Пещера Лейхтвейса. Том третий - В. Редер

Но свидетель, который был вызван из Дрездена, тот ножевой мастер, у которого он купил орудие убийства, погубил его. Этот человек ясно показал, что Галлони вошел в его лавку и между различными ножами и инструментами выбрал тот, который был самым острым. Он выдал себя тогда за помещика, который сам хочет закалывать своих быков и свиней, и для этой цели, по его словам, ему и был нужен нож.

Выводы Месмера также ясно говорили против итальянца. Месмер в своем ясном и проникнутом благородной страстью докладе доказывал, что Цезаре Галлони находится во власти силы природы, которую называют «животным магнетизмом» и которую он, доктор Месмер, впервые открыл. Он рассказывал далее, как я путем продолжительного общения с Галлони сделалась таким превосходным медиумом, какого только можно пожелать для доказательства «животного магнетизма», и что одного взгляда итальянца достаточно, чтобы подчинить меня его желанию. Месмер указал на мое долголетнее странствование с Галлони, во время которого он выставлял меня, как свою «певунью», и потом очень верно рассказал про дуэль, которая в свое время состоялась на Пратере и в которой Галлони, вследствие его, Месмера, более сильной воли был побежден. В заключение Месмер высказал убеждение, что для Галлони было легко во время гипнотического состояния отдать мне приказ об убийстве императрицы, и он утверждал, что я должна была точно выполнить все именно так, как мне это внушил итальянец, и что я должна была так же верно направить нож в свою грудь, как я направила орудие убийства в сердце Марии Терезии.

Я тоже с точностью указала на все преступления итальянца. Я призвала в свидетели Бога и всех ангелов в том, что я никогда не питала ни малейшей вражды против великой императрицы и, понятно, была далека от мысли убить ее. Эта мысль впервые была внушена мне Галлони.

Я сама очень мало знала об обстоятельствах, при которых было совершено преступление, и когда императрица привела меня в чувство, я как будто пробудилась ото сна и увидела себя вдруг окруженной стражей и закованной в цепи. Во всяком случае, я чувствовала к Галлони непобедимое отвращение, я ненавидела этого человека, но я не могла себе помочь, я должна была следовать за ним, и если бы он повел меня в огонь и воду, я последовала бы за ним, и один только взгляд его глаз был достаточен, чтобы подчинить меня его целям.

Мне была предоставлена очная ставка с Галлони, и тотчас мной овладела странное беспокойство. Но итальянец был достаточно хитер, чтобы перед судом не пользоваться своим дьявольским искусством: он упорно отрицал, что он подчинен силе, которую называют «животным магнетизмом», он утверждал, что никогда об этом не слышал, он пожал плечами по поводу показаний Месмера и высказал мнение, почему Месмер так оживленно вступился за меня, — ведь я так красива, а Месмер был молодым человеком, — этого было вполне достаточно, чтобы объяснить связь между нами.

Пока я еще была под стражей и следствие еще продолжалось, я вызвала, как своих свидетелей, Баркера и Жирардена и указала на Париж или Лондон, как на города, где можно найти того или другого. Но, к моему несчастию, все розыски моих обоих друзей окончились безрезультатно: Жирарден и Баркер находились тогда — мне об этом сообщили — в путешествии вокруг света, которое Баркер предпринял с целью забыть боль моего отказа, а Жирарден сопровождал его. Нельзя было узнать, где они оба в настоящее время находятся, и, таким образом, я должна была отказаться от своих главных свидетелей.

Наконец был объявлен приговор. Я ожидала его почти в судорожном состоянии, потому что виселица и тюремное заключение, страх и надежда казались мне гораздо менее ужасными, чем неизвестность. Среди безмолвного напряжения публики, около двенадцати часов ночи на третий день процесса был объявлен приговор.

Суд с трудом пришел к решению; он совещался четырнадцать часов. Долго спорили о возможности влияния на человека путем «животного магнетизма», и большая часть судей не могла согласиться с этим и поверить в новое открытие. И хотя всем было ясно, что Галлони родился с мыслью об убийстве и что я была принуждена к нему, но приняли во внимание, что я, которую все считали любовницей итальянца, была его послушным орудием. Но все знали, что добрая императрица интересуется мной и не желает моей смерти. Поэтому приговор по отношению ко мне гласил о пожизненном заключении и был отягощен постом каждый год в тот самый день, в который было совершено гнусное покушение.

Я не могу рассказать вам, Лейхтвейс, что испытала я при этом приговоре. Я определенно рассчитывала на смерть, и она была бы мне приятна, да, я бы ее приняла с радостью. Ведь что могла я ждать от жизни другого, кроме тяжких мук и безрадостного существования? То, что я любила, я потеряла навсегда. Никогда не осмелилась бы я, опозоренная, убийца императрицы, вернуться к моему супругу, к моему ребенку; никогда я не осмелилась бы под своим настоящим именем, которое я имела право носить, под именем баронессы Аделины Кампфгаузен опять явиться в общество, к которому я принадлежала. Таким образом, я вполне была приготовлена к тому, чтобы сложить свою голову на плахе, и если бы мне сообщили этот приговор, я встретила бы его одобрительным кивком головы.

Но когда надо мной произнесли роковые слово: ты должна жить, но тебя будут впредь держать, как пойманное хищное животное, тебя будут держать за решеткой, бросят в тюрьму, в которую никогда не попадет теплый солнечный луч, в которой ты медленно будешь увядать, может быть, сойдешь с ума, — когда я это услышала, мой друг, я издала безумный крик и упала на колени.

Но председатель уже дал знак и был введен Галлони. Закованный в цепи, он нахально встал перед судейским столом. Мне казалось, что на его лице была уверенность, что его оправдают. Он увидел, что я, низко наклонившись, лежу на полу; тогда он должен был понять, что судьи поверили его показаниям и меня одну признали виновной.

— Цезаре Галлони, — произнес председатель, и неприятно звучал полный голос белобородого старца в зале, которая, будучи освещена немногочисленными, но большими лампами, находилась в каком-то страшном полумраке, — Цезаре Галлони, суд того мнения, что его призвание освободить землю от одного из самых опасных негодяев, от изверга в человеческом образе, который должен быть уничтожен, как чудовище, без сожаления и без потери времени. В прежние времена были рыцари, которые выезжали для того, чтобы освобождать страну, которую посещали такие страшные звери, — св. Георгий убил дракона, и еще теперь празднует мир его подвиг. Рыцари исчезли, но св. Георгий наших времен — это правосудие, которое по распоряжению цивилизованного государства владеет оружием, очищающим землю от драконов, чудовищ и хищных животных в образе человеческом. Ты покушался на преступление. Цезаре Галлони, которое, слава Богу, в Австрии принадлежит к редчайшим и для успокоения населения нашего отечества следует сказать, что тот, который был способен на такое проклятое преступление, был иностранцем. Ты задумал убить государыню, но ты проявил еще коварство и жестокость в том, что ты не сам хотел убить, но ты подчинил своему влиянию глупую женщину, чтобы из нее сделать себе необходимое орудие. Суд того мнения, что для тебя было совершенно безразлично, каким образом совершилось бы это убийство; путем ли, доступным человеческому пониманию, или под влиянием силы природы, которую многие достойные ученые упорно отрицают. Во время разбора дела выяснилось, что не может быть никакого сомнения в том, что ты, Цезаре Галлони, заставил свою помощницу направить в сердце императрицы купленный тобою нож и, следовательно, ты настоящий, истинный и позорный убийца. Ввиду чудовищности твоего преступления суд считает себя вынужденным назначить тебе самое строгое наказание, которое по кодексу нашего права за него полагается. Цезаре Галлони, ты приговорен к смертной казни через сожжение на костре.