Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

— Благодарю, дорогая Агата!

— Не стоит; в подобных обстоятельствах я сделала бы то же самое для любого другого человека.

— Вы жестоки, Агата! А я вас так любил!

Он притворился, будто вытирает слезу. На мгновение это смутило г-жу Руссеран. Она была так добра, так твердо верила в торжество благого дела, что ее не удивил бы возврат на стезю добродетели даже самого закоренелого преступника. Но, привыкнув угадывать под ханжеской личиной истинные чувства своего супруга, она не обнаружила на его лице ни тени волнения.

— Слушай, Этьен Руссеран! Я пришла не для того, чтобы сентиментальничать и обмениваться пошлыми супружескими любезностями. Эти времена прошли.

— Увы!

— С тобой говорит не жена, а компаньон, вложивший капитал в твое предприятие.

— Сударыня! Что означает эта комедия?!

— По-твоему, это комедия? Пойми же: в зависимости от того, что ты скажешь следователю, который придет тебя допрашивать, ты потеряешь либо деловую репутацию, либо честь. Другого выхода нет. Если ты признаешься, то обесчестишь себя в глазах общества, как видный промышленник, а если скажешь «нет», то обесчестишь себя в моих глазах.

— И вы, как свидетельница, собираетесь помочь мне? — спросил Руссеран, избегая прямого ответа.

— Быть может.

— Значит, вы не желаете мне зла? О, вы правы: ведь мое бесчестье — а оно, по-видимому, страшит вас — отразится и на нашей дочери… Так что же вы хотите знать?

— Каков будет твой ответ следователю на вопрос, ты ли обольстил Анжелу?

— Агата, вы с ума сошли, если верите этой клевете! Только худший мой враг принял бы всерьез столь оскорбительные слухи!

— Потому что худший твой враг не знает тебя так хорошо, как я.

— В самом деле? Возможно ли? Вы считаете меня способным…

— На все!

— Моя невиновность будет очевидна для всех.

— Кроме меня.

— Почему?

— Потому что я знаю, как глубоко ты развращен, Этьен Руссеран. Ты обманул моего отца, чтобы завладеть его состоянием; обманул меня, чтобы заполучить мое приданое; обманул и своих товарищей, выставляя себя сторонником прогресса; обманул честных людей, считавших и тебя честным. Твоя душа пропитана ложью.

— Ваши слова ужасают меня! Вы хотите разрыва?

— Разве мне нужен предлог и ты не дал мне достаточно веских поводов? Но довольно взаимных обвинений, вернемся к делу.

— Да, вернемся к делу. Заявляю вам, как заявлю следователю и суду, что я не виновен.

— Это твое последнее слово?

— Да.

— Значит, после того, как ты вверг этих несчастных в нужду, причинил им столько горя, навлек на них такой позор, ты не боишься усугубить свою вину, отрицая ее?

— Милая Агата, вы склонны к преувеличениям. Романы затуманили ваш ясный ум и лишили вас здравого смысла. Вы витаете в облаках, и это очень вредит вам, едва вы сталкиваетесь с действительностью. Вы слишком много читаете.

— Какая заботливость! Честность, оказывается, существует только в романах? Неужели, Этьен, добро, перед которым ты раньше преклонялся из лицемерия, стало для тебя настолько чуждым, что ты осмеливаешься так мне отвечать, когда я взываю к твоей совести?

— Повторяю, вы преувеличиваете. Мне нечего вам сказать.

— Послушай, — продолжала она. Ее щеки горели гневным румянцем. — Если бы ты понял меня, я бы тебя простила. Если бы ты проявил хоть малейшее раскаяние в твоем подлом поступке, я помогла бы тебе его загладить. Теперь — кончено!

— Что кончено?

— Наша семейная жизнь.

— Как?

— Фактически мы уже давно живем раздельно; пора это оформить и юридически.

Лицо раненого прояснилось, лживые глаза заблестели. Жена шла навстречу его сокровенным помыслам. Если она берет на себя инициативу развода, то все преимущества окажутся на его стороне. Лишь бы дело с Анжелой обернулось так, как обещала Бланш!

Пытаясь скрыть свою радость, он возразил:

— Вы хотите развода, но одного желания мало. Удастся ли вам его получить — еще вопрос.

— Во всяком случае, я не оставлю в твоих руках богатства, которым ты не сумел достойно распорядиться. По крайней мере я постараюсь, чтобы твоя доля была как можно меньше: тогда ты не сможешь делать так много зла.

Сказав это, Агата вышла.

XLVIII. Для торжества «правого дела»

Во второй половине дня м-ль де Мериа получила от Сен-Сирга письмо: старик извинялся, что до сих пор не нанес визита своей молоденькой родственнице. Он был нездоров и просил, чтобы она сама его навестила.

Письмо взволновало Бланш. Перспективы, которые завтрашний день мог открыть перед нею, не выходили у нее из головы. Это отразилось на ее занятиях с Валери. От внимания г-жи Руссеран не ускользнула озабоченность гувернантки, с трудом сдерживающей нетерпение. Девочка тоже нервничала: от малейшего замечания глаза ее наполнялись слезами. Нервничала и сама Агата. Со всех сторон на дом богача надвигалась гроза…

Госпожа Руссеран говорила себе, что между нею и ее супругом все кончено, бесповоротно кончено. Она снова получила наглядное подтверждение его глубокой развращенности. Что еще можно было ждать от этого человека, испорченного до мозга костей? Оставался лишь один выход — развод. Но чтобы добиться его, нужно было доказать виновность мужа. Только этого она теперь и хотела.

При взгляде на дочь сердце Агаты щемило от невыразимой боли. Ребенок — вот что, по сути, связывало ее с мужем, и развод неминуемо должен был отразиться на Валери. Дитя сближает родителей, несмотря ни на что. Закон может их разлучить, но природа навсегда их соединила в существе, продолжающем их жизнь…

Слуга доложил, что какой-то господин желает видеть м-ль де Мериа. Г-жа Руссеран вздрогнула. Не следователь ли это? Без сомнения, он вызовет и ее…

Гувернантка встала и с напускным спокойствием направилась в гостиную. Там ее ждал преподобный Девис-Рот. На нем было штатское платье. Он пришел обсудить, как Бланш должна держаться с Сен-Сиргом во время предстоящего визита. Нужно было подольститься к старику, объявить себя сторонницей его нелепых социальных идей, поддакивать ему и в то же время возражать: пусть ему будет приятно одержать победу в споре.

Дочитав рукопись «Ошибки», заметил Девис-Рот, Бланш извлечет из нее ряд ценных подробностей, которые принесут ей немало пользы. Иезуит не сомневался, что его посланнице хватит и ума, и такта. Но речь шла о том, чтобы снискать расположение капризного и упрямого старика, сумасброда, чей характер мог проявиться вдруг с самой неожиданной стороны. Сен-Сирг проницателен, хитер, сердце его неуязвимо для страсти, которую м-ль де Мериа могла бы использовать… к вящей славе господней.