Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине - Ульбе Босма

прежде всего бывшим европейским колониям – частичный доступ на свой рынок, сделало оно это посредством системы квот, направленной на то, чтобы установить «потолок» для поставляемой продукции, поскольку каждый дополнительный килограмм, который экспортировали эти страны, оказывался под действием серьезно сниженных мировых рыночных цен.

Европейская сахарная империя достигла еще более внушительных масштабов после того, как в 1973 году в ЕЭС вошла Великобритания. Финальное объединение этой единой сахарной империи произошло спустя два года и приняло форму Ломейских конвенций, благодаря которым восемнадцать африканских, карибских и тихоокеанских стран получили доступ на европейский рынок. Бывшие британские колонии – в том числе Маврикий, Фиджи, Гайана, Ямайка и Свазиленд – могли экспортировать в ЕЭС фиксированный объем сахара. Большая его часть проходила через компанию Tate&Lyle благодаря премиальной системе, действующей в отношении сахара, пребывающего в Великобританию, где компания обладала практически полной монополией53. Наряду с компанией Booker McConnell она заняла удобное положение привратника, пропускавшего сахар из бывших британских колоний на европейские рынки, благодаря чему обеим компаниям было еще легче распрощаться со своими заводами в Вест-Индии. Впрочем, для стран, производящих тростниковый сахар, Ломейские конвенции имели свои недостатки, поскольку еще активнее подталкивали их к возделыванию монокультуры. Маврикий, как мы уже отмечали, сумел избегнуть подобной судьбы, а вот Фиджи стремительно шло по этой дороге: спустя три года после принятия Ломейских конвенций площадь, отводимая в этом островном государстве под сахарный тростник, увеличилась вдвое54.

Крупный сахарный бизнес подпитывался экспортными субсидиями и получил пространство для роста благодаря тому, что в ЕЭС – а с 1993 года в ЕС – установился внутренний свободный рынок, который сильно расширился после крушения Советского Союза. Это привело к массовой концентрации интересов производителей сахара за пределами их национальных границ, которые прежде были закрыты правительствами наций. В 1991 году итальянская группа компаний Feruzzi приобрела французские рафинадные заводы фирмы Béghin-Say, став, таким образом, крупнейшей сахарной корпорацией в Европе; тем временем немецкий гигант Südzucker завладел бельгийской компанией Tirlemontoise, перехитрив и Feruzzi, и Tate&Lyle, также имевших на нее планы, а приобретя впоследствии группу компаний Schöller, он превратился в крупнейшую продовольственную корпорацию в Германии. Südzucker последовал за расширением ЕС на восток, вложив капиталы в предприятия Венгрии, Чехии и Польши. Когда рухнул «железный занавес», компания Agrana, австрийский партнер корпорации Südzucker, быстро построила заводы в странах, некогда принадлежавших Австро-Венгрии55.

Благодаря этой концентрации бизнеса на пороге XXI века несколько мощных агропромышленных комплексов объединяли в себе 335 тыс. фермеров и 40 тыс. заводских рабочих. Более того, экономическое и политическое влияние этих конгломератов усиливалось их диверсификацией. Такие предприятия, как Associated British Foods и Südzucker, находились в числе главнейших розничных компаний в ЕС, торгующих продовольствием. Упрочив свое положение, эти огромные фирмы не позволяли Брюсселю с легкостью подстроиться под политику Всемирной торговой организации, желавшей избавиться и от аграрных субсидий, и от демпинговых цен на сельскохозяйственную продукцию56.

Последняя сахарная империя, США, находила баланс между интересами национальной свеклосахарной промышленности и геополитической необходимостью, которая требовала поддержать квоты на импорт сахарного тростника для ее государств-сателлитов. В общем и целом, послевоенная структура сахарной политики США, также известная как «Программа по сахару», по-прежнему уходила корнями в «Закон Джонса – Костигана» (1934), который был призван примирить конфликтующие силы, ведущие борьбу за свою долю на внутреннем рынке. Этот закон удерживал розничные цены в определенных пределах, тем самым помогая восстановиться Кубе и поддерживая американские территории – Гавайи, Филиппины, Пуэрто-Рико и Виргинские острова57. После временного отказа от системы квот в годы Второй мировой войны Конгресс, в котором преобладали республиканцы, в 1947 году вновь восстановил «Закон о сахарных квотах», необычайно благоволивший национальным производителям в ущерб потребителям, которым в середине 1950-х годов приходилось ежегодно вносить в казну $300 млн58. У кубинцев положение изначально улучшилось. Отчасти это было наградой за помощь, которую они оказали США в расширении производства в годы войны. Тем не менее совсем скоро Куба столкнулась с новой проблемой: в США возросло внутреннее производство, а на Филиппинах произошло переустройство сахарной промышленности59.

США просчитались, когда решили использовать кубинскую сахарную квоту в качестве рычага давления, при помощи которого они надеялись сохранить контроль над кубинской сахарной промышленностью и обуздать кубинское правительство, пытавшееся ограничить число американских штатных сотрудников на заводах, принадлежавших США60. Джордж Маршалл, государственный секретарь США и создатель программы восстановления послевоенной Европы, предупреждал, что такая политика в сочетании с сократившимся доступом на рынок США может вызвать на острове политический хаос. В 1955 году, повторив предупреждение Маршалла, Государственный департамент США указал на то, что от искаженного понимания экономических интересов Кубы получили выгоду лишь двадцать пять тысяч коммунистических активистов. Тем не менее через год администрация Эйзенхауэра сократила кубинскую квоту до предвоенного уровня, а Куба в ответ на это начала искать способы продавать сахар в СССР, зная, что это встревожит США. Так Батиста установил взаимоотношения с Советским Союзом, которые впоследствии помогли выжить режиму Фиделя Кастро61.

В 1962 году кубинскую сахарную квоту отдали другим латиноамериканским странам, хотя Джеймс Фулбрайт, председатель Комитета Сената США по международным отношениям, предупреждал, что это только продлит власть режима Кастро62. Таким образом, перераспределение кубинской квоты пришлось на руку целым трем диктаторам. США проигнорировали призывы к санкциям против режима Трухильо, о которых настоятельно просила Организация американских государств, и увеличили квоту Доминиканы более чем на 15 %, а также повысили квоту Филиппин63. Это привело к возникновению на Филиппинах неоколониального положения, а раздувшаяся сверх меры сахарная отрасль, не встречающая никакой конкуренции, представляла собой прямую выгоду для Маркоса.

Во многом послевоенная сахарная политика США унаследовала сложные и запутанные отношения как сахарного мира, так и геополитики американского сахарного королевства. Правительства карибских стран и Латинской Америки прекрасно знали, как обратить эту сложную преемственность себе на пользу. Сахарные лоббисты, нанятые этими странами, осаждали Вашингтон. Трухильо пошел еще дальше – он пригласил Комитет Палаты представителей по проблемам сельского хозяйства к себе в страну на пикник. Родственники председателя и некоторые члены комитета не стали стесняться и приняли приглашение64. Безусловно, вышеописанная система квот была пронизана коррупцией и очень дорого обходилась потребителям, а выгоду от нее по большей части получали крупные сахарные поместья в США. Гейл Джонсон, специалист по экономике сельского хозяйства, пришел к выводу, что лучше всего было импортировать сахар из Бразилии, с ее неимоверной способностью к расширению производства65.

Когда в 1974 году правительство США отказалось от протекционистской системы квот, могло показаться, что совет Джонсона принят близко к сердцу, хотя реальной