Темная материя - Питер Страуб

Минога устало откинулась на спинку кресла, руки бессильно свесились по бокам.

— Все. Выговорилась. И рассказывать больше нечего. Разве что… Я не верю, что Шейн погибает в конце фильма. Мэллон большой мастер по части компостирования мозгов.

— Согласен, — сказал Гути. — Я, кстати, тоже сомневаюсь, что он умер.

— Конечно нет, — сказал Боутмен.

— Шейн никак не мог погибнуть, — сказал Дон. — Минога, ты верно уловила.

Один за другим они одобряли ее и соглашались со всем, что она рассказала. Они все встали на сторону Миноги, они поверили.

— Ты ведь с нами, Ли? — спросил Дон. — Хотя я не должен спрашивать.

— В конце того фильма Шейн погиб, — сказал я. — Он умер еще до того, как свалился на землю.

Все потрясенно молчали.

— А в конце «Касабланки», — сказал я, — Хэмфри Богарт и Клод Рейнз идут прямо на пропеллер того самолета, и их рубит в клочья.

Медленно-медленно Гути, Боутмен и Олсон повернули головы ко мне. Ли Труа фыркнула. Мужчины отвернулись от меня и взглянули на нее. Гути показал на меня и засмеялся. Дон помотал головой, качнулся назад в кресле и расплылся в ухмылке.

— Я такой юмор не понимаю, — сказал Джейсон. — Прости, не улавливаю смысла.

— А тебе и не надо улавливать, — сказала Минога. — Ты и так хорош.

В предчувствии долгого вечера мы приготовили целую гору еды. После того как Минога закончила историю и подбодрила Боутмена — по-доброму, но немного фальшиво, мол, несмотря на отсутствие у него даже зачатков чувства юмора, он нисколько не падает в ее глазах, — все последовали за нами в гостиную и принялись угощаться нарезкой деликатесной говядины от филейного края, жареными цыплятами, приготовленной на пару овощной смесью и аспарагусом, обжаренными в масле грибами, сладкими картофельными чипсами и, в честь призрака Кита Хейварда, вишневым пирогом, который я привез из соседней кондитерской. Бутылки пино-нуар «Русская река», каберне совиньон «Напа Вэлли», охлажденный шестнадцатилетний односолодовый скотч, двадцатилетний бурбон, вода с айсбергов и виноградный сок «Уэлч» стояли на буфете в компании стаканов, ведерка со льдом и щипцами.

Все почувствовали, как разговор перетек от захватывающего к разочаровывающе скучному и рассыпался на редкие паузы, когда слышны только позвякивание серебряных приборов по китайскому фарфору и перестук кубиков подтаявшего льда в стакане с виноградным соком.

Я спросил:

— Ладно, допустим, тот паренек, Милстрэп, безнадежен, но могло так быть, что меньше всего он жаждал умереть?

— Не думаю, — ответил Дон. — Не думаю, что в том мире вообще что-то умирает. Они даже не стареют. Они просто становятся все более и более сумасшедшими.

— А может, это нечто вроде освобождения? Своеобразное избавление?

— По моим наблюдениям, — сказал Гути, — мир не становится лучше, когда ты сходишь с ума. Все становится только хуже, и очень быстро.

— Но не в случае с Милстрэпом, — сказал Боутмен. — Последний раз я видел его года полтора назад. Он сидел на бордюре тротуара Моррисон-стрит и вроде как просто глазел на проходящих мимо студентов. Видок у него тот еще: шорты-хаки, рубашка с короткими рукавами, полосатый пиджак. Башмаки на босу ногу. По-прежнему одевается как студент середины шестидесятых.

— Порой спрашиваю себя: где он откапывает такую одежду? — заметил Дон. — Может, где-то есть пункт благотворительной раздачи?

— Понятия не имею. Дело в другом: он не похож на сумасшедшего. И внешне не так безнадежен, как тогда. Бог мой, было время, я, завидев этого парня, старался перейти на другую сторону улицы, только б не идти рядом. Хотя на Моррисон-стрит он выглядел каким-то пришибленным и потрепанным. Помахал мне, а улыбка на лице грустная-грустная…

— Может, это он прощался… Жаль, он ко мне не приезжал. — Гути набил рот паровой морковью, прожевал. — И хорошо, что не приезжал…

Немногим позже стареющие мужчины, носившие в себе тлеющие уголечки Крохи, Ботика и Гути, распрощались, обнялись со мной, поцеловали Миногу, страшно уставшую, и разошлись.

Мы с женой закрыли входную дверь и отправились назад в гостиную убирать со стола. Когда она, ополоснув посуду, вернулась из кухни, я сказал:

— Иди спать, солнышко, я здесь справлюсь.

— Я только кое-что еще уберу.

Она ухватила за ножки несколько винных бокалов, а свободной рукой взяла короткий пузатый коктейльный стакан, от которого, словно круги по воде, расходились волны аромата дорогого виски.

— Кстати, хочу спросить тебя кое о чем, — сказал я и посмотрел на нее так, по моим ощущениям, неуверенно и двусмысленно, что мне почудилось, будто именно этот взгляд остановил жену, собравшуюся было обратно на кухню.

«Нет, — подумал я, — не из-за того, что посмотрел на нее. Как такое может быть? Она что-то уловила в моем тоне».

— О, — проговорила она равнодушно, — спроси, пожалуйста.

Мелькнуло чувство, будто она знает, о чем я хочу спросить. И все равно решился.

— Я подумал, как здорово, что ты, когда порхала, видела нас на летней веранде паба «Кэмден». И каким чудным был июль семьдесят шестого. Я ведь до сих пор помню, как смотрел на того жаворонка.

— И я помню, как ты смотрел на него.

Она помнит тот момент с разных точек зрения, понял я.

— Ну, продолжай, — попросила она.

В душе родилась необъяснимая уверенность: она знает, о чем я думаю.

— Интересно, а ты видела, как я строил из себя круглого дурака на набережной перед твоим отелем?

— Это не мой отель, но — да, видела. — Она вернула бокалы на стол и уронила руки по бокам. — Разумеется, когда мне было семнадцать, я не могла быть уверена, что это ты там сидишь в засаде. Только потом поняла.

— Я вел себя как идиот, — сказал я.

— И при этом знал, что ведешь себя по-идиотски, — сказала она. — И поэтому купил дурацкую шляпу и жуткие очки.

— Я могу извиниться прямо сейчас?

— Ты можешь делать что угодно. Как и Джейсону Боутмену, я скажу: ты хорош такой, какой есть.

— Честно?

— Так же честно, как и тогда. Может, чуточку честнее.

Я улыбнулся и понял, что она почувствовала мою улыбку.

— Мы ведь больше не хотим знать никакого Джейсона?

— Что хорошего могут дать четыре десятка лет воровской жизни? Он стал занудой. Но, может, он всегда и был таким — просто мы не замечали.

С этими словами Минога кончиками пальцев нащупала бокалы и взяла в руку, подобрала стакан из-под виски и уверенно направилась в кухню. Я последовал за ней с двумя полными горстями столового серебра. Она сгрузила бокалы на стойку, а я, управившись с серебром, поставил стакан в посудомоечную машину, а винные бокалы — в раковину.