Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

Такое видение предполагает логику Целого, не разделяющую мир на субъект и объект; предполагает «духовную реформу»: «несчастное сознание» подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Сама структура сознания создает рабство, двойное рабство, у себя и у мира, – следствие эгоцентризма, разрушающего личность. (И опять сходство буддизмом – с логикой недвойственности, с идеей «не-я» (анатта), с преодолением эгоцентризма, главного препятствия на пути к Просветлению.) Эгоцентрик любит абстракции, питающие его эгоцентризм, продолжает Бердяев, и не любит живых людей. Но человек предпочитает оставаться рабом и предъявляет право на рабство, меняющее свои формы.

Безнравственно все, что определяется отношением к обществу, государству, отвлеченной идее, а не к конкретному человеку. Любовь, жалость направлена на весь страдающий мир, в этом ее преобразующая сила. (О том же радеет Вл. Соловьев в «Чтениях о богочеловечестве»: если мы от всего отречемся и погрузимся в немую и неподвижную глубину, то в этом родоначальном источнике нашей собственной духовной жизни мы внутренне соприкоснемся с источником жизни всеобщей. «Познаем Бога как первоначало, или субстанцию всего». [564] А по словам Вл. Эрна, мир в самых тайных недрах своих логичен, то есть сообразен и соразмерен Логосу.)

Загадки и тайны человека скрыты в том, что образ человеческой личности есть не только образ человеческий, но и образ Божий, заключает Бердяев. Свобода личности от объективного мира и есть его богочеловечность. Внутренно личность получает силу через богочеловечность, внешне весь мир, все общество и вся история преображается и освобождается через человечность, через верховенство личности (с. 41). (То, что имел в виду Конфуций под Человечностью-Жэнь.) Индивидуальность – неповторимый, единичный человек, который включает в себя универсальную человечность, а не входит в нее как подчиненная часть. Человечность и есть главное свойство Бога – не всемогущество, а человечность, свобода, любовь и жертвенность. Никто, кажется, не поставил острее идею страдания, как проблему теодицеи, чем Достоевский (с. 74).

Личность трансцендентна, бессмертна. Смерть не есть прекращение внутреннего существования личности. Победа не только над страхом смерти, но и над самой смертью есть реализация личности. Я не знаю более высокого нравственного сознания в отношении смерти, говорит Бердяев, чем сознание Н. Федорова. Он печалуется о смерти всякого существа и требует, чтобы человек стал воскресителем. Проблема личности с большой остротой была поставлена в XIX веке Достоевским, Кьеркегором, Ницше, Ибсеном, людьми, восставшими против власти «общего», против засилия рационализма.

Личности потенциально присуща гениальность. Гений одинок, жертвует собой по велению свыше; не принадлежит ни к какой социальной группе; сопротивляется мировому злу, которое всегда имеет социальные формы. (Бердяев заостряет на этом внимание: зависимость от социума – одна из форм рабства. Невозможно быть свободным в социуме, но невозможно быть свободным от него, пока не проснется сознание.) Социализация личности может быть лишь частична, не распространяется на ее глубину, на ее совесть. Совесть не подлежит отчуждению, она остается в глубине личности. Принцип личности должен стать принципом социальной организации, а не наоборот: не приносить в жертву обществу личную свободу.

Осознание Свободы требует внутренней, глубинной революции, которая совершается в экзистенциальном, а не историческом времени при условии творческой активности человека. Экзистенциальная истина в том, что реально существующее сингулярно, общее же не реально. Дух знает лишь единичное, повторяет Бердяев, царство свободы есть царство единичного. Личность первичнее бытия, в этом основа персонализма. Христианство есть персонализм. Христианство драматично, антимонистично. Бог творит личности как задания, осуществляемые свободой. Бог есть свобода, есть дух, дух же не знает отношений господства и рабства. Бог не детерминирует. Личность есть разрыв причинных связей. Свобода не есть осознанная необходимость. Свобода вкоренена в ничто, в небытие, если употреблять онтологическую терминологию. Свобода рождается в творческом порыве; в экстазе личность выходит из себя, но, выходя из себя, остается собой. (Говоря словами Догэна: «Познать Путь Будды – значит познать себя. Познать себя – значит забыть себя».)

Не один Бердяев верит в насущность вертикального измерения: восстановить прерванную связь Земли с Небом, Духа с Материей. Говоря словами Вл. Эрна, человек есть точка пересечения двух миров: «…та реальная в пределах нашего мира точка, где два мира: мир „этот“ и мир „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности соприкасаются в реальном взаимодействии». [565]

Так утверждалась логика Целого, принцип центрированности: вездесущего и неповторимого центра, соединяющего по вертикальной оси две стороны – небесное и земное. Экзистенциальный центр церкви и соборного сознания находится в каждой личности, подчеркивает Бердяев (с. 78). Внутренний источник рабства связан с утратой внутреннего центра. Всякая одержимость означает утрату духовного центра, делающего человека личностью. Разорванный на части человек легко поддается аффекту страха, а страх – это то, что более всего держит человека в рабстве. Страх всегда есть хаос, отражение внутреннего хаоса.

Свобода и справедливость – более высокие ценности, чем государство и национальность (как уверял Утимура Кандзо). Человек начинается там, где кончается государство. Более того, личность не часть нации, национальность есть часть личности, одно из ее качеств. Национализм же есть форма рабства. Одна из форм рабства – рабство у народа, который требовал распятия своих пророков. Истина всегда бывает в личности, в качестве, в меньшинстве. Но эта истина в своем проявлении должна быть связана с народной жизнью (с. 141). (Народ – понятие качественное, соотносится с обществом, как целое с частью. Общество обслуживает государство и тогда, когда протестует против него; завязано на государстве, а значит, лишено свободы. Народ пребывает в вечности и когда безмолвствует; хранит в своих недрах глубинную память, чтобы было чем поделиться с другими, когда пробудится Сознание, вочеловечится Великое Единое.)

Естественно, Бердяев отрицает классовый подход. Хороших классов не бывает, бывают хорошие люди, и они хороши в меру преодоления в себе духа класса. Господство – плебейское дело. Духовный аристократизм, в отличие от аристократизма социального, есть аристократизм личный, личного благородства, личных качеств, противостоящих смешению с бескачественной массой. Буржуа же (мелкий человек, по Конфуцию) живет в конечном, он боится притяжения бесконечности. Он лишен вкуса: в буржуазной роскоши погибает красота. Буржуа создает мир фиктивный, порабощающий человека, и разлагает мир подлинных реальностей. Деньги – символ безличности. В сущности, буржуа коллективист, его сознание, его совесть, его суждения социализированы, он существо групповое. Буржуа не чувствует конца, Страшного Суда. Он не чувствителен к эсхатологическому видению. Вместе с тем буржуа – эсхатологическая фигура, в его фигуре – один из концов мировой истории (с. 157).

Таков закон Эволюции: человек и народ проходят через раздвоение и несчастье («несчастное сознание», по Гегелю). Но великая тайна скрыта в том, что средство важнее цели. Именно средства, Путь свидетельствуют о духе, которым пронизано сущее. (Что это – совпадение с учением восточных мудрецов, о которых мало что знали в то время, или свидетельство универсальности Пути, ведущего к Спасению? Все тайное становится явным. Трагический XX век доказал: цель не оправдывает средства. Исторические революции менее всего изменили самого человека, а если изменили, то не в лучшую сторону. В этом причина «конца истории», утратившей связь с человеком, «мерой вещей».)

В «Философии свободы» Бердяев говорил: история лишь тогда имеет смысл, если будет конец истории, если будет в конце воскресение. Лишь как искупление может быть понят смысл истории. И в последней книге ведет речь об освобождении от рабства у истории. Переход от рабства к свободе есть переход к духовности. Историческое время рождает иллюзии (майю буддистов). Существуют атом времени и атом вечности, говоря словами Кьеркегора. Время внутреннее, его символ – «точка», микрокосм, сингулярная бесконечность. Все, что совершается в экзистенциальном времени, всякий творческий акт, совершается по линии вертикальной, не горизонтальной. Победа метаистории над историей есть переход в царство духа. В историческом времени Царство Божие недостижимо. Но без драматизма истории не была бы до конца испытана свобода человека.

Бердяев возвращается к мысли: Бог не действует в детерминированном мире. Он действует лишь в свободе. Осознать это позволит духовная революция, активность духа в самом человеке, к которой призывал И. Федоров. Его учение – огромный шаг вперед в христианском сознании (с. 220). Творчество человека, меняющее структуру сознания, может быть созданием Царства Божия, не символического, а реального, что означает не только искупление греха и возврат к первоначальной чистоте, но творение нового мира. Личность, таким образом, берет на себя ответственность за судьбу всех: всей природы, всех живых существ, всех народов. Времени больше нет. Все войдет в подлинную реальность, богочеловеческую жизнь. Бердяев заостряет: Царство Божие не достигается одним созерцанием, без борьбы, требующей жертв и страданий. Только тогда, когда изменится человек, будет второе явление Христа, будет новое небо и новая земля, будет царство свободы. Этой мыслью заканчивает Бердяев свое пророчество. Имеющий уши да услышит.