Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

Оставшись одна на свете, без приюта, она уехала во Францию. И вот, на новой родине, за которую погибли ее братья, которую она сама избрала своим отечеством, с нею обращались, как с худшей из худших: даже за деньги ей не удалось найти себе крова…

Она сознавала, что беда непоправима. Иного выхода, кроме смерти, не было: под землей хватит места для всех обездоленных! Кларе хотелось одного: чтобы ее похоронили в Эльзасе, в родной деревушке, на том маленьком кладбище, где покоились ее родители и где сейчас, должно быть, все зеленело и цвело… Клара зажгла маленькую керосиновую лампу и дрожащей рукой написала на клочке бумаги:

«Я решила покончить с собой. В моей смерти виновна полиция, выдавшая мне билет наравне с публичными женщинами, хотя я ни разу в жизни не запятнала своей чести. Если бы об этом не сообщили всем, кто меня знает, если бы я по-прежнему имела работу и крышу над головой, я бы снесла эту несправедливость в надежде, что полиция сама убедится в своей ошибке.

Некоторые полагают, что лишать себя жизни — грешно. По-моему, они заблуждаются: уж лучше умереть, чем жить в бесчестье. Впрочем, пусть те, кого возмутит мое самоубийство, простят меня.

Я пишу все это не ради себя — судить меня будет не земной судья, а небесный. Но я — эльзаска, и пускай все узнают, что я не такая, какою меня считают.

Прощаю Сюзель Браунвиллер, хотя она плохо обо мне думает и этим содействовала моему решению. Завещаю ей серьги, которые я привезла из Эльзаса, а также две гипсовые фигуры, изображающие наши родные провинции. Они стоят на камине. Все остальное, включая одежду, завещаю Анжеле Бродар, проживающей на улице Крульбарб; на эту несчастную девушку возвели то же несправедливое обвинение, что и на меня.

Если кто-нибудь из власть имущих почувствует сострадание ко мне и будет тронут тем, что я умираю в двадцать лет, не заслужив такой чести, умоляю его вычеркнуть мое имя из списков полиции.

Сложив эту записку, она оставила ее на видном месте на комоде; затем заткнула замочную скважину, проверила, хорошо ли закрыта печная заслонка — словом, позаботилась, чтобы не было доступа воздуха и, наконец, разожгла угли.

Сначала девушка хотела умереть на кровати, но раздумала. Душевная чуткость подсказала ей, что Анжеле неприятно будет спать в постели, где накануне лежала покойница. Раз Клара завещала ей все свое имущество, то пусть ничто не мешает бедняжке пользоваться им, пусть ничто ее не отталкивает. Клара надеялась, что Анжела помянет ее добром.

Единственным предметом, привезенным из Эльзаса, было кресло, в котором умерла бабушка Клары. Усевшись в нем подле печурки, она с удовлетворением подумала, что дорогие ее сердцу вещи, плоды прилежного труда, перейдут к человеку, вполне заслужившему этот дар. Анжела, наверное, с радостью его примет.

Затем мысли девушки унеслись далеко от всего земного.

Сложив руки на коленях, устремив взор на раскаленные угли, над которыми уже причудливо вился голубоватый дымок, Клара шептала молитвы. Потом ее губы перестали шевелиться, перед глазами сгустился мрак, в ушах зашумело, в висках застучала кровь, в легкие попадало все меньше и меньше воздуха. Смерть приближалась. Руки девушки бессильно повисли.

На другой день в некоторых благонамеренных газетах, близких к префектуре, можно было прочесть:

«Почтенным дамам, требующим свободы проституции, представляется удобный случай проявить свое милосердие и воспылать гневом: незарегистрированная проститутка Клара Буссони, которая приставала на улице к мужчинам, была задержана и внесена полицией в соответствующие списки, пыталась покончить с собой, отравившись угаром. К счастью, соседи чересчур сентиментальной жрицы любви почувствовали сильный запах дыма и горящего мяса, взломали дверь и спасли злополучную девушку. Она была без сознания; одна рука у нее уже наполовину обуглилась. Ее отправили в больницу, и вскоре исправительный суд рассмотрит дело о ее покушении на самоубийство».

О записке, оставленной Кларой, — ни слова… Вот как угодливые газеты изображают трагедии простых людей, когда в этих трагедиях повинны власть предержащие…

XLVII. Две женщины

Мадемуазель де Мериа проснулась весьма озабоченная. Из рукописи, отобранной у бывшего учителя, она выяснила далеко не все, что ее интересовало. В этой дурацкой повести много было спутано и, видимо, не хватало наиболее существенного. Правда, было еще три тетради… Ей очень хотелось поскорее прочесть их и отправиться к Сен-Сиргу. Но чтобы сидеть у себя в комнате и читать, надо сказаться больной, а если она это сделает, то не сможет никуда выйти. Кроме того, при царившем в доме настроении болеть было неудобно: случаются обстоятельства, когда болезнь не прощают.

Итак, Бланш решила не притворяться и по-прежнему исполнять обязанности гувернантки. Она написала преподобному Девис-Роту, что просит навестить ее во второй половине дня; затем тщательно и не спеша оделась, взглянула на себя в зеркало и с удовлетворением отметила, что от усталости слегка побледнела. По мнению Бланш, это ей шло. Еще одна бессонная ночь, и она будет достаточно привлекательна даже для Сен-Сирга.

В дверь тихонько постучали. М-ль де Мериа поспешно открыла. Вошел Одар, камердинер Руссерана; приложив палец к губам, он словно призывал гувернантку к благоразумному молчанию.

— Что вам нужно? — громко спросила она, не считаясь с таинственным видом слуги. Боясь всяких неожиданностей, Бланш решила удвоить осторожность. Если дело с миллионами выгорит, важно, чтобы никто не узнал о других ее замыслах.

Слуга, почтительно изогнувшись, приблизился к Бланш.

— Что вам нужно? — высокомерно повторила она, отступая. — Если вам поручили что-нибудь мне передать, говорите прямо.

— Я от хозяина.

— В чем дело?

— Он просит мадемуазель посетить его.

— Очень хорошо. Как он себя чувствует?

— Гораздо лучше.

— Прекрасно! Передайте ему, что мне некогда, я занимаюсь с его дочерью. Поклонитесь ему от меня.

Она произнесла это сухим тоном, не допускавшим возражений; но истолковать такой ответ можно было по-разному.

«Вот те на! — подумал лакей. — Это что-то новое. А я считал, что наша мамзель спит и видит во сне экю… Неужели она будет так глупа, что сгорит в огне, который сама разожгла? Вот было бы забавно!»

— Ну, чего вы ждете? — спросила гувернантка.

— Другого ответа. Не может быть, чтобы мадемуазель так ответила господину Руссерану. Ему необходимо кое о чем спросить вас до разговора с госпожой.