Ученик убийцы. Королевский убийца (сборник) - Робин Хобб

– Говори, шут, – приказал я хрипло, – вспоминай будущее для меня. Что говорят об Илистой Бухте? О зимнем набеге на городок Илистая Бухта?

Он прерывисто вздохнул.

– Это непонятно, неясно… – он медлил. – Все колеблется, все меняется. Слишком многое в движении, ваше величество. Будущее разливается там во всех направлениях.

– Рассказывай все, что видишь.

– Они сложили песню об этом городе, – глухо проговорил шут.

Он все еще сжимал мое плечо. Даже сквозь ночную рубашку я чувствовал, какими холодными были его длинные сильные пальцы. Дрожь пробежала по его телу, и я почувствовал, как трудно ему стоять возле меня.

– Когда ее поют в таверне и стучат по столу кружками с элем, все это кажется не таким ужасным. Можно вообразить, какое храброе сопротивление оказывали эти люди, – они сражались, а не сдавались. Ни один человек не был взят живым и «перекован», ни один. – Шут замолчал. Он пытался скрыть надрыв, звучащий в его словах, пытался говорить мягко. – Конечно, когда вы пьете и поете, вы не видите крови и не чувствуете запаха горящей плоти. И не слышите крика. Но это понятно. А вы пытались когда-нибудь найти рифму к словам «разорванный ребенок»? Кто-то когда-то попробовал «дарованный котенок», но вышло не очень-то складно.

Ничего веселого не было в его шутке. Эти горькие насмешки не могли обмануть ни его, ни меня. Он снова замолчал. Мой пленник был обречен разделять со мной мое горькое знание.

Я молча наблюдал. Никакие стихи не могут выразить страдания матери, запихивающей в рот ребенка отравленную конфетку, чтобы уберечь его от пиратов. Никто не может рассказать о криках детей, которые корчатся в предсмертных судорогах от жестокого яда, или о мучениях женщин, которых безжалостно насилуют. Ни стихи, ни мелодия не могут вынести тяжести рассказа о лучниках, самые верные стрелы которых убивали захваченных в плен родственников, прежде чем их успевали утащить на корабли. Я заглянул внутрь горящего дома. Сквозь языки пламени я видел десятилетнего мальчика, который подставил свое горло под удар материнского ножа. Перед тем он задушил младшую сестренку, потому что пришли красные корабли и ни один любящий брат не отдал бы ее ни пиратам, ни прожорливому пламени. Я видел глаза матери, когда она, прижав к себе тела детей, бросилась в огонь. Такие вещи лучше не запоминать. Но я не мог избавиться от этого знания. Это был мой долг – знать и помнить.

Не все погибли. Некоторые бежали в окрестные поля и леса. Я видел, как один молодой человек, схватив четверых детей, укрылся под доками и цеплялся за обросшие ракушками балки, по горло в ледяной воде, пока пираты не уйдут. Другие пытались спастись, но были убиты. Я видел, как женщина в ночной рубашке выскользнула из дома. Языки пламени уже бежали по его стене. Одного ребенка она несла на руках, второй бежал за ней, держась за подол. Даже в темноте ее волосы блестели в отблесках пламени. Она в страхе озиралась по сторонам, но длинный нож в ее свободной руке был наготове. Я успел заметить маленький сжатый рот и злые суженные глаза. Потом на мгновение я увидел гордый профиль, освещенный огнем.

«Молли!» – задохнулся я и протянул к ней скрюченную руку. Она подняла дверцу и пихнула детей в погреб за горящим домом, бесшумно прикрыла дверь. Спасена?

Нет. Они вышли из-за угла. Двое. Мужчина и женщина. У мужчины был топор. Они шли медленно, вразвалку, громко смеялись. На их лицах, перепачканных сажей, страшно сверкали зубы и белки глаз. Женщина была очень красивая, оглушительно хохотала. Бесстрашная. В ее волосы была вплетена серебряная проволока. Красные отблески пламени искрились на блестящей нити. Пираты подошли к дверце погреба, и мужчина взмахнул топором, который, описав широкую дугу, глубоко вошел в дерево. Я услышал испуганный крик ребенка.

«Молли!» – вырвалось у меня. Я скатился с кровати, но сил встать не было. Я пополз к ней.

Дверца подалась, и пираты засмеялись. Мужчина так и умер смеясь, когда Молли выпрыгнула из погреба и воткнула свой длинный нож ему в глотку. Но у красивой женщины со сверкающим серебром в волосах был меч. Молли попыталась было вытащить свой нож из тела умирающего, а этот меч опускался, опускался, опускался…

В это мгновение в горящем доме что-то с угрожающим треском рухнуло. Здание закачалось и обвалилось, рассыпав водопады искр, пламя с ревом рванулось к небесам. Завеса огня заслонила от меня погреб. Я не мог ничего разглядеть сквозь этот огненный ад. Упал ли дом на дверь погреба и нападающих пиратов? Я не видел. Я рванулся вперед, протягивая руки к Молли.

Но в одно короткое мгновение все исчезло. Не было ни горящего дома, ни разграбленного города, ни разрушенной гавани, ни красных кораблей. Только я сам, скорчившийся у очага. Я сунул руку в огонь, и мои пальцы сжали уголь. Шут закричал и схватил меня за запястье. Я стряхнул его руку и тупо смотрел на свои обожженные пальцы.

– Мой король! – горестно промолвил шут.

Он опустился подле меня на колени и осторожно отодвинул кастрюлю с супом от моих ног. Смочил салфетку в вине, которое было налито для меня, и покрыл ею мои безвольные пальцы. Я не чувствовал боли ожога, только глубокую рану в моем сердце. Шут печально смотрел мне в глаза. Я едва видел его. Он казался бестелесным, когда отблески пламени отражались в его бесцветных глазах. Тень, как и все прочие тени, которые пришли терзать меня.

Обгоревшие пальцы внезапно заболели. Я стиснул их другой рукой. Что я делал, о чем думал? Сила внезапно проявилась во мне, сильная, как припадок, и исчезла, оставив меня опустошенным. Нахлынувшая усталость заполнила меня, и боль управляла ею, как послушной лошадью. Я пытался вспомнить увиденное.

– Что это была за женщина? Она что-то значит?

– А… – Шут теперь выглядел еще более усталым, но пытался держаться. – Женщина в Илистой Бухте? – Он помолчал, как бы копаясь в памяти. – Нет. У меня ничего нет. Все это так запутанно, мой король. Так трудно понять…

– У Молли нет детей, – сказал я ему. – Это не могли быть ее дети.

– Молли?

– Ее зовут Молли? – спросил я. В голове у меня стучало. Внезапно ярость овладела мною. – Почему ты так мучаешь меня?

– Мой лорд, я не знаю никакой Молли. Пойдемте, вернитесь в вашу постель, а я принесу вам немного поесть.

Он помог мне встать на ноги, и я принял его помощь. Я снова обрел голос. Я плыл. Взгляд мой то фокусировался, то снова затуманивался. В одно мгновение я ощущал руку шута на своей, а в следующее казалось, что я вижу во сне эту комнату и этого человека рядом со мной. Я с трудом заговорил:

– Я должен знать, была ли это Молли. Я должен помочь ей, если она умирает. Шут, я должен знать.

Шут тяжело вздохнул:

– Я не властен над этим, мой король, вы же понимаете. Мои видения, как и ваши, управляют мной, а не наоборот. Я не могу вытянуть нить из гобелена, я только смотрю туда, куда направлен мой взгляд. Будущее, мой король, подобно течению реки. Я не могу сказать вам, куда движется одна капля воды, но могу понять, где течение сильнее всего.

– Женщина в Илистой Бухте, – настаивал я. Часть меня жалела моего бедного шута, но другая часть была непреклонна. – Я не видел бы ее так отчетливо, если бы она не имела для меня значения. Попытайся. Кто она?

– Она очень важна для вас?

– Да. Я в этом уверен. О да.

Шут сел на пол, скрестив ноги. Он приложил ко лбу свои длинные тонкие пальцы и сжал их, словно пытаясь открыть дверь.

– Я не знаю. Я не понимаю… Все запутанно, везде перекрестки. Запахи слишком слабы… – Он посмотрел на меня.

Почему-то получилось так, что я стоял, а он сидел на полу у моих ног, глядя на меня бесцветными глазами на вытянутом лице. Глупо улыбаясь, он раскачивался от напряжения. Он рассматривал свой крысиный скипетр, поднеся его к самому носу:

– Ты знаешь такую Молли, Крысик? Нет? Не думаю, что ты можешь ее знать. Может быть, ему лучше спросить кого-нибудь еще, кто знает. Может быть, червей. – Он глупо захихикал.

Бесполезное создание. Глупый утешитель, изъясняющийся загадками. Что ж, он не виноват в том, что он такой. Я оставил его и медленно вернулся к постели, сел на край ее.

Я обнаружил, что дрожу как в лихорадке. «Припадок», – сказал я себе. Надо успокоиться, иначе будет припадок. Хочу ли я, чтобы шут увидел, как я задыхаюсь в судорогах? Мне было все равно. Ничто не имело значения, кроме того, была ли в Илистой Бухте моя Молли. Я должен был знать. Я должен был это знать, умерла она или выжила; если умерла, то как?

Шут скорчился на полу, как бледная жаба. Он облизал губы и улыбнулся мне. Боль иногда может вызвать у человека такую улыбку.

– Это очень радостная песня, которую они поют в Илистой Бухте, – заявил он. – Триумфальная песня. Видите ли, горожане победили. Они не отвоевали свою жизнь, нет, – но получили достойную смерть. Во всяком случае, это была смерть, а не «перековка». Это хоть что-то. Что-то, о чем можно слагать песни и за что можно держаться. Вот как оно сейчас в Шести Герцогствах. Мы убиваем своих близких, чтобы этого не могли сделать пираты, а потом слагаем об этом победные песни. Поразительно, в чем люди могут находить утешение, когда больше не на что надеяться.