Хюррем, наложница из Московии - Демет Алтынйелеклиоглу

Валиде и Хатидже Султан совершенно растерялись, увидев Хюррем здесь, да еще и в белом. Они тоже не понимали, зачем нужна решетка посреди зала. Хафза Султан догадывалась, что ее сын решил выслать Хюррем и ее детей из дворца, но к чему тогда такие приготовления.

В глазах Хюррем не было никакого страха. Она стояла с гордо поднятой головой. Прекрасная и величественная. Только бледная.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Валиде Султан, улыбнувшись. – Здорова ли ты? Храни тебя Аллах.

Хюррем ответила на эти слова слабой улыбкой. Хатидже Слутан тоже улыбнулась: «Мы привыкли видеть тебя другой, Хюррем». Хюррем села рядом с ними, а Хатидже думала: «Кто бы что ни говорил, Хюррем мать четверых султанских детей. Я ее люблю». Ее мысли обратились к брату: «Если ты решил ее прогнать, то прогоняй, но зачем же тогда позвал сюда нас? Чтобы мы были свидетелями низкой сцены? Разве можно так оскорблять женщину, которая подарила тебе четверых детей?»

Высокая дверь, доходившая до потолка, вновь открылась, и вошла Семиха. Увидев супругу Искендера-паши, которая недавно приходила к ней искать покровительства, Хюррем почувствовала, что готова сквозь землю провалиться. Сулейман зовет сюда совершенно чужих людей, чтобы перед ними решать дела своей семьи?

– Что вы здесь делаете, Семиха Ханым? – спросили ее женщины.

– Видит Аллах, я не знаю. Из дворца прибыли слуги и велели немедленно прибыть.

Семиха тоже была растеряна и с недоумением смотрела на облаченную в белое Хюррем. Их обеих одновременно озарила одна и та же догадка. Должно быть, шпионы Ибрагима донесли об их встрече падишаху. Сейчас падишах предъявит им и это преступление.

По другую сторону решетки послышались разговоры. Семиха Ханым, увидев в отверстия, что один из вошедших – ее супруг, сильно заволновалась. Однако Искендер-паша выглядел очень спокойным. Он стоял рядом с другими визирями и тихонько о чем-то беседовал. Между тем вошел Ибрагим-паша. На голове у него красовался огромный тюрбан великого визиря. Хюррем видела его лицо. Он был очень доволен, потому что явно знал, что сейчас произойдет. Ибрагим неспешно приветствовал других визирей и даже раскланялся с Искендером-пашой, которого считал своим врагом.

В душе у Хюррем, наблюдавшей за тем, как гордится собой и радуется Садразам, бушевала буря. «Аллах, – подумала она, – помилуй меня, не допусти этому человеку увидеть мой позор».

По голосам визирей и пашей, собравшихся в зале, было ясно, что никто из них тоже не понимал, зачем их здесь собрали. Каждому из них падишах приказал явиться лично. И каждый из них был изумлен, увидев здесь других. Решетка, установленная посреди зала для приемов, так же вызывала изумление. Что делала эта решетка посреди зала с позолоченным троном, который повелитель использовал для того, чтобы показать иностранным послам свое величие и силу своего государства? Решетка означала присутствие женщин. Но зачем? И каких женщин? Этого тоже никто не знал.

Только Ибрагим не придавал решетке никакого значения. Должно быть, падишах решил объявить о том, что он прогоняет Хюррем из дворца, а также поговорить здесь о других государственных делах, хотя это и было немного необычным. За решеткой, должно быть, сидела Хюррем. Наверное, падишах пожелал, чтобы Хюррем слышала и видела, как он будет выносить ей вердикт. А может быть, московитке предстоит собственными ушами услышать свой смертный приговор.

Все в зале волновались. Лишь Хюррем почему-то вдруг успокоилась. Ей не хотелось ни о чем думать. Она давно все решила. Без своих детей она отсюда не уедет. Если ей суждено выйти отсюда живой, она выйдет только со своими детьми. «Ну же, – подумала она, – Сулейман, говори, что собирался, и покончим с этим».

Хатидже Султан гадала, куда отправят Хюррем. В Манисе сидела Гюльбахар, так что либо в Кютахью, либо в Амасью. Хатидже было очень грустно: «Зачем же Хюррем так обидела падишаха?»

А Хафза Султан в этот момент пыталась на пальцах подсчитать возраст шехзаде Мустафы. Шел 1529 год, и мальчику должно было быть четырнадцать лет. «Он уже совсем взрослый», – подумала она с улыбкой. Она вспомнила каждого ребенка Хюррем. «Бедненькие малыши. Теперь Сулейман, должно быть, позовет обратно Гюльбахар. А может, стоит показать ему ту новенькую гречанку, что прибыла в гарем на прошлой неделе».

Супруга Искендера-паши Семиха гадала, не совершила ли она ошибку, что ходила к Хюррем. Если бы она знала, что власть Хасеки так быстро закончится, то, конечно, никуда не пошла бы. Правда, эта мысль принадлежала ее мужу, а не ей. Это муж велел ей сходить к Хюррем Ханым. Но, значит, и Искендер мог ошибаться. Она беспокойно ерзала на месте и ругала себя за тот поход.

Садразам Ибрагим-паша и другие визири выстроились в ряд и склонились, опустив головы в больших тюрбанах. Наконец-то вошел Сулейман. Рядом с ним был шейх-уль-ислам Али Джемали-эфенди.

Хюррем по суматохе среди визирей догадалась, что прибыл падишах, и зажмурилась. Затем медленно открыла глаза. Ей было так страшно, что она готова была закричать. Сулейман, как и она, тоже был весь в белом и с непокрытой головой.

Со смешанными чувствами Хюррем смотрела на человека, от которого родила четверых детей. «А он уже начал седеть», – подумала она. Раньше Хюррем этого совершенно не замечала. Этот человек, который сейчас выкинет ее из своей жизни, подарил ей невообразимое счастье. Все эти годы она жила в прекрасном сне, и теперь сон закончился. Необходимо было просыпаться.

Она вглядывалась в лицо Сулеймана, пытаясь увидеть в нем следы гнева, с трудом давшегося решения, тяжких переживаний. К ее удивлению, падишах был очень спокоен. Можно сказать, он выглядел умиротворенно.

Хюррем посмотрела на Али Джемали-эфенди. Она искала в его глазах раскаяние, страх, следы султанского гнева. Но и старый ходжа умиротворенно смотрел по сторонам. В его облике читалось легкое волнение. К груди он прижимал Коран.

Султан Сулейман прошел мимо визирей и сел на золотой трон, стоявший посреди зала для приемов. Все происходящее изумило Хюррем. На этом великолепном троне, на котором Сулейман всегда принимал удостоившихся приема иностранных послов, замиравших от роскоши и чувствовавших себя перед ним ничтожными, он теперь был похож, без кафтана и тюрбана, не на великого повелителя, заставлявшего трепетать весь мир, а на простого человека. «Я все-таки очень его люблю», – сказала себе Хюррем. Он казался одиноким и беспомощным. Она помнила, как в первую ночь, когда она по ошибке поклонилась его облачению, он сказал: «Повелитель – это кафтан с тюрбаном. Все почтение оказывают им». Ей показалось, что она вновь слышит тот полный любви и страсти голос Сулеймана. Сама того не замечая, она печально улыбнулась: «Аллах, как же я была счастлива!»