ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

Накануне, в батумской гостинице, довольно подозрительной даже с первого взгляда, среди разношерстных жильцов чувствовалась некая нервозность. У подъезда фланировали или таинственно шныряли какие-то темные личности — не то контрабандисты, не то сыщики. В грязном столовом зале, в прокуренном воздухе носились обрывки фраз: «Бывает ли обыск при посадке на пароходы?», «У него нашли прямо в номере...», «Наша покупка законна, чего они пристают?» и тому подобное. Кто-то вслух возмущался строгостью таможенных осмотров при отъезде из Батума.

— Ах, как хорошо иметь чистую совесть! — смеялась Екатерина Георгиевна.

Роня же про себя вздыхал: «Совесть-то, конечно, чистая, да вот...» Наконец набрался решимости и поведал спутнице все, связанное со злополучным «Смит и Вессоном». Она была подавлена и плакала.

— Господи, чего только не случается с нашими глупыми сынами! Хорошо, что я все это теперь знаю. Но от револьвера надо избавиться. Ведь ты давал обязательство не выезжать без разрешения из Москвы? Значит, коли эту вещь у нас найдут, — последствия даже угадать трудно. Делать нечего — я сейчас пойду и утоплю его в дамской комнате.

Вернулась она в номер очень серьезная, побледневшая.

— Ронни, за нами уже следят. Вполне откровенно. Когда я вошла в эту мерзкую «дамскую», оказалось, что она отделена от соседней «мужской» низенькой стенкой, чуть повыше глаз. И оттуда через верх, выглянула рожа. Какой-то субъект, наверное, стоя на цыпочках, стал смотреть, что я делаю. Прогнать его не удалось. Он заявил: «Гражданка, не стесняйтесь, делайте, что вам надо, у нас тут такой порядок»... Понимаешь, тут хуже, чем в Японии. Пришлось просто-напросто уйти.

Изложение осложнилось тем, что самого Роню вывел из строя внезапный приступ аппендицита. Сутки он пролежал в номере с болями, в лихорадке, однако врача так и не добился. В конце концов они решили, что на корабле с этим будет, возможно, попроще, — там же судовые врачи какие-то раньше полагались?

А револьвер... надумали просто получше спрятать среди ручной клади, Екатерина Георгиевна сделала это с тонким психологическим расчетом. Она упаковала оба больших чемодана строго единообразно. В уголке каждого чемодана поставила по никелированному чайнику — случайно оба они были новы, одного типа, размера и выпуска — хозяева различать их не умели. На дно Рониного чайника положили чайные серебряные ложечки. Их прикрыли круглой мочалкой. Поверх мочалки уложили туалетные мелочи — носки, аптечку, словарик, сувениры. В другой чайник, прямо на дно, положили «Смит и Вессон» рядом с парочкой ложек из нержавейки и тоже накрыли все это круглой мочалкой. Поверх мочалки тоже тщательно и плотно набили чайник мелочами — носовыми платками, письменными принадлежностями, японскими баночками, косметикой... Чемоданы еле закрылись. Пришлось и на Ежика надеть рюкзак из Рониного снаряжения. Уложили туда свитера и дождевые плащи. Ронины боли под вечер отпустили, извозчик доставил троих пассажиров прямо к причалу за полчаса до отвала. В этом, кстати, тоже был свой расчет.

Он оправдался как будто бы: на пароход их пустили без осмотра вещей, однако все же под пристальными, недоверчивыми взглядами милиционеров и агентов ОГПУ в штатском, стоявших у трапа.

Почти сразу после отвала начался шторм. К полуночи вечер достигал десяти баллов, и «Севастополю» приказали взять курс наперерез волне, в открытое море, подальше от береговых скал и рифов.

Роня со спутницей стояли у основания утлегари, держались за леерную стойку и орали друг другу в ухо строфы из гумилевских «Капитанов». Впереди поднимались из мглы белогривые горы-волны. «Севастополь» кланялся им так низко, будто каждый раз готовился нырнуть в самую глубь водяной горы. Но она все-таки поднимала его на уровень гребня и только кипящая пена шумно обдавала стоящих с головы до ног, силясь совсем смыть их с боковой полупалубы... Наконец, ставший на вахту капитан послал матроса предостеречь отчаянную парочку, что ветер переходит в ураган, команду вызывают всю наверх, и пассажирам лучше удалиться.

В каютах, салонах и в нижних классных помещениях все лежали во власти морской болезни. Ни одного бодрящегося или оживленного пассажира они на судне не встретили. Страдала и часть экипажа — проводницы, буфетчицы, даже иные молодые матросы. Сильно мучился в этот раз и Ежик, не встававший с подвесной койки.

К утру снова шли вдоль побережья при неприятной бортовой болтанке на мертвой зыби. Даже для Рони это было испытанием, давал знать себя и притихший аппендицит. Вообще-то он с детства приучал себя к морю и с помощью качелей в Корнееве...

И вот, наконец, долгожданный адлерский рейд!

Волнение еще не улеглось, пассажиров брали две шлюпки с кормового трапа. Тяжело нагруженные, шлюпки не могли подойти близко к берегу. Матросы переносили кладь, детей, стариков, женщин на руках, по пояс в воде. Потом чуть подтянули шлюпки поближе и высадили мужчин.

У берега стояли красноармейцы-пограничники в зеленых фуражках и служащие таможни. Опытным взглядом они оценивали людей и багаж, но никого не останавливали и не осматривали. Только Роню и его спутников они сразу же отозвали в сторонку. Те пожали плечами, приняли недоумевающий вид и стали ждать окончания высадки и выгрузки.

— Эти чемоданы и рюкзак — ваши? Все ваше выгружено... Тогда пройдемте! — И пока длинная цепочка пассажиров с «Севастополя» змеилась по тропе к поселку, их троих — мужчину, женщину и мальчика — повели берегом к одинокому домику Морагентства, еще даже не совсем достроенному. Был там необжитый зал с бетонным полом и скамьями вдоль стен. Среди пограничников и таможенников оказалась одна пожилая женщина в форменной морской куртке. Было заметно, что вся эта группа была собрана к прибытию парохода и четко действует по приказу.

— Приготовьте багаж к осмотру. Игнатьев, Голендо, Торбаев — приступайте! Товарищ Зеленина, проверяй гражданку...

Начался обыск, да такой, что по тщательности превосходил все, о чем Роня прежде читал и слыхал. Пытались развернуть каждое звено бамбукового альпенштока. У ледоруба развинтили все крепления, отняли рукоять. Мешали спичкой в зубном порошке. Ежичкин рюкзак исследовали особенно заботливо. Шилом протыкали подошвы, каблуки, ковыряли пуговицы. Тем временем старший отошел к окну с документами задержанных, исследуя с лупой подписи, печати, бумагу. То и дело кидались сразу по несколько человек, к обнаруженной «контрабанде».

— Ага! Японские!.. Вот, шелковые, уже ношеные... Опытная... Надевала! Белье на ней какое, товарищ Зеленина?

— Заграничное. Стираное, товарищ начальник.

В этом зале еще не было столов. Осмотренные мелочи бросали на скамьи — скоро и пол, и все скамьи оказались заняты разбросанными предметами дорожного обихода. Ничего серьезного пока не обнаружили. Ронино корреспондентское удостоверение и ученое звание Е. Г. Кестнер вызвали, однако, полнейшее недоверие.