Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

Тезис Гераклита «Все течет, все изменяется» Аристотель подверг сомнению: «Если же все движется, то никакое утверждение не будет истинным» (с. 211). Вместе с тем Аристотель возражает против апейрона Анаксимандра, имея в виду конечность сущего: «Некоторые считают таким (единым и простым началом) бесконечное, а не воздух или воду, чтобы все прочее не уничтожалось от их бесконечности, так как (эти элементы) противоположны, например, воздух холоден, вода влажна, огонь горяч. Если бы один из них был бесконечным, все остальные были бы уничтожены» (Физика, 3, 5).

Так Аристотель положил начало закону исключенного третьего: «Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении… это, конечно, самое достоверное из всех начал» (Метафизика, 3, 3). Насколько это утверждение противоположно буддийской логике, позволяют судить сутры: «И все же, Махамати, что значит недуальность? – спрашивает Будда ученика. – Это значит, что свет и тень, длинное и короткое, черное и белое – суть относительные названия, Махамати, они зависимы друг от друга, как Нирвана и Сансара. Все вещи нераздельны, одного нет без другого» (Ланкаватара сутра, 3, 3). Согласно адвайте, абсолютной недвойственности, всякое противопоставление есть следствие неразвитого ума, неведения (авидья). Высшее «Я» – Атман самотождественен и един с Брахманом.

Карл Густав Юнг резонно не соглашается с теми, кто, опираясь на идею «не-я» – анатмана, отрицает признание души в буддизме. «Душа приобретает абсолютную важность: она – это все наполняющее собой Дыхание, сущность Будды; она есть Дух Будды, Единое, Дхармакая. Все существующее происходит из нее, и все отдельные формы растворяются обратно в ней. Это и есть основное психологическое предубеждение, которое пропитывает все существо восточного человека, просачивается во все его мысли, чувства и действия независимо от того, какую веру он исповедует». [540]

Конечно, это не совсем то, что имеют в виду под душой в христианском мире, но едино поле духовной энергии, формы различны. Как сказано в Сутре сердца: «Форма и есть содержание. Содержание и есть Форма». А словами Чжуан-цы: «Разделение без отделения и есть Жизнь»; «В разделении есть нераздельное, в споре есть бесспорное… Те, кто спорит, нарушает Путь. Путь не может быть назван. Великий спор бессловесен» (гл. 2). (Вместе с тем на споры, пустые разговоры в России уходит большая часть энергии, хотя было время убедиться, что в споре не рождается Истина.)

Закон «исключенного третьего» (существование одного за счет другого) предопределил образ мышления в западной эйкумене на многие века: «или то, или это» – третьего не дано. Еще Филон Александрийский выступил против тезиса Аристотеля, из которого следовало, что «Бог мертв». (Отсюда и трагическое мироощущение Ницше, приведшее к помрачению ума.) Нет ничего святого, есть лишь двоица, обреченная на борьбу. Симпликий, комментируя «Физику», добавляет: «Для натурфилософов школы Гераклита, исходивших из непрерывного потока становления и из того, что все телесное находится в процессе возникновения и исчезновения, но никогда не обладает истинным бытием, естественно утверждать, что „всегда все течет“ и что „дважды нельзя вступить в ту же самую реку“… В этом случае тоже нельзя было бы говорить о „сущем“ в собственном смысле, но лишь о возникающем и уничтожающемся в силу непрерывного потока» (с. 212). Если «все течет», если нет восхождения к Постоянству, на которое полагались китайские мудрецы, то нет опоры для души, Основы для восхождения.

Привычка противопоставлять одно другому – или то, или это – сохранялась во все времена. В XII веке в сочинении французского логика П. Абеляра «Да или нет» к Истине приводит столкновение мнений. Разве что Лейбниц усомнился в достоверности эмпирической реальности, провоцирующей на борьбу, но не был уверен, что современники поймут его. Лейбниц говорил о двух истинах, истине разума и истине факта. Истина разума абсолютна, не знает противоположности. Истины факта случайны, предполагают противоположное (Монадология, 33). Чистыми эмпириками он называл животных, которые опираются только на опыт. Души отражают мир тварный, а духи – само Божество, Творца природы. Всякий дух в своей области есть как бы малое божество, способное, уподобляясь Творцу, познавать систему Вселенной (Монадология, 83).

Тенденция, отраженная в «Монадологии», с одной стороны, уходит корнями в собственную традицию, с другой – навеяна китайским учением о Ли, внутренней форме, делающей каждую вещь неповторимой и всеединой. Лейбниц проявлял интерес к китайским мудрецам, пользуясь переводами христианских миссионеров, побывавших в Китае. Видимо, действительно существует «врожденное знание», о котором говорили и Конфуций, и Платон, глубинная интуиция, позволившая Лейбницу учения китайцев назвать «естественной теологией» и понять столь неоднозначное слово, как китайское Ли, формообразующее начало. Ли – внутренняя форма, упорядоченность, но эта «форма» имеет нравственный смысл – Справедливость, Разумность. (До сих пор Ли переводят словом «принцип», которое не раскрывает его сути.)

Для Лейбница Ли – универсальная сущность, в ней заключены все конкретные сущности. Китайцы называют свое Ли кругом. Похоже на нашу манеру выражения: «Бог есть сфера или круг, центр которых в каждой точке, а поверхность или окружность – в бесконечности. Они называют его Природой вещей… природа мудра, она все делает целесообразно, ничего не совершает напрасно. Китайцы наделяют его также Истиной и красотой… Китайцы понимают, что все едино, наделяют Ли совершенной цельностью». Ли неделимо, не состоит из частей. [541] И в этом суть, в цельности Ли – индивидуальном выражении всеобщего, в единичном Единого.

Но и у Лейбница дает о себе знать логика последовательного, причинно-следственного ряда, а не одновременного существования, имманентности Ли природе вещей. Он называет Ли Первопринципом, создателем и управителем всех вещей. Полагает, что этим началом порождается Ци: «…оно произвело Ци, или материю». Но в китайском языке нет понятия «материи»: все есть Энергия-Ци – сгущаясь, она образует вещи, рассеиваясь, приводит к их исчезновению. (Да и не могло быть иначе при логике недвойственности.) Материя вторична – то появляется, то исчезает, в отличие от извечного Ци, дух которого обусловлен присутствием Ли.

И Ци многозначно. В японском философском словаре Ци первоначально означало такт, ритм, дыхание; это основной принцип человеческой жизни, ассоциируется с душой, с духом. И. С. Лисевич приводит мнение о Ци «второго конфуцианца» Мэн-цзы: «Трудно выразить! Это ци, которое предельно велико, предельно крепко. Если его пестовать правильно и не причинять вреда, оно вздымается от Земли до Неба. Это ци, которое сочетается с Долгом-Справедливостью и Путем, – без них оно чахнет. Оно рождается в накоплении Долга-Справедливости, а не является случайным их проявлением. Но если в деяниях есть что-то противное сердцу – оно чахнет тут же!» [542] Действительно, Ци сосредоточено в сердце человека, и от сердца зависит качество Ци, его чистота или замутненность.

В сунской философии Ци не мыслили без Ли. По мнению Чжу Си (1130–1200) (в переводе с немецкого): «Не существует силы дыхания-Ци в этом мире без упорядочивающего принципа Ли; точно так же как не существует упорядочивающего принципа без силы дыхания… Без Ци у Ли не было бы того, на чем держаться и на что опираться. Четыре элемента: Металл, Дерево, Огонь, Вода – это сила дыхания. Доброта, чувство Долга, воспитанность и понимание – это упорядочивающий принцип» (с. 80). С точки зрения Чжу Си, Ци – это Металл, Дерево, Вода, Огонь; Ли – это Человечность, Справедливость, Искренность, Мудрость. Но без Ци нет Ли и без Ли нет Ци – Человечность и Справедливость присущи изначальной природе (син).

Это позволило японскому конфуцианцу Охаси Дзюндзо (1816–1862) сказать в 1857 году, предчувствуя падение нравственности в буржуазную эпоху Мэйдзи (1868–1911): «Огонь и вода – это Ци; процесс горения и течения тоже Ци. Но что вода течет, а не горит, а огонь горит, а не течет, по закону двуединой природы, – это действие Ли. Но если Ци разрушить, то и Ли исчезнет. Разъяв Ци, европейцы утратили Ли. И потому в их учениях нет Человечности-Жэнь, Справедливости-И, Искренности-Синь, Верности-Чжун». [543] (По закону исключенного третьего: одно развивается за счет другого, рацио за счет морали.)

Размышляя о соотношении Ли и Ци, Лейбниц сравнивал Ли с Энтелехией. «Это и есть субстанциональное начало, которое в живых существах называется душой, в других же – субстанциональной формой, а поскольку оно составляет с материей действительно одну субстанцию, или единое само по себе, оно образует то, что я называю монадой». [544] Монады же находятся в отношении «предустановленной гармонии», которая устраняет «понятие о чуде из области действий совершенно естественных и заставляет вещи понятным образом идти естественным ходом». [545]