Ад - Александра Маринина

А муж ни в чем не хочет участвовать, он предпочитает, чтобы Люба занималась всем сама, и злится, когда она пытается привлечь его к решению вопросов, в которых он сам должен быть заинтересован.

Закончив ужинать, Родислав сразу же поднялся и вернулся в гостиную, чтобы вновь предаться чтению прессы под негромкое бормотание телевизора. Люба отправилась за ним следом и уселась рядом со стопкой каталогов и проспектов на коленях.

— Нужно выбрать плитку для твоей ванной комнаты, — твердо сказала она. — Для остальных санузлов я все выберу сама, но в твоей ванной…

— Ладно, — обреченно вздохнул он, — давай показывай, что у тебя там.

Ее больно резанули и его слова, и тон, которым они были сказаны, но Люба не подала виду и стала открывать каталоги на заранее заложенных страницах. Терпения Родислава хватило ненадолго, уже минут через пять он ткнул пальцем в картинку, на которой была красивая голубая с кремовым плитка.

— Давай вот эту.

— Посмотри, есть почти такая же, — сказала Люба, открывая следующую закладку, — они мало чем отличаются, но эта в два раза дешевле.

— Да? — он чуть шевельнулся в кресле. — Бери ту, которая дороже. Она лучше.

— Но ты посмотри внимательно, — настаивала Люба, — она не только дешевле, она, по-моему, гораздо красивее.

— Мне не нужно то, что дешевле. Бери дорогую. Всё? Больше нет вопросов?

— Еще шторы.

— Ну что там еще со шторами? Любаша, выбери сама.

— Посмотри, — она открыла перед ним альбом с приклеенными образцами тканей. — Хотя бы для своего кабинета, тебе же в нем работать.

— Я все равно ничего в этом не понимаю. Выбирай самое дорогое, оно будет хорошего качества.

Люба стиснула зубы, но сдержалась.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел светильники, — сказала она. — Тоже хотя бы только для кабинета и для бильярдной.

Родислав несколько минут молча листал каталог, потом захлопнул его.

— Я не представляю, как это должно выглядеть. Любаша, ну выбери уже сама, а? Что ты меня дергаешь по таким мелочам?

— Это не мелочи, Родинька, это то, в чем ты собираешься жить. Неужели тебе все равно?

— Мне не все равно, но я не умею это выбирать, я ничего не понимаю. Я хочу, чтобы было дорого и красиво, разве не понятно? Вот и выбери в соответствии с этими требованиями.

Люба молча сложила каталоги в сумку и ушла наверх. Когда она закончит уборку и приготовление обеда, она сядет в своей комнате, не торопясь все посмотрит и выберет, чтобы уже завтра можно было ехать и заказывать. Она смертельно устала. Не только сегодня. Она устала вообще. Устала от этого дома, от этого строительства, устала от вечно надутого, как индюк, мужа с его претензиями и амбициями, устала быть ласковой и терпеливой. В последнее время ей все чаще хотелось сорваться на Родислава и повысить голос, а то и закричать. Недавно она поймала себя на исступленном желании начать бить посуду, когда он в очередной раз отказался обсуждать что-то важное, связанное с домом. Сегодня ей захотелось ударить его тяжелой стопкой глянцевых каталогов по голове. «Нервы сдают, — думала Люба, доставая из встроенного шкафа пылесос. — Возраст сказывается. Мне нужно отдыхать и лечиться, а я вместо этого строю ненужный мне дом. Как только мы его достроим и переедем, вопрос с Денисом решится сам собой. Купит Родик ему однокомнатную квартиру или оставит жить здесь — значения не имеет. Денис в любом случае не сможет жить с нами за городом, он ни за что не расстанется с Юлей. Значит, мне придется расстаться с ним. Надо же, помнится, когда-то давно я думала о том, что не люблю детей Лизы и не испытываю к ним никаких теплых чувств, несмотря даже на то, что в них течет кровь моего любимого Родика, а теперь мне не хочется расставаться с этим мальчиком. И дело даже не в том, что я к нему привязалась, я привязалась вовсе не к нему конкретно, а к тому ощущению полноценной семьи, которое он мне дарит своим присутствием и присутствием Юленьки. Как будто у меня есть не только муж, но и сын с невесткой. Конечно, Денис никогда и ни при каких обстоятельствах не заменил бы мне Колю, но он дает мне возможность цепляться за иллюзию, за видимость…»

С уборкой и обедом она провозилась почти до двух часов ночи. Ужасно хотелось спать, но нужно было закончить все запланированное. Люба устроилась в своем кабинете, достала плеер с наушниками, вставила диск с музыкой Скрябина и открыла каталоги. Глаза слипались, от усталости немного кружилась голова, в голове было странное ощущение мокрого песка, забившего мозг и не пропускающего сквозь себя ни одной мысли. Люба внезапно заметила, что на глянцевые страницы капают бессильные слезы. Льющаяся из наушников музыка была нервной, тревожной, резкой, а яркие краски на картинках только добавляли остроты ощущений. «Я ненавижу эту плитку, — пронеслось у нее в голове, — я ненавижу эти шторы, и эти светильники, и весь этот дом. Я больше не могу! Я ненавижу своего мужа».

Подумала — и испугалась. Что это, минутная слабость, вызванная усталостью и раздражением, или первый звонок? А может быть, уже далеко не первый? А может быть, последний? Господи, неужели так бывает: пятьдесят лет любить человека — и вдруг разлюбить? Нет, этого не может быть, не может, не может!!! Но ведь это есть, и невозможно больше закрывать на это глаза. Родислав вызывает у нее не просто раздражение, он вызывает отторжение, переходящее во враждебность. Чем он так провинился перед Любой? Разве он сделал в последнее время что-то плохое? Разве совершил гадость или подлость? Нет, нет и нет. Просто он стал другим, таким, каким ей трудно его любить так же сильно, как любила раньше. Или она стала другой, такой, которая уже не может слепо и беззаветно любить своего мужа. И Родик в этом не виноват. Виновата сама Люба, потому что изменилась.

Но разве так может быть, чтобы на седьмом десятке вдруг измениться до неузнаваемости и разлюбить человека?

Она глубоко вздохнула, перевела дыхание, отерла ладонью слезы и перелистнула страницу. Надо выбрать плитку и переходить к шторам, а завтра ехать и оформлять заказ и доставку. А еще светильники… Наверняка Родик захочет муранское стекло, да еще с запасными подвесками, и все это нужно будет заказывать и ждать, и стоить это будет — даже страшно подумать сколько.

В ней снова поднялась волна раздражения и ненависти, и Люба, чтобы успокоиться, прикрыла глаза, откинулась на спинку кресла и несколько минут просто слушала фортепианный этюд Скрябина. Этюд по интонациям напоминал ей отчаянные рыдания, успокоиться не удалось, и Люба горько расплакалась.

Наступил июнь, все санузлы в новом доме были выложены плиткой, окна завешаны шторами, оставалось только дождаться мебели и светильников, которые обещали доставить в середине июля, и Люба вздохнула свободнее. Правда, Родислав хотел, чтобы в загородном доме не было никаких старых вещей, кроме одежды, и нужно было покупать новую посуду, постельное белье, скатерти и все прочее, но по сравнению с уже пройденным путем предстоящие покупки казались полной ерундой. Она даже воспользовалась отъездом мужа в командировку и пошла на третий тур конкурса имени Чайковского, выбрав день, когда исполнялись сразу два фортепианных концерта Прокофьева — третий, до мажор, и ее любимый второй, соль минор. Она по-прежнему скрывала от Родислава свои музыкальные пристрастия: муж любил музыку совсем другого плана, более современную и полегче, а Любе в свое время, много лет назад, достаточно было всего лишь тени неуверенности на его лице, когда он услышал имя Прокофьева, чтобы понять, что лучше не делать акцента на своих предпочтениях. Пусть Родик думает, что у них одинаковые вкусы. Теперь, в шестьдесят один год, ей казалось нелепым, что она всю жизнь прятала от мужа сначала пластинки, потом диски со своими любимыми записями, но сложившийся за сорок с лишним лет брака стереотип поведения было не так легко сломать. Да и нужно ли?

После концерта Люба вышла на улицу, достала телефон и набрала номер сестры.

— Я тебя вижу, — сообщила Тамара. — Я стою на противоположной стороне.

Они условились провести время вместе, и Люба отпустила водителя и договорилась с Тамарой, что та заберет ее после концерта и они поедут домой к Романовым и проболтают до утра. Тамара предлагала переночевать у нее, но Люба не рискнула оставить Дениса одного.

— Пусть Юля с ним останется, — говорила Тамара. — А ты отдохни.

— А кто их накормит? — возражала Люба. — И потом, Родику может не понравиться, что я ночую не дома.

— Любаня, Юле двадцать один год, Денису — двадцать два, ну уж наверное они как-нибудь прокормятся без тебя, не умрут с голоду. А на Родьку наплюй. Мало он в свое время ночей провел вне дома? Сколько можно на него оглядываться?

— Тома, у меня есть определенный порядок, и я не хотела бы его нарушать. Я знаю, что приготовить на ужин, на завтрак и на обед, у меня куплены продукты и составлен план. И я должна ночевать дома, потому что я — мужняя жена.