Русская Армия в изгнании. Том 13 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мадам Вуд я заявил, что вынужден уехать в горную санаторию «Троян».
Хозяйка искренне посочувствовала, заплатила сверх положенного, дала большой запас снеди и пожелала скорейшего выздоровления.
Как раз незадолго до оставления мною работы у мадам Вуд мы получили с моим выздоравливающим приятелем приглашение от наших трех хористов присоединиться к ним и заняться продажей… икон. Выбора нам не было, и, сев в поезд, покатили мы в далекую Провадию, к иконоторговцам. Организаторами этого своеобразного предприятия являлись, кажется, дроздовцы.
Наступила вторая половина Великого поста, и уже начались полевые работы, вытянувшие из домов все работоспособное население. Днем оставались по домам одни старухи, чрезвычайно набожные и строго соблюдавшие пост. Мой компаньон умудрялся доставать даже у самых набожных хороший кусок сала, к которому в Великий пост они и притронуться боялись. Молодой и подвижный, он отличался хорошим аппетитом, вполне соответствующим его возрасту. Иконы свои он продавал бойко, в то время как у меня дело шло медленно. Через пять дней он уже распродал весь свой товар, помог допродать и мне, и мы снова укатили в Провадию.
Не помню почему, в третий свой вояж я отправился опять с Другим компаньоном, опять-таки хористом А.П. Деловым153. Знал я его еще с Египта, где в Тель-эль-Кибире мы пели в одном хоре. Впоследствии я пригласил его вместе с другими в хор Дроздовского полка в Габрово. Как и я, семинарист, студент и доброволец, он обладал замечательным характером – никогда не унывал. Общительный, веселый и жизнерадостный, он постоянно был рад побалагурить. Теперь, в нашем совместном путешествии, он продолжал заниматься своими веселыми выходками, вероятно с целью развлечения и отклонения внимания от осаждавших нас тоскливых будней.
Поразительно, что даже весь вид Алеши точно стремился сделать кому-то вызов. На голове его красовалась старая солдатская серая папаха; такая же старая серая шинель, с огромной выгоревшей дырой в нижней части полы, окутывала его стройный стан, и не помню уже, чем она была подпоясана. Из-под лохмотьев шинели виднелись ноги, обмотанные подобием шерстяных портянок и обутые в «цырули» (обувь, сделанная из одного куска сыромятной кожи и прикреплявшаяся к ногам длинным тонким ремешком). Картину дополняла огромная, выше его роста, корявая палка – его неизменная спутница. На его интеллигентном лице, хранившем не сходившую с него улыбку, сияло пенсне. Что могло привлекать к этой фигуре сердца сельских красавиц, готовых соединить с ним свои жизни, – остается тайной. Тем не менее это был факт, хотя он не делал в этом направлении никаких попыток, не рассыпался перед ними в любезностях и, по-моему, даже и не поцеловал ни одну из своих обожательниц. Все это входило в систему его развлечений, не имело глубоких корней, и наутро мы шли дальше, оставив позади себя «черепки» разбитых девичьих грез. Раза два прибегал он к таинственному сообщению о своем чрезвычайно знатном происхождении, сохраняя при этом самый серьезный вид и давясь от смеха.
Но однажды дело дошло чуть ли не до приглашения священника. В одном большом селе отыскал мой Алеша ночлег в зажиточной семье, где среди детей была и миловидная девушка на выданье. Приняли нас по-деревенски радушно, хорошо кормили. Прожили мы там два дня – срок вполне достаточный для молодой девушки для того, чтобы «втрескаться» в живописную фигуру «знатного иностранца». К вечеру на второй день уже и отец не прочь был обзавестись «породистым» зятем. Незаметно толкнул я под столом Алешку и успел шепнуть ему, что приспело время убираться отсюда, и как можно поспешнее. Утром ушли в другое село. Перед отходом «жених» заявил, что вскорости вернется.
Любопытно было смотреть, когда Алеша бродил со двора во двор со своим неизменным дрекольем: не то странник божий, не то нищий, не то бродяга.
Как-то зашел у нас разговор о самих себе и о наших семьях. Узнал я от него, что его старший брат, кавалер ордена Святого Георгия капитан Делов, вступивший в ряды Добровольческой армии почти с начала ее организации, пропал без вести. Мне сразу вспомнился Ейский госпиталь и та группа корниловцев, среди которых был и капитан Делов – точная копия Алеши, только более плотный. Я, конечно, рассказал ему все, что знал о его брате и о его смерти в первом же бою по возвращении из госпиталя. Пал смертью храбрых в рядах доблестного Корниловского полка в начале декабря 1918 года. Он только спросил меня, настолько ли это верно, что об этом можно уведомить отца.
– Конечно да…
Закончили мы свой первый совместный вояж, съездили в Провадию, запаслись новыми иконами и отправились во второй, для меня уже последний. Приближалась Страстная неделя, и я уведомил своего компаньона, что дней через 5–6 уезжаю в Софию, на что получил ответ, что спустя несколько недель он также собирается уехать туда же.
По-прежнему продажа у меня шла вяло, тогда как Алеша в этом занятии преуспевал. Как-то раз получили мы ночлег в богатой семье, но помещение нам отвели не в доме, а в совершенно новой пристройке. Настлали нам соломы, чем-то прикрыли ее сверху и дали одеяла. Накормили. Вернулись мы в свой «апартамент» и сидели, болтая о том о сем, когда вошел юноша в гимназической форме – сын хозяина. Оказался он весьма любознательным и расспрашивал буквально обо всем, в том числе о Гражданской войне и о нас самих. О себе мы дали почти точные сведения, чему юнец как будто не совсем верил. У меня имелись при себе все необходимые документы для поступления в Пражский университет, куда я лишь собирался, высланные мне институтом. Просмотрев их все, гимназист удивленно спросил: «Так вы можете быть священниками?» Заволновался он ужасно и побежал в дом. Через короткое время вернулся он с извинениями от имени родителей, что они не смогли дать нам помещение в доме, так как к праздникам съехалась вся семья – молодежь, учащаяся в городе. Мы попросили его передать родителям нашу искреннюю благодарность, уверив его в том, что нам и здесь хорошо, как это и было в действительности. Наутро за завтраком извинялись перед нами и старшие.
Кажется, отсюда я и уехал в Софию, сдав Алеше остатки моих икон и деньги за проданные, для передачи хозяевам предприятия. Закончил я торговлю иконами с легким сердцем.
В Софии поселился я опять в том общежитии, где так страдал от холода зимой, и сразу стал петь в хоре. Прошла Страстная неделя, прошла
