К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Один за другим были арестованы председатели Совнаркома Грузии Г. Мгалоблишвили и Л. Сухишвили, большинство наркомов республики, руководители многих учреждений и предприятий, преподаватели вузов.

Погиб руководитель абхазских большевиков Н. А. Лакоба, друг Орджоникидзе, Кирова, Дзержинского, Калинина, которому и сам Сталин нередко выказывал свое расположение. Был расстрелян первый секретарь Абхазского обкома А. С. Агрба. Погиб член бюро обкома Абхазии М. А. Лакоба.

О размахе репрессий в Грузии свидетельствует такой факт: из 664 делегатов X съезда Коммунистической партии Грузии, состоявшегося в мае 1937 г., 425 человек, или 68%, были вскоре арестованы [368] .

Рано начались репрессии в Армении. Выдвижение Берии первым секретарем Заккрайкома партии вызвало недовольство у руководителей Армении. Здесь открыто критиковали и изданную в 1935 г. книгу Берии об истории большевистских организаций в Закавказье. Начало террора пришлось в Армении на 1935 г., когда органы НКВД сфабриковали несколько провокационных дел против группы партийных работников и писателей Армении с целью скомпрометировать первого секретаря ЦК КП(б) Армении А. Ханджяна. 9 июля 1936 г. бюро Заккрайкома заслушало сообщение НКВД ЗСФСР «О раскрытии контрреволюционной террористической группы по Грузии, Азербайджану и Армении». На этом бюро Ханджян был обвинен в потере бдительности. Вечером того же дня он погиб. По одним данным, Ханджян покончил с собой [369] . По другим, гораздо более правдоподобным свидетельствам (А. Н. Шелепин, С. О. Газарян, О. Г. Шатуновская, А. Иванова), Ханджян был застрелен лично Берией.

После смерти Ханджяна новые руководители Армении и ставленники Берии Г. Аматуни и С. Акопов под видом борьбы с «дашнакским национализмом и контрреволюцией» стали проводить террор против руководящих кадров республики. В числе жертв оказались ветераны революции, секретари ЦК партии Армении: С. Срапионян (Лукашин), А. Ионисян, Г. Авсепян, А. Костанян, бывший председатель СНК Армении С. Тер-Габриелян, председатель ЦИК Армении С. Мартикян, председатель КПК Армении П. М. Кузнецов (Дарбинян), наркомы Н. Степанян, А. Ерзинкян, В. Еремян, Л. Есаян, А. Егизарян, старейшие коммунисты Д. Шавердян, А. Меликян, Л. Шахсуварян и многие другие [370] . В сентябре 1937 г. в Армению прибыли Л. И. Микоян и Г. М. Маленков. При их участии террор в республике усилился, причем были арестованы и недавно возглавившие Армению Г. Аматуни и С. Акопов [371] .

Массовый характер приняли репрессии в Казахстане, где были расстреляны все члены ЦК КП(б) Казахстана. Погибли секретари ЦК Казахстана Л. И. Мирзоян и С. Нурпеисов, председатель ЦИК КазССР У. Кулумбетов, председатель СНК республики И. Д. Исаев, член бюро ЦК, видный ученый И. Ю. Кабулов. Одновременно было арестовано большинство членов ЦК КП(б) Казахстана, секретари областных комитетов партии, председатели облисполкомов, большинство районного актива. Погибли активные участники борьбы за Советскую власть в Казахстане: У. К. Джандосов, С. Сегизбаев, Ю. Бабаев, А. Розыбакиев, А. М. Асылбеков и др. [372] .

В Таджикистане был арестован председатель СНК республики А. Рахимбаев, которого лично знал и высоко ценил В. И. Ленин. Были арестованы видные деятели партии: Ш. Шотемор, X. Бакиев, С. Анваров, Б. Додобаев, К. Ташев, А. Т. Рединин и др. [373] .

Среди жертв террора в Киргизии были первый секретарь ЦК Киргизии Л. К. Аммосов, второй секретарь М. Л. Белоцкий, председатель Контрольной комиссии Д. С. Садаев и многие другие [374] .

В Туркменской ССР были репрессированы секретари ЦК Туркмении Л. Мухамедов и Я. А. Попок, председатель СНК республики К. Атабаев, председатель ЦИК ТССР Н. Айтаков, а также видные партийные и общественные деятели: Ч. Веллеков, X. Сахатмурадов, К. Кулиев, О. Ташиазаров, Д. Мамедов, Б. Атаев, Курбан Сахатов и др. Из-за массовых репрессий в Туркмении и течение нескольких месяцев не функционировало бюро ЦК КП(б) [375] .

Тяжелые потери понесла и компартия Узбекистана. Мы уже говорили о гибели руководителей республики А. Икрамова и Ф. Ходжаева. Вместе с ними погибли и другие узбекские руководители: Д. Тюрабеков, Д. Ризаев, Д. И. Манжара, Н. Исраилов, Р. Исламов – и сотни секретарей райкомов, горкомов, руководителей советских и хозяйственных организаций.

Сказанного выше достаточно, чтобы сделать вывод о том, что главное острие террора во второй половине 30-х гг. было направлено против актива самой партии. Это было очевидно даже для обывателей, которые спали но ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты. Известно, что А. И. Солженицын и в книге «Архипелаг ГУЛаг», и в своей публицистике неоднократно заявлял, что он не может и не желает считать коммунистов, арестованных в 1936 – 1939 гг., жертвами сталинского террора. Ибо эти коммунисты проводили «красный террор» в 1918 – 1922 гг., они прямо или косвенно помогали проводить политику насилия над крестьянством и интеллигенцией в 1929 – 1933 гг. «Но спрашивается, – восклицает Солженицын, – если жертва до последнего времени помогала палачу и подавала ему других на убой и топор держала – насколько это жертва или тоже палач?»

Приходится встречать, однако, и противоположные высказывания, в которых идеализируется то поколение партийных руководителей, которые погибли в 1936 – 1939 гг. Герой одного из романов Виктора Сержа, старый большевик Кирилл Рублев, расстрелянный вскоре по приказу Сталина, записал в своем дневнике:

«…Мы представляли собой исключительное человеческое достижение и по тому-то мы и погибаем. Наше поколение сложилось в совершенно особых условиях полувекового исторического периода. Мы выросли в борьбе, но нам удалось избежать влияния “святой Руси” и буржуазного Запада, хотя мы заимствовали у этих миров то, что в них было живого и сильного: у крестьянских масс – жажду справедливости и готовность к восстанию, накопленные за века деспотизма; у западного мира – увлечение исследованиями, смелыми реформами и веру в прогресс… Мы не верили в устойчивость социального строя, нас не привлекало богатство, не соблазнял буржуазный индивидуализм; мы постоянно размышляли о смысле жизни, постоянно работали над преобразованием мира… Наш трезвый взгляд на происходящее, наше бескорыстие оказались помехой другим, их старым и новым интересам. Мы не сумели приспособиться к наступившей реакции, и, так как мы были у власти и нас окружали легенды, основанные на подлинных подвигах, нас надо было уничтожить, и не только физически: над нашим прахом распустили клевету о нашем предательстве. А теперь на нас лежит тяжесть всего мира. Нас осудили все те, кто не хочет знать больше ни стремлений, ни тревоги, кто считает революцию законченной… В глазах людей мы оказались опасными авантюристами – мы требовали от них смелости и новых подвигов, а им хотелось только одного: уверенности в будущем, покоя, хотелось забыть о страданиях и крови…»

Истина лежит между этими крайне положительными или, напротив, крайне отрицательными оценками погибшего поколения большевиков. Кое в чем Солженицын все же прав: ни Ягода, ни Ежов, ни Заковский, ни многие другие палачи и их непосредственные и сознательные помощники не могут быть просто названы «жертвами» террора, хотя и им предъявляли – когда пришел их черед – совсем не те обвинения, которые следовало бы предъявить. Однако, отвергая в отношении других коммунистов мнение Солженицына, я вовсе не хочу оправдывать жестокий террор против крестьян в годы коллективизации и террор против мнимых «вредителей» или «бывших» классовых врагов. В дальнейшем я еще буду говорить о том, как много потрудились некоторые уничтоженные позднее партийные и советские руководители над истреблением своих же товарищей по партии. Когда в докладе на февральско-мартовском пленуме 1937 г. Молотов перечислял случаи «вредительства» в легкой промышленности, секретарь Дальневосточного крайкома Варейкис крикнул наркому легкой промышленности Любимову: «Вот видишь, а ты говорил, что в легкой промышленности нет вредительства!» Через несколько месяцев Любимов был арестован как «вредитель», а Варейкис – как «враг народа». Среди погибших в 30-е гг. коммунистов были люди далеко не одинаковые и по своей биографии, и по поведению, и по личным качествам, и по степени своей ответственности за преступления, совершенные после революции или во время самой революции. Среди них было много честных и самоотверженных людей, искренне стремившихся создать справедливое общество и свято веривших в то, что они участвуют в создании именно такого общества и борются только с его врагами. Было немало людей, которые искренне ошибались, или были обмануты, или стали жертвой другого культа – культа партийной дисциплины. Были люди, которые многое поняли, но лишь тогда, когда было уже поздно. Были и такие, которые ничего не могли понять до самого конца. Было немало людей думающих, которые остро переживали все то, что происходило в стране, но все же во многом верили еще партийному руководству и партийной пропаганде. Они обращались к Сталину и другим руководителям, но нередко сами вскоре попадали в чудовищную мясорубку террора. Были и такие, кто уже не верил ни партийной пропаганде, ни Сталину, но не знал, как и с помощью каких средств можно изменить положение. Были, конечно, и такие, кто просто боялся. Поэтому глубокой ошибкой было бы огульно зачислять их в число преступников, «получавших по заслугам». Можно лишь говорить об общей исторической и политической ответственности партийного актива за ошибки и трагедии 20 – 30-х гг. Сказанное выше относится также и к чекистам, хотя их ответственность за события 30-х гг. очень велика. Но я не могу одинаково относиться к Ягоде или Заковскому и к известному чекисту Артузову, который перед расстрелом написал кровью на стене тюремной камеры: «Честный человек должен убить Сталина».