Испанская новелла Золотого века - Луис Пинедо

В день пятнадцатилетия прекрасной принцессы затеял отец в ее честь королевский турнир, в котором пожелал самолично принять участие наравне с другими рыцарями, чтобы тем самым заставить вельмож и придворную знать устроить состязание с особенною пышностью и доселе не виданными ухищрениями. Закончились приготовления очень скоро, если учесть, сколь роскошным и блестящим этот турнир затевался, и, прослышав о нем, съехались из соседних княжеств и королевств самые искусные рыцари и дворяне, какие — чтобы на ристалище себя показать, а какие — чтобы на других посмотреть.

Когда же настал торжественный день, назначенный королем для веселого праздника, столица той державы, город Палермо, настолько заполонен был своими и чужеземцами, что едва возможно было пройти по его широким улицам. Главная площадь расцвела, как сад: золоченые балконы, на нее выходящие, украсились коврами и расшитыми-балдахинами, особенно те, что предназначались для прекрасной принцессы и ее благородных дам, та и другие явились во всей красе за полчаса до начала праздника, к великой радости всех, кто пришел на них полюбоваться. Едва заняла принцесса свое место на возвышении, а дамы расселись согласно обычному порядку, как рыцарь — устроитель турнира с невиданной пышностью и блеском въехал на площадь под звуки воинственных гимнов, что исполняли шедшие впереди музыканты, обряженные в дорогие, золотом шитые одежды, в которых видны были цвета его дамы; чулки, перья, плащ самого устроителя, равно как и чепрак его коня, были тех же цветов; позади ехали маршалы, оруженосцы, пажи — словом, все было так, как полагалось: не ошибся Ренато, поручив этому дворянину устроить королевский турнир.

Был он одним из принцев крови — знатен родом и богат землями и доходами; с роскошною своею свитой, каковая была уже мною упомянута, он объехал площадь под ликующие крики толпы и, прежде чем занять свое место на ристалище, сошел с прекрасного андалузского скакуна, рожденного на берегах полноводного Гвадалквивира, и скрылся в предназначенном ему великолепном шатре, где и стал ждать появления рыцарей, желающих вступить в поединок; дабы не утомлять вас, уведомлю вкратце, что выезжали они по одному на площадь, устроитель сразился с ними, выказал при этом сноровку и храбрость и выиграл три приза: первый отдал принцессе, два других — своей даме.

И вот настало время выехать на площадь королю; свиту его могут себе представить те из вас, кто видел, как на королевском празднике, устроенном намедни при мадридском дворе, вошли в залу католические наши государи, оказав честь всем присутствующим и возвеселив их сердца.

Король занял свое место, герольды протрубили атаку, и ринулся Ренато на противника, держа копье в кольце у правого стремени; на скаку выдернул его, взял наперевес и с превеликой силою нанес такой удар, что копье разломалось о панцирь; устроитель же выказал силу духа не меньшую: он поднял ввысь свое копье в тот самый миг, когда кони поравнялись, каковой учтивости рукоплескали все, кем она была замечена; король, однако, послал сказать, чтобы во второй схватке это не повторилось; и устроитель повиновался, хотя и не должен был бы, ибо, искусство ли его тому виною, несчастливая ли судьба, назначенная королю в этом состязании, но копье, ударившись о забрало шлема, разлетелось в щепы, и одна из них вонзилась королю в правый глаз с такой силою, что проникла в самый мозг, отчего король, не успев и слова молвить, грянул оземь бездыханным.

Прискорбные эти события вызвали всеобщее смятение; единый жалостный вопль вырвался изо всех уст, и, оставив свои места, все поспешили туда, где лежал король, чья душа уже рассталась с телом. Подъехали маршалы из его свиты, а с ними и другие придворные, и самые знатные на плечах отнесли его во дворец, оплакивая столь неожиданную и горестную утрату. Как подействовало на Кассандру несчастное это происшествие, невозможно описать словами: скажу только, что от горя она едва не лишилась рассудка.

Этим же вечером тело короля набальзамировали, чтобы наутро отнести в склеп и предать погребению со всей пышностью и торжественностью, какие приличествуют королевскому сану; и всеобщие стенания, вызванные его кончиною, свидетельствовали, сколь любим он был своими верными слугами. Прекрасная Кассандра, уязвленная горем, убитая ужасным несчастьем, ничем не могла утешиться или же умерить страдания. В таком положении находилась она много дней, но быстротекущее время, которое и не такие горести и печали исцеляет, помогло и Кассандре: через год после гибели отца, в свой шестнадцатый день рождения, она облегчила траур и дала старейшим советникам своей державы соизволение приискать ей жениха, чтобы вступить в брачный союз, выгодный для королевства и сообразный с ее собственной склонностью, и в союзе этом произвести на свет наследников престола.

Ей предложили троих принцев, из которых могла она избирать, а были то герцог Миланский, герцог Калабрийский и дон Ремон Борель, единственный сын графа Барселонского. Видела она и весьма схожие портреты всех троих; и хотя брак с герцогом Калабрийским, ее соседом, был бы выгоден, молва о его суровом нраве, распространившаяся по Калабрии и проникшая в сопредельные земли, отвратила от него принцессу; так что из троих принцев был ею избран сын дона Бореля, графа Барселонского, дон Ремон Борель, которого природа оделила всеми дарами, какие потребны были дворянину его ранга и положения, чтобы удостоиться несравненной Кассандры, которая достоинствами всех принцесс затмевала. Сообщили об этом каталонцам, и граф отправил посольство, чтобы составить брачный договор; хотелось ему, чтобы королева Сицилии, принявшая уже от своих подданных присягу, увидала воочию широту его души и щедрость сердца в пышных и великолепных дарах, собранных из всего лучшего, что есть в Испании и других королевствах: были там невиданные ткани, бесценные украшения и, наконец, чудные самоцветы и дорогие, редкостные каменья. Послы вручили подношение, и королева его приняла крайне благосклонно и с большой охотою, как памятуя о том, кто эти дары прислал, так и дивясь их великой ценности. Все условия были обговорены, и контракт в короткое время составлен: с тем и пустились в путь барселонские послы, а с ними вместе королевой были отправлены послы сицилийские с подношениями не менее пышными, чем полученные ею, и с наказом вручить их графу, а сыну его — особый дар: дивный портрет самой королевы в оправе, усыпанной алмазами, и перстень с бриллиантом, такой дорогой, что был приписан к королевской сокровищнице: испокон века им обручались короли Сицилии — это Кассандра велела непременно сообщить каталонскому принцу.

С попутным ветром добрались до места оба посольства, и были в честь сицилийцев устроены праздники и гуляния; старый граф встретил их весьма радушно и дары принял с великим удовольствием, на все лады их расхваливая и превознося, точно так, как прежде королева; и сын его принял портрет и перстень, по заслугам оценив и столь прекрасную копию, и столь богатое даяние: с тех самых пор никогда не снимал он этого перстня со своей правой руки, что и обозначило дальнейшую судьбу принца, как мы после о том узнаем.

В очень короткий срок послы закончили переговоры; обе стороны подтвердили свое согласие, и брачный контракт был составлен: граф радовался, видя, сколь высокий союз его сын заключает.

Остался у графа со времен его юности еще и побочный сын, теперь уже тридцати лет, силы необычайной, дерзкий, высокомерный и до крайности несдержанный, чем и заслужил неприязнь каталонских дворян, которым угодно, чтобы и сами их государи к ним относились с любовью и уважением, в каковых никогда им не отказывали ни природный их повелитель, ни его законный наследник, на которого дон Джофре — так звали внебрачного сына — нимало не походил, отчего все его ненавидели, если не считать простолюдинов, — эти поддерживали его и очень почитали, ибо из своих далеко идущих соображений он их жаловал более, нежели знатных.

И вот принялись снаряжать в дорогу принца и его свиту, куда входила самая родовитая знать Барселоны и всей Каталонии: графы, виконты, бароны и рыцари, собираясь в путь, тратили несметные богатства, чтобы не посрамить своего сеньора, показавшись с ним в Сицилийском королевстве.

В день, назначенный для отплытия, уже стояли в преславной барселонской гавани восемь галер, специально построенных на верфях каталонской столицы: были они, в особенности флагманская, украшены пестрыми флажками, расшитыми вымпелами и роскошными стягами, а также снабжены в изобилии всем потребным для плавания, не говоря уже о солдатах, пушках, умелых и опытных гребцах. Остается добавить только, что у достославного принца, который едет нынче жениться в Сицилию, было на службе три дворянина, происходивших из самых знатных в Каталонии семей: их он очень отличал и особенно жаловал; но, к немалому удивлению других придворных, все трое между собой пребывали в добром согласии, не завидуя друг другу и не входя в раздоры, — все это благодаря разумному обращению с ними их сеньора, который поровну оделял их милостями и знаками внимания, так что ни один не мог пожаловаться; звали дворян дон Уго, дон Гильен, а третьего — Гарсеран. Они приготовлялись более тщательно, нежели прочие, дабы всех затмить на предстоящей свадьбе, и потому замешкались в своих имениях, пошивая наряды и взимая подати, не без стеснения для вассалов, ибо они-то в подобных случаях и обеспечивают собственным имуществом траты господ.