Преторианец - Томас Гиффорд

— Вы сказали мне, что операция «Преторианец» — пустяковая. Это была ложь.

— Ошибка. Совершенно другое дело.

Если допустить, что Монк сказал правду, тогда кто пытался его убить?

Третье: Монк использовал его для отвода глаз. Это хорошая новость. Но шпион существует. Это — плохая новость. Однако им известна его кодовая кличка. Панглосс. Это хорошая новость. Однако они не знают, кто такой этот Панглосс. Опять плохая новость. Итак, Панглосс… Если Панглосс поверил, что они считают виновным его, Роджера Годвина, возможно, он расслабится. Знает ли Панглосс о существовании Роджера Годвина? Почему они в этом так уверены? Они ведь не знают, кто он, и не знают главного: как Панглоссу стало известно об операции «Преторианец»?

Он задумался над последним пунктом своего списка.

Сцилла.

Почему она не отвечает на его звонки?

Зазвонил телефон.

Это был Джек Пристли.

— Я хотел с вами поговорить, — сказал Годвин.

— Я сейчас в «Брэтсс». В курительной. Заходите, выпьем. Я наткнулся на забавную информацию. Хочу передать ее дальше.

Годвин нашел Пристли уютно устроившимся в старинном глубоком клубном кресле. Джек успел пропустить несколько стопочек, и его разбирала обычная для него добродушная болтливость. И был он не один.

— Роджер, — проворчал Пристли, — что вы надо мной нависли, садитесь, пожалуйста. Знакомы со Стефаном Либерманом?

— Конечно. Как поживаете, Либерман?

— Спасибо, паршиво. А вы?

— Еще паршивее, если такое возможно. Я сидел дома и напивался.

— Как и мы, — заметил Пристли, — и думается, мы еще не кончили.

Он махнул рукой одному из дряхлых служителей в клубных ливреях, и тот, кивнув, принес всем по новой порции виски.

— За окончательную победу, — сказал Либерман, поднимая свой стакан.

— За победу, — сказал Годвин, и Пристли промычал что-то, кивнул и выпил.

— Мы этой ночью прошли все ужасы ада, — сказал Пристли.

— Это как же?

— Мы с Либерманом сейчас прямо с собрания женского литературного общества. Вечер встречи с писателями! Вообразите, если сумеете, что вам медленно втыкают в горло раскаленную докрасна кочергу, причем начав с заднего конца, — и вы получите общее представление. Впрочем, видит бог, мы получили по заслугам.

Либерман тихонько хмыкнул, сдерживая смех.

— Мы явились сюда, дабы совершить возлияние…

Пристли втягивал огонек спички в чашечку своей трубки.

— И я надумал вам позвонить… Как вы переносите возвращение в гущу событий?

— Как огурчик.

— На вид вы полупьяны.

— И по запаху тоже, — добавил Либерман.

— Я и есть полупьян, — согласился Годвин, — так что давайте к делу.

— А чего вы от нас хотите?

Пристли мрачно уставился на него из-под жесткой щетины бровей, поджал губы. Он давно прославился вспыльчивостью и раздражительностью.

— Вроде бы вы сказали, что вы хотите мне что-то сообщить?

— Да-да… и вправду, сказал.

— Ну так, Джи Би?

— Помните, я предупреждал вас насчет Вардана и его команды? Сказал тогда, что они набросятся на вас: вы для них — материал, который не жаль и потратить. Однако, теряя время с вами, они все же искали нацистского шпиона… Так вот, они его почти вычислили.

— Правда?

Годвин вдруг перестал ощущать свои ноги. Довольно приятное чувство. Как будто уплываешь куда-то.

— Кандид, — подмигнув, объявил Пристли. — Это ключевое слово. Кандид.

Либерман приехал на одолженной у кого-то машине. Пошатываясь, он вывалился из дверей «Брэтс» и распахнул заднюю дверцу.

— Трое в лодке, — произнес он, посмеиваясь. — Я доставлю вас по домам, джентльмены.

— Мне в Олбани, — пробормотал Пристли. — Тут близко.

— А мне на Беркли-сквер.

— Будет исполнено!

Но когда Либерман сел за руль, начались необъяснимые чудеса. Что-то не ладилось с управлением. Либерман переходил от уныния к необузданному веселью. Пристли смеялся до икоты. Годвин дремал с улыбкой на губах. Просыпаясь, он всякий раз обнаруживал, что они кружат вокруг статуи Эрота на Пикадилли. Наконец Либерман жалобно взвыл.

— Забудьте о Беркли-сквер, — утешил его Годвин. — Право, я пешком доберусь, только выпустите меня отсюда.

— Десять фунтов, — выдохнул Пристли, — что вы на своих ногах и улицу не перейдете.

В конце концов Либерман вывернул на Джермин-стрит и остановил машину.

— Дальше не поеду. Добирайтесь как умеете, поганцы вы этакие. Этот проклятый Эрот… Куда не поверну, всюду эта штуковина с Эротом… Он меня преследует, никак не отвяжется… Как это по-английски, черт бы его побрал?

Немного погодя они расселись на поребрике, как три мартышки на ветке.

Годвин уставился в пространство и ничего не видел. Что-то шевельнулось у него в мозгу, и он обернулся к Пристли.

— Джек?

— Внемлите! Кто-то назвал мое имя! — Мрачнейший из взглядов обратился на Годвина.

— Не Кандид.

— А я говорю: Кандид! И они его, считай, взяли.

Либерман проныл:

— Куда не повернусь — всюду он. Кошмарная статуя. Позвольте вас уверить, в душе я трезв как стеклышко. Эта статуя двигалась. Гналась за мной.

— Панглосс. Его называют Панглосс. Доктор Панглосс. Это из «Кандида»…

— Не смейте толковать мне про Кандида. Я знаю, кто такой Панглосс, а вы болван.

— От кого вы слышали про Панглосса?

— Слышал? Я читал в книге, идиот!

— Нет, я имею в виду шпиона по кличке Панглосс. Вы о нем слышали?

— Боже мой! Я — Джи Би Пристли! Тьма неведения не для меня, знаете ли. Я многое слышу. Люди мне рассказывают.

— Кто такой Панглосс?

— Вы же сами только что сказали, Годвин — вы, похоже, теряете хватку! Друг Кандида, советчик, учитель…

— Нет, — терпеливо повторил Годвин. — Шпион по имени Панглосс — кто он?

— Откуда мне знать? — Пристли широко ухмыльнулся. — Если верить слухам, может, даже вы! — С этими словами он медленно завалился в водосточную канавку и там уснул.

Глава двадцать пятая

Вернувшись к себе на квартиру августовским вечером, он нашел среди почты записку от Клотильды Деверо, одно имя которой обратило вспять поток времени, открыв шлюзы воспоминаний. Теплые летние ночи в парижских кафе, подаренные ей букетики ярких цветов, ее прильнувшее к нему и впивающее его в себя тело, смешки, танцы, боль, в которой он не желал признаваться, когда она проводила время с Клайдом или со своими клиентами. Клотильда Деверо желала пригласить его на обед в своем особняке на Чейни-Вок, у реки. Если он сможет прийти, пусть просто приходит, а если не сможет, пусть позвонит и передаст через дворецкого. Как видно, дела у малютки Клотильды шли отлично. Годвин знал, что она переехала в Англию, но виделся с ней только мельком — например в гостях у Лили, — раз в несколько лет.

Она была в саду за домом. Домоправитель провел его через изящно обставленные комнаты в солнечный сад. Клотильда была в простом сером платье без рукавов, открывавшем тонкие, покрытые легким загаром руки, в широкополой шляпе и грязных перчатках. Она повернулась, выпустив из рук лопатку, стянула перчатки и сбросила с головы шляпу. Ее крашеные хной волосы были коротко подстрижены и острыми прядями свисали на лоб. Большие глаза и открывшиеся в улыбке ровные зубы. Очень может быть, что она стала еще миловиднее, чем была в молодости. Морщинки, веером расходившиеся от уголков глаз и притаившиеся у губ, казалось, говорили, что она многое видела, выслушала немало чужих секретов и принимала собственную жизнь, не теряя чувства юмора. Губы были мягкими и теплыми, и она на миг уцепилась за него, словно утопая в воспоминаниях.

— Стильно выглядишь, — сказал он. — Как давно…

— Ни разу как следует не поговорили за много лет, — подхватила она. — Зато теперь я заманила тебя в свой сад и ты принадлежишь только мне. Мы оба выросли, Роджер. Мы уже не дети.

— Верно, но сегодня жаркий солнечный день. Так мне всегда вспоминается: жаркие солнечные дни, и ночи, и цветы на подоконнике…

— И я была бедная начинающая танцовщица. А потом встретила тебя — и ты, знаешь ли, изменил мою жизнь.

— Едва ли.

— Ну конечно! Подумай, что это значило для меня, — в меня влюбился милый молодой американец! Большой мир поманил… Какое было лето!

— А теперь ты не просто знаменитая chanteuse,[46] а еще и богата, и поселилась в Чейни… Ла-ди-да…

— И это говорит человек, который живет на Беркли-сквер! На себя посмотри, Роджер!

Она радостно рассмеялась, провела пальцами по шапочке красных волос. Пахло от нее чудесно. Чем-то французским, довоенным.

— Как это ты наложила руки на сей дворец? Эркеры, кованые ворота, сверкающая парадная дверь и все такое!

Полотняный навес над задней дверью надулся порывом ветра с Темзы. Пухлые белые облака висели в небе аэростатами заграждения.