В лабиринте миров - Татьяна Любушкина

Тётка Тамара тоже подалась к выходу.

— Я с тобой!

— Куда?! Ополоумела? Ночь на дворе! Тебя в первой же подворотне зарежут.

— Так уж и зарежут. До утра всего ничего осталось времени. Продержусь.

— Не горячись, Тамара, — прохрипела бабка Настасья с печи. — Сейчас не лето. Солнце ещё не скоро появится. Сядь. А не то…

Она не договорила, но и так было ясно, что помощников у бабки Веры не было. Кроме меня.

— Я пойду, — мой голос и тело двигались, говорили, а внутри всё ныло от жалости к себе: «Отдохнуть бы. Уснуть».

— Пойдёт она, — бабка Вера раздражённо надвинула платок на глаза. — Куртку так и не зашила!

— Да ладно. Обойдусь.

— Обойдётся она… что ж не обойтись, не тобою вещь купленная! Василий!

Дядька Василий вскочил так резво, что уронил табурет. Неказистый предмет меблировки ударился о пол и развалился на две половины.

— Да, что за наказанье! — разозлилась бабка Вера. — Только и годны вы со своей доченькой, что чужое добро портить! Куклу выводи! С нами пойдёт.

Я хотела возразить, что скотник Василий всего-навсего мой отчим, но промолчала. Василий тоже не стал перечить раздражённой старухе и молча открыл чулан.

— Иди сюда… поть-поть…

Он подзывал ангела, ставшего сломанной куклой, как-то по чудному, но тот неожиданно послушался. Поднялся со своего места и шагнул к выходу, терпеливо дожидаясь, когда мы все соберёмся.

Из избы мы вышли впятером.

В последнюю минуту за нами следом выскочил Тотошка и засеменил впереди, тревожно поводя длинными ушами. Следом за ним шли мы с бабкой Верой, позади — скотник Василий и Борис Григорьевич.

— Баб Вер, а Василий, он кто? Из ваших?

— Ваших, наших… — тон бабки Веры по-прежнему был сварлив. — Лешак он. Лешак обычный. До войны в лесу жил, потом в деревню перебрался. К водке пристрастился.

— До войны? Сколько же ему лет?

— А шут его знает! Первая мировая-то, когда началась? Вот и считай!

При таких исходных данных, возраст Василия сосчитать было сложно, но судя по всему, пожил Василий немало.

— А он тоже воин?

— Васька-то? Да будет тебе… Он только глаза может, как Машка отвести, вот и вся его сила. Правда, со скотиной он сам-друг. Слово заветное знает. Слушаются его звери. Вот вишь и кукла… идёт за ним, как приклеенный.

Тотошка впереди насторожился и встал в стойку, как заправский охотничий пёс. Идущая следом бабка Вера не успела замедлить бодрый шаг, замешкалась, запнулась и ткнулась лицом в сугроб, сбивая Тотошку с ног.

— Ах, чтоб тебя! Чего застыл?!

Тотошка беззвучно разинул пасть, негодуя на несправедливый упрёк, бабка барахталась в снегу, а скотник Василий радостно осклабился, наблюдая возникшую кутерьму.

Я не разделяла его веселья.

Медленно пошла по узкой, протоптанной в снегу тропинке. Её конец уходил вниз по склону, теряясь в густых зарослях и, если память мне не изменяет, вёл к фельдшерскому пункту, в обход заросшего илом пруда.

Я отодвинула ветви, выглядывая из-за кустов, снег с запорошенных веток осыпался и мягко упал мне на голову. На пруду никого не было.

Весь берег был утоптан многочисленными следами. Посередине пруда, серым пятном выделялся квадрат расчищенного от снега катка. По краям чернели косо вбитые палки. Ворота.

— Баб Вер! — мой голос в ночной тишине раздался неожиданно звонко.

— Чего орёшь?!

Бабка Вера запыхтела неодобрительно, чёрной тучей спускаясь по крутому склону, Тотошка, будто нарочно, семенил рядом, того и гляди рискуя быть раздавленным тяжёлой бабкиной ногой. Следом за ними неуверенно, будто слепой ступал Борис Григорьевич, подгоняемый неизменным «поть-поть» скотника Василия.

— Баб Вер, — громким шёпотом продолжила я. — А как же люди? Ну, как увидит кто этих… с ослиными ушами.

— Да кто ж увидит? — бабка округлила глаза. — Эти черти тут каждый день шныряют — никто не видит… Не всё людям дано знать.

— Как — каждый день?!

— Да так… как и домовые. Только в обычное время они пакостить бояться. Так, если по мелочи. Украсть чего могут, вещи, одежду. Скотину крадут. Иногда детей.

— А сейчас? Они же напали на нас!

— Сейчас они Бездну чуют. Зашевелилась Бездна. Ожила. Вот они и осмелели.

— Отчего ожила?

— Стало быть, баланс нарушен. Мне мать рассказывала. Правда — нет, не знаю. Говорят из Бездны два пути: в Верхний мир и Нижний. В каждом своя стража есть — она Бездну сдерживает. Не даёт ей прорваться и землю нечистью затопить. Те стражи связаны меж собой незримой, но крепкой нитью и если стража в Верхнем мире гибнет, то в Нижнем стражи теряют силу. И наоборот. И уж тогда, будьте уверены, Бездна оживёт и полезет из своей норы, как перезревшее тесто.

— Баб Вер, так вас всего четверо осталось. Значит, стражи в Верхнем мире гибнут?

Бабка взглянула на меня с неудовольствием.

— Вообще-то я всегда считала, что это мы в Верхнем мире живём. Но в принципе, ты права. Они гибнут. И если положение не изменить — мы погибнем тоже.

Наш разговор прервало низкое гудение, и ледяной ветер со стоном прокатился над нашими головами.

— Баб Вер, что это?!

Глава 36

Мы стояли на окраине деревни. Остались позади бедные избёнки и покосившиеся заборы. Перед нами неприступной стеной чернела полоса зимнего леса, и гудение раздавалось оттуда.

Бабка потянула носом, словно охотничий пёс.

— Да шут его знает… Васька!

Дядька Василий подобрался к нам ближе, утопая в глубоком снегу и тревожно размахивая руками.

— Тише девки, тише… айда сюда!..

Василий схватил меня за рукав и потащил за собой. Я не сопротивлялась.

Вся наша компания вслед за Василием укрылась за высоким сугробом, наваленным возле старой ветлы. Убежище ненадёжное и едва прикрывало нас лишь с одной стороны. Как раз с той, с которой появились первые ослоухие.

Они вышли из леса, тревожно озираясь, и поводя тупыми мордами по сторонам.

— Пот-поть, — едва слышно произнёс дядька Вася за моей спиной и Борис Григорьевич принялся усердно раскидывать снег, повинуясь ему одному понятной команде.

— Ты чего?! — прошипела бабка Вера. — На кой шут траншею роешь? Нападать надо…

— Погодь, Вера, — выдохнул Василий. — Это так, цветочки… нехай себе идут. Ягодки следом будут, носом чую. Я вас в лес проведу, прямо к болотам. Там и поглядим, чего нам черти окаянные приготовили.

Бабка кивнула, соглашаясь, а я следила глазами за ослоухими.

Их было пятеро.

Подойдя к околице, они глухо заворчали, не решаясь ступить на кривые деревенские улочки. Разговор их становился всё возбуждённее, видимо решали, кто первый войдёт в спящую деревню. Наконец, прерывая всяческие разногласия, самый крупный из пятерых наподдал широкой рукой одному из своих собратьев. Тот, не успел отреагировать и ласточкой полетел вперёд, взрывая рылом глубокий снег.