Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын

Пользуясь темнотой, каждый «экипаж» излазил свой участок, определяя, каким путем спустить свою лодку на воду. На некоторых лодках не оказалось весел, да и имеющиеся были тяжелыми и неудобными, и потому многим пришло в голову использовать вместо них малые саперные лопатки, имевшиеся у каждого.

Неясное чувство то ли ревности, то ли зависти шевельнулось, наверное, не только во мне. Опять солдаты дивизии остаются сзади, на берегу, а вот штрафным офицерам опять идти впереди них, раньше их завоевывать «на голом месте» плацдарм, с которого дивизия сможет уже пойти на Берлин завершать эту долгую войну. А нам, скорее всего, до логова фашистского зверя добраться едва ли посчастливится. Тот сержант-разведчик выбирался на вражеский берег тихонько, не обнаруживая себя, и так же уходил оттуда. А нам бой держать.

Но ничего, не впервой! Надо надеяться, прорвемся! Хоть сколько-нибудь из более чем сотни штрафников роты, да доплывут, а если доплывут – то не было еще у них невыполнимых задач. И пусть маленький плацдарм захватят, и хоть зубами, но будут удерживать его до последнего. У штрафников назад пути нет. Да и сознание того, что наш «штрафной удар» приблизит совсем уже близкую, но кому-то из нас и недосягаемую Победу, приблизит ту самую главную точку в этой войне, к которой стремились и все те, которые сложили свои головы раньше. Может, и мы последуем за ними, но не зря, а ради общего блага, для Родины, для всего мира… За нашей спиной ни земли, ни воды. Все только впереди. Одиночка тут ничего сделать не сможет, именно здесь «один в поле не воин». Но если хоть одному из трех взводов удастся зацепиться… Тогда можно будет сказать: наша опять взяла!

Комбат «стрелкачей», который пробыл с нами почти весь день, накануне (командира полка я так и не видел, хотя плацдарм планировалось захватить для этого полка) передал в мое распоряжение радиостанцию и двух радистов-солдат, не штрафников. Они должны были находиться при мне безотлучно и передавать условные сигналы о ходе и этапах выполнения боевой задачи. Я мысленно уже сформировал экипаж нашей «геройской» лодки: со мной ординарец, два радиста и еще один штрафник для помощи радистам и в качестве гребца на лодке совместно с ординарцем, чтобы грести «в четыре руки» – нужна ведь хорошая скорость, чтобы не оказаться позади взводов.

Командиры взводов прислали своих связных с докладами о готовности. Кто-то из них доложил, между прочим, что мой резерв надежно расположился в добротной землянке. Резануло ухо это сообщение: никакого резерва я не выделял. Спросил, о каком резерве идет речь. Оказалось, это отделение того моряка-весельчака и анекдотиста Редкого, сформированное по его же предложению в основном из бывших флотских офицеров, на которое я возлагал особые надежды. Моряки ведь народ стойкий! А связной был из взвода, которым теперь вместо Ражева командует Николай Кузнецов. Приказал связному провести меня в эту землянку. И когда вошел в нее и осветил фонариком, то увидел сгрудившихся в ней штрафников-моряков и застывшего в недоумении и растерянности их командира. На мой вопрос, кто и в какой резерв его назначил, он стал что-то сбивчиво врать (оказывается, он и нового, только что назначенного, угрюмого комвзвода обманул). Вот когда с него слетела бравада, и маска весельчака уступила место банальной животной трусости и наглой лжи. Ложь на войне совершенно нетерпима и непростительна. За нее часто расплачиваются кровью, и, к сожалению, часто не сам лжец, а другие.

Когда весь смысл этого дошел до штрафников, один из них, которого все звали «моряк-Сапуняк», фамилию которого я не запомнил, но по архивным спискам, кажется, правильно определил – Стеценко Виктор Иванович, взорвался: «Ах ты шкура!.. – и добавил: – Товарищ капитан! Таких сук и сволочей у нас на флоте расстреливали на месте. Дайте, мы рассчитаемся с ним сами». Я понял, что до всех дошел смысл, что всех их, гордившихся принадлежностью к морскому сословию офицеров, чуть было не использовали для прикрытия трусости и предательства одной гадины. Я тут же отобрал у Редкого оружие, назначил вместо него все еще дрожащего от возмущения «Сапуняка». Затем вынул свой пистолет из кобуры и приказал Редкому выйти из землянки, еще не зная, поднимется ли рука расстрелять его или с какой докладной запиской и с кем отправлю его в штаб нашего штрафбата – пусть с ним разберется сам комбат или Военный трибунал.

И надо же было! Как только он вышел из землянки, прямо над ним разорвался немецкий бризантный снаряд и намертво его изрешетил. «Бог шельму метит», вспомнилось мне, и рад я был, во-первых, тому, что не выскочил первым сам, что не успели выйти другие моряки, да и не нужно теперь ломать голову, что с этим Редким-подлецом делать дальше. Жестокими, может быть, были эти мои мысли, но так было. Кто-то из штрафников, выходя из землянки и узнав о случившемся, даже сказал: «Собаке собачья смерть!» Не стал я одергивать этого человека, пусть выйдут наружу эмоции. В данном случае сама судьба жестоко покарала фактического дезертира, хитро и подло предавшего боевых товарищей, покинувшего поле боя…

Вскоре после полуночи, немного успокоившись от случившегося и от очередной своей ошибки в определении истинных качеств подчиненного, через связных я передал команду доставить лодки к воде. Выскочили из окопов мои штрафники и, пользуясь темнотой безлунной ночи, замирая под мертвенно-белесыми огнями немецких осветительных ракет, спасаясь от осколков вражеских снарядов, бросились к своим лодкам. Некоторые уже оказались поврежденными осколками, и бойцы тут же законопачивали их какими-то тряпками, даже отрезая полы шинелей или бушлатов. За это время мы недосчитались нескольких человек убитыми, чуть больше ранеными, которых я приказал собирать в этой злополучной землянке.

Лодки были готовы к спуску на воду, как и предполагалось, задолго до рассвета. Еще раз через связных я передал, что форсирование начнем через пять минут после начала артподготовки по прерывистому зеленому огоньку фонариков. Артподготовка должна была начаться в 5.30 утра. Предполагалась она непродолжительной, чтобы успеть преодолеть реку, а далее огонь артиллерии будет перенесен в глубину обороны противника по сигналу, переданному нами по радио. Однако, к сожалению, не всегда все происходит, как запланировано.

Как я молил судьбу, чтобы над водой образовался хотя бы легкий туман, чтобы фашисты не смогли сразу разглядеть начало форсирования и вести прицельный огонь. Артподготовка началась еще до того, как стал рассеиваться предутренний мрак. Тугой, мощный ее гул будто взбодрил всех, и наши первые лодки уже были на воде. Мои предупреждения о том, что чем быстрее будем двигаться, тем меньше шансов у фрицев поразить нас, хотя и были наивны, неубедительны, тем не менее движение было заметным. Да и туман, хотя и жиденький, неплотный, все-таки ненадолго повис над рекой! Эта ночь была, кажется, третьей или четвертой после новолуния, и ущербная луна появлялась уже после восхода солнца. Это было удачным совпадением.