Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С лондонскими изгнанниками и сообщниками отношений не имею, злоумышленной пропаганды против правительства не распространял, никаких сообщников не знаю и не знал».
Из показаний Николая Чернышевского
«Ни с кем из лиц, распространяющих злоумышленную против правительства пропаганду, и ни с кем из находящихся за границей русских изгнанников и ни с кем из их сообщников в России я не был ни в каких отношениях.
…Совершенно не знаю, на каких основаниях г. Герцену вздумалось, что я мог согласиться издавать с ним журнал, ибо никаких сношений с ним не имел, ни прямых, ни через какое-либо посредство.
…О воззвании к русским солдатам я ничего не знаю…Ничего такого не было. Эти сведения неосновательны…Предъявленная мне записка не моего почерка; я не признаю ее своею.
…Михайлов, отправляясь за границу, упомянул мне, что если он поедет в Англию, то, быть может, увидится с Герценом. Больше мне ничего не было известно. О намерении Михайлова издавать что-нибудь тайное я не знал. О сообщниках его тоже не знал и сам никакого участия ни в каких замыслах г. Михайлова не принимал…» Понятно, что ничего этого Микаэл Налбандян еще не знал. Не знал, что «поваренная книга» — его программа экономического и политического возрождения будущей Армении — была конфискована и тщательно изучена Третьим отделением. Изложенные в «Земледелии» мысли всерьез обеспокоили следственную комиссию.
Выписка из журнала высочайше учрежденной
в С.-Петербурге следственной комиссии
«Драгоман Министерства иностранных дел статский советник Астарханов, коему передана была, для составления извлечения, написанная на армянском языке печатная брошюра, возвратил эту брошюру в Комиссию при донесении, из коего видно, что в этом сочинении, изданном в 1862 году в Париже, под заглавием «Земледелие» порицается существующий порядок правления и общественного благоустройства в России и других государствах.
Положено:
Допросить Налбандяна, с какою целью прислана ему означенная брошюра».
И 12 октября 1862 года следственная комиссия предъявила наконец Микаэлу Налбандяну те вопросы, на которые должен был дать «правдивые и исчерпывающие» ответы узник Алексеевского равелина.
Увы, он не мог ответить на них решительно и коротко: «нет», «не видел», «не знаю», ибо рано или поздно всплывут шифрованное письмо Серовбэ Тагворяна и другие бумаги, без сомнения, тщательнейшим образом изученные комиссией…
И Микаэл решил представить им свою выдуманную «легенду», изложив ее многословно, с пустопорожними объяснениями и отступлениями. Другого выхода попросту не было. Поэтому, чтобы скрыть от следователей истину, ему нужно было молчать… многословием!
Из показаний Микаэла Налбандяна
«Мое имя Михаил, Лазарев сын, Налбандов… От роду мне 33 года, армяно-григорианского вероисповедания» ежегодно бываю на исповеди и у святого причастия.
Я воспитывался дома и приготовлялся к университетским занятиям… собственным старанием.
После университета единственные мои занятия были индийские дела; путешествие это я совершил за счет армянского общества г. Нахичевани. Что же касается до моих личных издержек, к делу не относящихся, то на них употреблял из сумм в силу договора армянского общества следуемых мне процентов.
Петербургских армян знаю почти всех, но ни с кем особенно не был в каких-нибудь сношениях, кроме Назарова Хафафяна, поверенного потомственного гражданина, 1-й гильдии купца Карапета Айрапетяна, в его торговых делах, в Петербурге. С ним я с детства знаком и, кроме дружеских, нм в каких других отношениях с ним не был.
В Москве был коротко знаком только с профессором Лазаревского института, статским советником Степаносом Назаряном. С ним я познакомился в 1853 году, сделав ему визит как известному между армянами ученому.
В Нахичеване-на-Дону я знаком почти со всеми жителями, но, кроме городского головы г-на Айрапетяна, ни с кем не имел каких-либо сношений.
О пели моего путешествия уже сообщил выше, что я ехал в Индию по делу наследств. Выехав из Тифлиса… приехал я в Константинополь, где ожидал денег из Нахичевани… Отправился в Лондон, заехав проездом в Мессину, в Неаполь, в Геную, в Турин и Париж. В Лондоне пробыл около двух недель, потом отправился в Париж, где жил около трех недель в ожидании денег… Получив… денег, отправился в Египет, из Египта… отправился я на пароходе в Калькутту, где жил до начала октября 1861 года… В ноябре я отправился в Константинополь, собственно по моему частному делу: т. е. по носорогу, которого я отправил в Россию по окончании моего дела.
По окончании записки, которую я писал г-ну русскому посланнику, по армянскому вопросу приехал в Париж, пробыв там с неделю или десять дней, поехал в Лондон, ожидая отчета и сумму наследства, которые должен был выслать армянский купец из Индии Абгар. Но, не получив несколько времени никаких известий, поехал я в Пария: купить итальянские 5-процентные ценные бумаги, но, не купив из-за высокой их цены, приехал в Лондон, получил там наконец деньги из Индии и возвратился в Париж больным. Там жил я, лечился, а в половине мая, купив на стерлинги русское золото, выехал из Пария: а в Россию.
Касательно знакомств, я уже говорил, но так как мне еще раз объяснили, каких именно знакомых я должен назвать, то присовокупляю здесь имена людей, которых мне случилось видеть в Лондоне. Вот они: Герцен, Огарев, Бакунин и молодой Герцен.
Прежде всего я познакомился с молодым Герценом случайно в зоологическом саду… Мы гуляли вместе, а когда оказались возле носорогов, я рассказал ему, что купил в Индии носорога и отправил его в Россию, и что есть у меня фотография этого носорога… Через два дня молодой Герцен навестил меня, чтобы увидеть его портрет. После этого он меня просил к себе, и я был у него один раз, не видев там кроме его никого.
После этого он встретился со мной в трактире, и тут были его отец, Огарев и Бакунин. Он меня познакомил с ними… Ни о чем особенном не говорили, кроме того,
