Красный тряпочник (СИ) - Афонин Владислав

Ярослав наконец-то сел напротив хозяйки дома.

— У вас очень интересно. Но всё же я буду вынужден задать вам несколько уточняющих вопросов касаемо смерти вашего мужа, — одной рукой Коломин легонько взялся за конец подлокотника, представлявший собой позолоченную голову льва.

— Мне кажется, я всё в полном объёме успела рассказать вашему предыдущему коллеге. Но так или иначе, если вы хотели бы уточнить что-то дополнительное, я вся внимание, — ни тон голоса, ни настроение Софи при упоминании смерти её супруга не изменились. Она всё так же оставалась легка и непринуждённа.

— После допроса вы сразу же покинули страну. С чем это было связано? — начал уточнять Ярослав.

— Я встречалась с Каллас и Дзеффирелли в Сорренто. Мы встречаемся там каждый раз в это время года. Плановый визит и просто добрая традиция. Вообще мы планировали туда поехать с Эрнестом, как обычно… Но сами видите, как оно вышло. — Софи была абсолютная спокойна. Женщина даже гипотетически не думала, что её могут в чём-то подозревать.

— Нетривиальные у вас знакомые, мягко выражаясь! — удивлённо рассмеялся Коломин.

— Эрнест больше общался с Франко, они же оба великие режиссёры. Муж считал Дзеффирелли одним из своих великих учителей и откровенно восхищался им. Я же как оперная певица больше дружила с Марией, у нас всегда накапливается много тем для обсуждения. — Софи с большим теплом вспоминала заграничных друзей. — Однако, к сожалению, в этот раз мне пришлось гостить у них одной. Они сами были в шоке от этой трагедии…

— После встречи вы сразу же отправились обратно в СССР? — спросил Ярослав.

— Божественная природа Неаполя начала сводить меня с ума. Я не могла адекватно найти своё место в этом рае и решила поскорее вернуться домой, в нашу усадьбу, где я могла побыть в спокойствии и уединении. — Вдова впервые болезненно поморщилась, потерев висок изящными пальчиками, будто из-за мигрени. — Да, я постаралась быстрее вернуться в Союз.

— Софи, я заранее прошу прощения за свою бестактность. Но почему вы не носите траур? — Ярослав намекнул на яркий привлекательный образ вдовы, которая, по идее, должна была представляться людям в трагических чёрных цветах.

Буря словно прошла по грациозному телу Софии Семиструнной-Проталиной — казалось, прямо на глазах превращается она в грозную тигрицу. Кулачки сжались, а гибкие ноги напряглись, продемонстрировав упругие мышцы. Молния резко вспыхнула в глубоких карих глазах — опасная восточная страсть теперь виднелась в них.

— Мне носить траур по Эрнесту?! Да после того, как он был с этой француженкой? — возмутилась Софи.

— Какой ещё француженкой? — не понял Ярослав. — При прошлом допросе вы никого такого не упоминали.

Семиструнная-Проталина ответила не сразу, не глядя на Коломина и слегка отвернувшись в сторону.

— Шесть лет мы фактически перестали быть супругами. Да, мы продолжали жить в одном доме, но в разных комнатах. Общались буднично, как простые знакомые, и выбирались лишь на мероприятия, подобные встрече в Сорренто, чтобы не разрушать мнимую идиллию брака в глазах света. Пытались играть хорошую мину, хоть большинство уже обо всём, наверное, догадалось, — с появившейся тяжестью в голосе призналась вдова. Вздохнула. — Я не знаю, где он её откопал. Вероятно, во время своего очередного турне по Франции, где он собирал материал для своего magnum opus.

— Простите снова, но что за magnum opus? Какой-то новый фильм? — уточнил Коломин.

— Вы угадали, Ярослав Леонидович. — Софи слегка расслабилась, и бурый гнев улёгся в её душе, перестал обжигающе клокотать. Она откинулась на спинку кресла. — Эрнест безумно любил Висконти и Флеминга, особенно он вдохновлялся их фильмами «Людвиг» и «Унесённые ветром», а поэтому мечтал снять что-то соответствующее, долгое, глубокое, четырёхчасовое, с антрактом, как в театре. Это была рискованная, амбициозная и почти невыполнимая задача, но… он решил взяться за экранизацию биографии Наполеона. Не определённого момента жизни, не конкретной битвы, а всей, систематизированной в четырёх часах биографии — от становления личности до заката императора. Бюджет на это кинополотно сложился астрономический, даже с учётом собственных немалых средств Эрнеста, финансов продюсеров и возможно одобренных кредитов. Кроме того, Эрнест всегда предпочитал снимать с натуры; всё: реквизиты, костюмы, архитектура, пейзажи — должно было быть настоящим. С самого начала своей режиссёрской деятельности он терпеть не мог спецэффекты, считая их надругательством над смыслом и талантом.

— Помимо глубоких драм о «вечном» он мог снимать и кассовые фильмы. Я помню, как в приключенческом боевике «Заговор X» он прикрепил тяжеленную камеру к аэромобилю и снимал сцену погони на реальной высоте меж небоскрёбами. Успех у фильма в прокате был колоссальный, — улыбнулся Ярослав. — Но, Софи, реквизиты эпохи Бонапарта сейчас по стоимости музейных экспонатов. А все европейские города, включая, например, Париж, совершенно не похожи на те, что были даже восемьдесят лет назад. Эрнесту нужно было постараться, чтобы «замазать» или «спрятать» на киноплёнке все вероятные анахронизмы, чтобы, не дай бог, на фоне маршала Массена не полетел аэромобиль в всполохах токсичных облаков! Теперь я понимаю, почему затраты выдались поистине космическими, как и сам главный герой фильма.

— Поэтому даже знакомые и лояльные Эрнесту продюсеры отказывались, а в Министерстве культуры сочувственно качали головами: фильм такого масштаба никогда бы не окупился. Эрнесту было всё равно. Он жил среди больших денег и роскоши, но они никогда не были для него самоцелью. Он мыслил о таланте и шедевре вне времени, поэтому всеми способами искал финансирование. Эрнест всегда был самолюбом и нарциссом, себя и свои фильмы он любил больше, чем меня, я это и не отрицаю. Но шесть лет назад, как он встретил эту француженку, будто пропасть разверзлась между нами. Она пообещала ему наладить финансирование якобы со стороны самых крупных воротил киноиндустрии как Европы, так и США, — продолжала рассказывать Софи. Вновь слегка возмутилась. — Нет, Ярослав Леонидович, я, конечно, понимаю, что мужчинам хочется помоложе. Но как актёрский талант она очень плоха, буквально ни о чём, пара — тройка никому неизвестных проходных фильмов. Так какие связи у неё могли быть в индустрии?

— Так что именно за француженка? — спросил Коломин.

— Некая Жаклин Моро. И вроде бы ей нет ещё даже тридцати.

***

Вспышка. На дворе томный летний вечер, комната какого-то люксового отеля в шестнадцатом округе Парижа. Горят лишь прикроватные торшеры, верхний свет погашен. Комната оказалась без окон и располагалась в глубине здания, подальше от фасада. Эрнест Семиструнный-Проталин сидит на кровати, не сняв уличную одежду. Жаклин Моро, симпатичная блондинка с несколько пухлыми губами, однако с достаточно заурядным лицом, стоит, облокотившись на комод из красного дерева.

— Мне всё тяжелее играть роль любовника. Я всё-таки режиссёр, а не актёр. — Эрнест даже не посмотрел на свою спутницу. — Я понял, что несправедливо поступаю с женой, хоть она тоже с тем ещё характерцем. Но говорить ей не в коем случае нельзя. Софи — такой человек, который не поймёт, да и подвергать её риску, вовлекая во всё это, я не желаю…

— Новости из альтернативной вселенной: Эрнест Семиструнный-Проталин подверг себя самокритике, — надменно усмехнулась Моро, разговаривая на русском языке. Речь её на этом языке была достаточно грамотна и разборчива, несмотря на явный акцент. — Ты мне сам сто раз говорил, что искусство и культура превыше всего.

— Так я этого и не отрицаю! — Эрнест поднялся с постели, но вскоре опять сел. Взял с прикроватного столика стакан, наполненный апельсиновым ликёром «Куантро» со льдом, лаймом и гренадином. — Говорят, что мир серый, а не чёрно-белый, и идеального выбора не существует. Но сейчас я себя ощущаю последним подонком на той чёрной стороне.

— План действует, звенья работают. Процесс идёт себе вполне нормально. Ещё немного, и ты сможешь всерьёз заняться своим детищем. Что вдруг стало беспокоить тебя? — Француженка спросила на этот раз с детским сочувствием на лице, сложив тоненькие ручки под мышкой.