Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо - Михаил Леонидович Хазин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во втором письме от 28 декабря 1860 года… Кавур фактически изложил свое политическое кредо. Он писал: «С парламентом можно добиться многого из того, что совершенно не под силу абсолютистской власти. Тринадцатилетний опыт убедил меня в том, что честный и энергичный министр, которому нечего опасаться разоблачений с трибуны и который не позволит запугать себя натиску партий, должен выигрывать парламентские битвы. Я чувствовал себя слабым лишь тогда, когда парламент не заседал… Если бы удалось убедить итальянцев в том, что им нужен диктатор, они выбрали бы Гарибальди, но не меня. И они были бы правы. Парламентский путь более долгий, но он более надежный… Если при таких условиях мы не добьемся своего, мы будем величайшими простофилями» [Кин, 1978, с. 26].
В следующем десятилетии умение «консортерии» использовать парламентский путь было доведено до совершенства. После 1870-го «правая» партия взяла курс на балансировку бюджета[545], увеличивая налоги и сокращая расходы; разумеется, такая политика не нравилась избирателям, так что число «правых» депутатов в парламенте постепенно сокращалось. Наконец, в 1876 году случилась «парламентская революция»[546], правые потеряли даже простое большинство, и премьер-министром впервые стал лидер оппозиции («левых», La Sinistra) — Агостино Депретис[547]. Вскоре после этого, в январе 1878-го, умер Виктор-Эммануил, король-объединитель Италии; ему наследовал Умберто I. Казалось бы, со сменой ключевых фигур официальной власти итальянская внутренняя и внешняя политика сделает крутой поворот, но на деле в первые шесть лет своего правления «левые» ограничились проведением налоговой и избирательной реформ.
В 1882 году Депретис, которому надоели постоянные проблемы с получением поддержки от «левых» депутатов (за шесть лет его трижды смещал с премьерского поста соратник по партии Бенедетто Кайроли), провозгласил на заседании парламента тактику трансформизма, основной смысл которой сводился к созданию коалиционных правительств, где «левые» и «правые» министры работали бы рука об руку. С этого момента грань между «правыми» и «левыми» окончательно стерлась, а работа премьер-министров свелась к сколачиванию временных союзов по продвижению отдельных законопроектов:
«В приближение важного голосования Монтечитторио [парламентский дворец в Риме] превращается в настоящий пандемониум. Правительственные агенты носятся по комнатам и коридорам, пытаясь заручиться поддержкой; субсидии, награды, каналы, мосты, дороги — все обещания идут в ход…» — писал в 1886 году Франческо Криспи, видный деятель «левых», сам ставший премьером уже через год [Davis, 2000, p. 165].
В условиях столь массовой продажности депутатов реальная власть в парламенте принадлежала тем, кто располагал средствами для их покупки (должностями и просто деньгами); «консортерии» больше не требовалось побеждать на выборах, достаточно было в случае необходимости докупать нужное количество голосов. Устройство итальянской власти было очевидно любому критическому наблюдателю; вот как его характеризовал великий русский анархист Бакунин в своей книге «Государственность и анархия» (1873 год):
В высших слоях итальянской буржуазии, так же как и в других странах, с единством государственным создалось и теперь развивается и расширяется все более и более социальное единство класса привилегированных эксплуататоров народного труда.
Этот класс обозначается теперь в Италии общим именем консортерии. Консортерия обнимает весь официальный мир, бюрократический и военный, полицейский и судебный, весь мир больших собственников, промышленников, купцов и банкиров, всю официальную и официозную адвокатуру и литературу, а также весь парламент, правая сторона которого пользуется ныне всеми выгодами правления, а левая стремится захватить то же самое управление в свои руки [Бакунин, 2010, с. 494].
Как видите, тот факт, что Италией с момента появления ее на картах как независимого государства и до середины 1880-х[548] правили не отдельные люди (будь то премьер-министр или даже король), а участники постоянно действующей группировки (получившей даже собственное имя — консортерия), не был тайной за семью печатями. Уникальность итальянской власти образца 1880-х заключалась в той скорости, с какой возникла и сама Италия (два десятилетия от феодальной раздробленности до крупного государства), и ее правящая группировка. Сформировавшись в 1840-х годах как коалиция аристократов и чиновников разных государств, эта группировка вынужденно была организована как олигархия. Быстрый рост владений группировки (от одной Сардинии до целой Италии, от дешевого государства в виде королевского двора до дорогостоящей конституционной монархии, распределявшей миллиардные бюджеты) делал бессмысленной внутреннюю борьбу за ресурсы, их нужно было совместно захватывать снаружи. В результате сформировавшаяся власть не была скрыта ни древностью традиций (как в случае английской монархии), ни плохо раскрашенной маской государства[549] (слишком уж явно парламент плясал под дудку консортерии). Ее коллективная («классовая») сущность и узкоэлитарный характер были очевидны любому заинтересованному наблюдателю. Так стоит ли удивляться, что такие наблюдатели появились?
Читатель. Кстати, а почему вы считаете первооткрывателем правящего класса Моску и Парето? Разве Маркс с Энгельсом, да вот еще и Бакунин не писали о том же самом гораздо раньше?
Теоретик. В том-то и дело, что не о том же самом. Марксистская традиция рассматривает Власть с экономической точки зрения: у кого контроль над средствами производства, у того и власть. В представлении Маркса и Бакунина в Италии правила буржуазия — правила в том смысле, что принимаемые на государственном уровне решения отвечали ее классовым интересам[550]. Но если вас интересует сама Власть (кто в нее входит, какими средствами обеспечивает подчинение и так далее), а не ее экономическая политика, то ответ «правит буржуазия» оказывается совершенно недостаточным. Разве были «буржуями» король Сардинии Виктор-Эммануил, граф Кавур, барон Рикасоли, землевладелец Ланца, журналист Мингетти, маркиз ди Рудини[551]? Этих людей объединило в «консортерию» совсем не владение крупными капиталами, а личное знакомство и непосредственное участие в управлении государством. Их
