой Мадлен и Саю то, что им нужно, она покупает подарки для них, как когда-то для своей любимой мисс Рини. Она покупает что-нибудь одно, тут же видит еще что-то и тоже покупает. Эшли и Рикардо выхватывают взглядом универсальный магазинчик и умоляют водителя остановиться. Чувствуя серьезного покупателя, владелец не торопит Эшли, позволял ей все как следует рассмотреть, что она и делает, останавливаясь наконец на идеальном, как ей кажется, подарке: чернокожие куклы-младенцы, довольно крупные, мальчик и девочка, анатомически верные. Я ей говорю, что вполне можно одну купить для себя, но не уверен, что это такие уж хорошие подарки для родителей Аманды.