Битва двух империй. 1805–1812 - Олег Соколов

Наполеон «не держался так свободно, как в предыдущие разы»… Ещё бы! Как император вообще нашёл в себе силы вежливо беседовать с тем, кто, как выяснилось, подкупал сотрудников военного министерства и воровал секретные документы! Да ещё говорить много и долго…

Беседа, разумеется, была в деталях записана Чернышёвым и представлена в докладе царю. Из долгого и довольно противоречивого монолога можно было понять лишь то, что император в который раз просил передать Александру, что он готов сговориться по всем вопросам, вызывающим разногласия. Он нисколько не скрывал, что начал подготовку к войне. Наполеон заявил: «Я начал теперь готовиться к войне. Если вы вернетесь сюда месяца через три или четыре, вы найдете все в другом состоянии, чем сейчас»[66].

Многократно император повторял, что он не желает этой войны, которая навязана ему: «Признаюсь, — сказал он, — что еще два года назад я не верил, что между Францией и Россией может произойти разрыв. По крайней мере при нашей жизни, а так как император Александр молод, и я должен жить долго, я полагал, что спокойствие Европы гарантировано нашими взаимными чувствами. Мои остались неизменными, и вы можете передать ему, что, если судьбе будет угодно, чтобы два самых могущественных государства на земле сражались из-за пустяков, я буду воевать по-рыцарски, без всякой ненависти и злобы. Если позволят обстоятельства, я предложу ему даже пообедать на аванпостах… — Далее император продолжил: — Я посылаю вас к императору Александру как моего уполномоченного в надежде, что еще можно прийти к соглашению и избегнуть того, что прольется кровь сотен тысяч храбрецов только потому, что мы не сошлись во мнении насчет цвета ленты[67]»[67].

На основании долгих бесед Наполеона можно с уверенностью сказать, что он собирался на войну с тяжелым чувством. В своей беседе с Меттернихом он сказал: «Если бы кто-нибудь мог избавить меня от этой войны, я был бы ему очень благодарен».

Конечно, если немедленный разрыв был нежелательным, Чернышёва по дипломатическим законам не могли арестовать и судить. Но с учетом того, что по нормам морали того времени царский флигель-адъютант действовал как подлец, его могли демонстративно с презрением вышвырнуть из Франции, сопроводив его экстрадицию жёсткими комментариями в прессе, опозорив его как офицера, обесчестившего себя шпионской деятельностью, и добавить к этому резкие выпады в адрес России. Так бы, наверно, и сделали, если бы Наполеон стремился к походу на Москву. Но даже в феврале 1812 г., уже начав собирать небывалую по численности армию, император не закрывал дверь для переговоров.

Разумеется, что касается подручных Чернышёва, с ними ни Наполеон, ни его полиция церемониться не собирались. Едва молодой офицер выехал из Парижа, как в дом, где он жил, нагрянула полиция. Поначалу обыск не дал никаких результатов, так как Чернышёв целую ночь перед отъездом провел у камина, сжигая все компрометирующие бумаги, которые не мог взять с собой. Но, на горе подельникам молодого резидента, была обнаружена небольшая записка, неизвестно почему оказавшаяся под ковром. Автором записки был как раз тот, кто сообщал молодому полковнику основные сведения. Тотчас же по почерку был обнаружен автор, которым оказался, как мы уже упоминали, сотрудник военного министерства Мишель.

Этот человек и все его сообщники в скором времени были арестованы. И только тогда, когда выяснились все подробности грандиозной шпионской аферы, Наполеон смог дать волю своему возмущению. Он пожелал, чтобы суд над предателями был проведен открыто и с соблюдением всех юридических формальностей. На скамье подсудимых оказалось четыре изобличенных чиновника: Мишель, Саже, Сальмон и Мозе. Несколько человек, ранее арестованные как их сообщники, были выпущены за недостатком улик. Отпустили также некоего Вюстингера, который был связным между Мишелем и Чернышёвым. Это было сделано потому, что Вюстингер был подданным иностранного государства, к тому же служащим русского посольства. Он присутствовал на суде лишь в качестве свидетеля.

Прокурор начал заседание 13 апреля 1812 г. напыщенной торжественной речью, близкой по стилю к помпезному классицизму, модному в то время: «Господа судьи! В какую пропасть преступлений и несчастий рискуют упасть те, кто по природе своей службы хранят секреты правительства, и те, которые без необходимости вступают в связи с агентами иностранных держав…»

На изобличения прокурора подсудимые могли ответить лишь что-то маловразумительное, и ни у кого не осталось сомнений в их виновности; тем не менее защите удалось отстоять сообщников Мишеля. Сам Мишель был приговорен к смертной казни с конфискацией имущества. Саже приговорили к наказанию древним способом — выставлению у позорного столба и денежному штрафу. Сальмона и Мозе, как ни странно, вообще оправдали.

Этот процесс, наделавший много шума в парижском обществе, можно привести в качестве единственного примера «информационно-пропагандистской войны». Несмотря на то что император мобилизовал небывалые еще в истории военные силы, о чем речь пойдет в следующей главе, никакой идеологической обработки в преддверии конфликта и отдаленно не проводилось. Ничего общего с современностью, когда могучие державы стирают в порошок противника с помощью средств массовой информации еще до того, как заговорит оружие. Всю энергию Наполеон сосредоточил на одном — собрать огромную армию и разгромить войска Александра в короткой чисто военной операции.

Глава 11

Путь меча

Итак, сомнений больше не было. Обе стороны сознательно стремились к военному конфликту. С запада и востока к границе герцогства Варшавского и России шли и шли войска. Никогда еще обе страны-участницы противостояния не готовились к войне так долго и так тщательно. Фактически битва должна была решить, кому править в Европе — Наполеону или Александру.

Непосредственные приготовления к главной войне с Французской империей начались в России с 1810 г., но на самом деле все, что происходило в военной области с 1802 г., уже можно назвать подготовкой к военным действиям. Как указывалось выше, почти с самого начала своего правления Александр I взял курс на конфронтацию с Наполеоном, подчинив этой идее все силы и ресурсы российского государства.

Первейшей задачей в подготовке войны было, естественно, усиление и модернизация армии. В эпоху Павла I были частично изжиты многие язвы российской армии, прежде всего — чудовищная коррупция и произвол последних лет правления Екатерины. Однако организация войск требовала реформ, необходимо было также усовершенствовать тактические приёмы в соответствии с требованиями времени. Кроме того, сил, которые остались в наследие от предыдущего царствования, было явно недостаточно, чтобы начать борьбу с целью разгрома наполеоновской Франции.

В конце правления Павла I общая численность полевых войск России составляла 280 тысяч человек, а вместе с гарнизонными батальонами и вспомогательными войсками — 387 тысяч человек.[1] Речь идет о численности армии по штату. Чтобы получить списочную численность[68], эту цифру следует уменьшить как минимум на 10–20 процентов, а реальное количество войск было, естественно, еще меньше. В общем, если вычесть отсутствующих, но прибавить иррегулярные казачьи части, можно приблизительно оценить численность всех вооруженных сил России на начало XIX века в 400 тысяч человек.

Это было значительно меньше, чем могла выставить Франция в момент военной угрозы. Неслучайно, что, едва Александр I начал готовиться к развязыванию войны в Европе, он тотчас сосредоточил усилия на том, чтобы увеличить численность армии. Главным препятствием на пути количественного роста российских вооруженных сил была система пополнения полков личным составом. В стране, где существовала крепостная зависимость, было невозможно осуществлять комплектование войск методом призыва новобранцев, который взяла на вооружение Французская республика, а вслед за ней в течение XIX века и другие страны Европы. Как известно, призывная система основывается на том, что солдаты служат в армии относительно непродолжительное время и, обучившись военному делу, уходят в запас. В случае военной угрозы резервисты призываются под знамена, и армия мирного времени быстро увеличивается в численности, порой в несколько раз. Подобная система предполагает определенное доверие государства к гражданам своей страны, которые, получив военную подготовку, не начнут рано или поздно вооруженного восстания против существующего строя.

Но население России этого периода состояло на 97 процентов из крестьян, большей частью помещичьих крепостных или государственных. Если бы в стране с подобной структурой населения была введена воинская повинность буржуазного типа, то либо вскоре произошла бы революция, либо исчез бы класс крепостных крестьян (в том случае, если бы правительство решило давать свободу за службу в армии). Естественно, что ни тот ни другой вариант для правящего класса был неприемлем. О том, насколько боялись вооружать народ, говорит документ, посвященный рассмотрению вопроса политической опасности народного ополчения 1806–1807 гг. Говоря о неприемлемости вооружения крупных масс народа, автор документа, составленного в Военном министерстве, указывает, памятуя о восстании Пугачева: «Кто будет заложником (поручится) за внутреннее спокойствие Империи, когда безграмотный донской казак… собрал себе сообщников, возмутил народ и потрясал основание государства, так что регулярные… городовые гарнизоны клали оружие и отдавались в плен уродливой злодейской сволочи»[2].