ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая - РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК

— Заграничное. Стираное, товарищ начальник.

В этом зале еще не было столов. Осмотренные мелочи бросали на скамьи — скоро и пол, и все скамьи оказались заняты разбросанными предметами дорожного обихода. Ничего серьезного пока не обнаружили. Ронино корреспондентское удостоверение и ученое звание Е. Г. Кестнер вызвали, однако, полнейшее недоверие.

— Кто это из вас якобы московский корреспондент? — с явным скепсисом в голосе спросил начальник. Обыск, тем временем, еще шел своим чередом.

— Разве вы не видите? — Вот он! — женщина показала на Ежика. — Что мы напишем про этих дядей? Я думаю, что они испортили нам отдых, а у себя отняли зря массу времени! Вот так и напишем!..

Далее выяснилось, что «гражданка» еще и внештатная переводчица Совторгфлота, а недавно работала с артистами театра Кабуки, была их гидом по Москве, переводила для зрителей тексты пьес по ходу спектаклей.

Но обыск, порядка ради, надо было все-таки довести до конца. Дошла очередь и до обоих чайников... Первый, безобидный, вынул из чемодана один из обыскивающих. Второй чайник, как бы помогая осмотру, достала и открыла сама Екатерина Георгиевна. Она смотрела, как заботливо агент перебирает в своем чайнике каждую мелочь. Под конец он вытряхнул мочалку, высыпал ложечки и обратил взор на второй чайник в руках хозяйки.

— Вынимайте сами!

Остальные теперь смотрели на агента и женщину с чайником.

Вещицу за вещицей она доставала, выкладывала, добираясь до дна. Вот и мочалка... Под ней уже отблескивает никелем револьвер и пара ложечек.

— Ну, все. Тут мочалка и две ложки... Высыпать, или так убедитесь?

— Да, ладно.

Пограничник махнул рукой. Женщина стала бережно укладывать мелочи назад, в чайник. Платочки, баночки, носочки...

Начальник группы вздохнул:

— Что ж, граждане, вы свободны... — и, обращаясь к своим: — Значит, сигнал из Батуми был ошибочным. Повторяю: граждане, можете собирать вещи и ехать дальше!

— Слушайте, вы нас продержали здесь понапрасну столько времени, мы опоздали, можем не найти ночлега. Уж теперь мы никуда отсюда не пойдем до утра!

— Холодно же, граждане! Впрочем, я не возражаю. Игнатенко, утром запрешь Морагентство на замок, как эти уйдут! Вы, граждане, на нас не обижайтесь. О вас сигнал еще из Батума был. Но, как говорится, лучше десять раз пересмотр, чем один — недосмотр! Будьте здоровы, и счастливого вам дальнейшего пути в Хосту!

* * *

Ну, а там... Был глинобитный домик почти на берегу, невдалеке от устья реки Хосты. Выше по этой речке был самшитовый лес, произошла там встреча с медведицей и медвежонком. Протекли три недели тихого счастья, не омраченные даже наступившей полосою безденежья. Екатерина Георгиевна ждала из Москвы перевод из своей сберегательное кассы, но не очень на него уповала, потому что, телеграфируя, не смогла вспомнить ни адреса кассы, ни номера собственного счета.

Кормила же все семейство добрая хозяйка пансиона «Оливье», войдя, как говорится, в их положение. Когда Катины деньги пришли, спасенные хозяйкой от голодания москвичи явились с букетами роз и коробкой шоколада благодарить «мадам Оливье» за долгий кредит! Позднее, с государственными столовками, бюрократами-завами и полным равнодушием к людским судьбам — на чужбине такая трехнедельная выручка была бы абсолютно немыслимой!

…По дороге в Москву повторился Ронин приступ аппендицита, уже потяжелее первого. Она привезла своего больного с Курского прямо домой, в Малый Трехсвятительский[69] и, как выяснилось, Роня попал в ту самую комнату, где некогда жил его дед и где Ольга Юльевна произвела Роню на свет... Осмотревший Роню врач потребовал немедленной операции. Ее сделали в Яузской больнице и заодно выявили всяческие осложнения в Рониных внутренностях. Их устранили под общим наркозом. Роня видел в снах хостинские дни и слышал музыку XVIII века... Пробудившись, придя в себя, он из газет узнал удивительную новость: его альпинистская экспедиция, после удачного подъема на Казбек, пыталась штурмовать Ушбу, но попала там в беду и потеряла несколько человек погибшими. Траурный митинг по ним состоялся в Большом зале московского Политехнического музея.

Вальдеки-старшие с Викой, уже окруженной поклонниками, еще не возвращались из отпуска, и Екатерина Георгиевна опять поселила Роню у себя. Тем временем успела приехать Анна Ивановна, Катина мать, с юга, и Роня остался на полном попечении Екатерины Георгиевны. Он уже чувствовал себя мужем и главой семьи, это скоро признала и Анна Ивановна, не очень жаловавшая покойного профессора. Ежик стал называть своего отчима «папой Ронни». Старшая прислуга семьи Беркутовых, баба Поля, помнившая еще покойного сенатора, тоже благословила Катю на это замужество. Они решили пойти в ЗАГС после полного Рониного выздоровления.

Но однажды, поздним вечером, раздался звонок и чужие шаги. Это прямо с вокзала появился Евгений Николаевич Волжин, приехавший из Японии. Письмо Катино он истолковал именно так, как она опасалась!

Глава девятая. ЦВЕТ СТОЛИЦЫ

1

С улицы явственно донесся перезвон кремлевских часов.

— У вас, оказывается, Спасскую прямо из окна слышно! — констатировал Волжин. — Два пробило. Пора мне куда-нибудь в гостиницу. А завтра утром в Питер.

Сутулясь, он сидел в любимом кресле покойного профессора Кестнера, держал на коленях старого кота Панкрата и ерошил ему шерстку. Зелень кошачьих глаз усиливалась отблеском в них настольной лампы под зеленым колпаком. Сбоку от стола висела в рамке фотография Ленина, читающего «Правду», Валентин Кестнер говорил друзьям: «Когда чувствую, что меня куда-нибудь заносит, — это помогает сориентироваться».

За ширмой лежал выздоравливающий после операции. Он мало участвовал в разговоре, больше слушал, терзаемый укорами совести и ревности. Неужели он стал помехой человеку на таком его высоком творческом пути? Нарушил содружество этого ученого с возможной, желанной ему соратницей, помощницей и спутницей?.. Угадав ход его мыслей, она склонилась над ним — ободрить! Он горячо зашептал ей на ухо:

— Кити! Будь я здоров, рванул бы куда-нибудь... хоть к Пушкину, хоть в Самарканд, хоть на Сихотэ-Алинь... Оставить бы вас с ним вдвоем на годик-полтора! Вот тогда бы все и решилось!

— Я непоправимо люблю тебя, Ронни! И все будет хорошо у нас!

Обернулась к гостю, будто вовсе пропустила мимо ушей его попытку уйти. Тоном, не допускающим возражений, сказала:

— Я постелю вам здесь, на диване. Утром сама провожу на вокзал. Однако: сенсей[70], где же ваши вещи? Не с одним же этим чемоданчиком вы явились из Токио?