Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

Она всячески старалась полюбить Гюстава, убеждала себя, что любит его, преувеличивала достоинства этого мальчика, ставшего зрелым мужчиной лишь благодаря силе ее обаяния.

«Он мал ростом, — думала Валентина, — но у него благородная душа. Я сделаю его первым среди овернских дворян!»

К несчастью, никак нельзя было обойтись без Артона, задушевного друга молодого Бергонна. Лишь он один мог обеспечить успех задуманного; необходимые для этого познания сочетались у него с практической сметкой. Видя, как он, возглавляя в Сен-Бернаре целую армию строителей, с угрюмым видом отдает распоряжения, Валентина почувствовала, что образ молодого секретаря прочно занял место в ее сердце. И для того, чтобы между ними стало еще одной преградой больше, она задумала женить его на Люси.

Но Артона отнюдь не проявлял желания пойти ей навстречу. Молчаливый, насупленный, хмурый, он пытался разонравиться Валентине. Всем обязанный Гюставу, он не хотел, чтобы его сочли неблагодарным. Но его усилия были, замечены, и однажды молодая маркиза с испугом и в то же время с тайной радостью сказала себе: «Он тоже любит меня!»

Когда Валентина убедилась в глубине их обоюдного чувства, ее попытки найти путь к исцелению уже не могли быть вполне искренними. Выйдя из монастыря, она успела прочесть много романов. Из них, бесспорно, почерпнула она высокие идеалы братства, заставившие ее с таким жаром одобрить гуманные намерения мужа. Но там же таился роковой для нее источник романтизма; муки любви казались ей сладостными.

Валентина была честной по натуре и не собиралась нарушать клятву верности, данную Гюставу. К тому же, хоть он и не был ее кумиром, она привязалась к нему. Но в этой привязанности материнское чувство преобладало над любовью. Вопреки законам природы, опекун сам превратился в опекаемого; главенство перешло от мужчины к женщине.

Благодаря практическому уму Артона, усердию Люси, занявшей место школьной учительницы, советам аббата Донизона и деньгам щедрого Гюстава, Сен-Бернар очень скоро стал образцом того, чем могла бы сделаться каждая сельская община, если бы все, от кого зависит улучшение жизни крестьян, объединили свои усилия. Валентина немало способствовала успеху дела: она поспевала всюду и благодаря своему влиянию среди крестьян и рабочих легко устраняла всевозможные трудности; ухаживала за больными, беседовала с женщинами о том, как нужно жить, и, чтобы облегчить их материальное положение, давала им работу на дом.

Однако, несмотря на занятость, несмотря на то, что маркиза исправно и старательно выполняла все свои обязанности, — у нее еще оставалось время помечтать. Это были часы, проводимые за рукоделием.

Нет ничего опаснее для романтически настроенной женщины, чем те минуты, когда руки механически движутся, а мысли, не зная удержу, устремляются в страну грез. С таких головокружительных высот действительность представлялась словно в кривом зеркале, и понятие о добродетели, как бы оно ни было незыблемо, претерпевает изменение. Ошибки, опоэтизированные романами и пьесами, начинают казаться не достойными порицания, а, наоборот, привлекательными… Подобные минуты опасны.

Как раз в таком настроении Артона застал Валентину, посетив ее однажды в отсутствие Гюстава. Маркиз уехал в Рош-Брюн. Он перестраивал замок втайне от жены, желая сделать ей сюрприз ко второй годовщине их свадьбы. Чтобы скрыть от дочери восстановительные работы, граф Поль, по совету зятя, сказал ей, будто уезжает на полгода путешествовать. Его «возвращение» должно было состояться на следующий день; он пригласил Валентину с мужем и своих друзей отобедать с ним в старом замке.

В руках у секретаря была книга.

— Я принес вам новые стихи, маркиза, — сказал он.

— Спасибо, что позаботились обо мне! — воскликнула смущенная Валентина.

Артона пристально посмотрел на нее, и этот внимательный взгляд красноречиво говорил, что каждый миг его жизни полон думами о ней. Она опустила глаза. Некоторое время оба молчали. Это было в апреле. Весна щедрой рукой повсюду рассыпала цветы. Кусты и деревья стояли в белоснежном наряде, и легкий ветерок уносил в зеленые луга их нежное благоухание. Погода выдалась теплая. И трепетание птичьих крыльев в воздухе, и даже шелест листьев — все, казалось, воспевало любовь.

Инстинктивным целомудренным движением Валентина вновь накинула соскользнувшую с плеч косынку. В замешательстве она стала перелистывать принесенный секретарем томик. Артона пожирал молодую женщину глазами; его лицо было белее жасмина, кусты которого покачивал за окном ветерок.

— Что с вами? — спросила Валентина.

— Со мной? Ничего.

— Вам чего-нибудь недостает здесь?

— Благодаря доброте вашего мужа у меня есть все.

И Артона с искренним волнением рассказал, скольким он обязан маркизу. Родом из бедных крестьян, он по прихоти матери Гюстава стал соучеником ее сына. Тот с ним подружился и всегда обращался как с равным; поэтому он и любил г-на де Бергонна, видя в нем брата и благодетеля. С его стороны было бы черной неблагодарностью выражать недовольство своей жизнью: ведь Гюстав поручил ему управлять его фабриками и руководить благороднейшим делом из всех какие может задумать богатый человек. Наконец маркиз не только удостоил его дружбы, но и доверил на время своего отсутствия охрану самого драгоценного из своих сокровищ…

Голос секретаря при последних словах дрогнул; казалось, он вот-вот упадет в обморок.

— Послушайте, сказала глубоко тронутая Валентина, — вы несчастны, Артона? Вы страдаете? Вам здесь плохо? Может быть, вам лучше…

Она не докончила.

— Уехать, да?

Валентина не ответила. Секретарь продолжал:

— Я часто думал об этом. Но как быть? Он так доверяет мне во всем… Я чувствую, что мне следовало бы уехать, и все же остаюсь… Моя душа словно дикая кобылица: моя воля, мое сознание не всегда могут ее обуздать… Я хочу, я должен уехать и не в состоянии этого сделать…

Впервые он решился говорить так открыто. Оба были очень взволнованы. Наконец Валентина промолвила:

— Артона, я всегда считала вас человеком, способным владеть своими страстями; хочу верить, что вы и в самом деле таковы.

— Вы слишком высокого мнения обо мне, сударыня, приписывая мне стоицизм, которого у меня нет. Я страдаю, мне хочется проклинать и богохульствовать.

— Какое вы имеете право сетовать так горько на судьбу, вы, такой талантливый…

— Что вы об этом знаете? Разве можете вы измерить скорбь моей души? Впрочем, действительно, на что мне сетовать? Простолюдин, я вместо того чтобы остаться невеждой, как предназначено всем людям моего сословия, получил образование благодаря тому, что меня учили вместе с другим ребенком; по воле случая он стал моим хозяином…