Собрание сочинений в 12 томах. Том 3 - Марк Твен

Несколько раз за последний месяц он спрашивал себя: «Неужели я просто фантазер? Да, наверно. Все теперь гоняются за призрачным счастьем, все хотят, чтобы богатство свалилось с неба, и никто не желает наживать его в поте лица. Так не годится, нужно дать людям расчет и заняться каким-нибудь честным трудом. Нет здесь никакого угля. Какой же я был дурак! Надо с этим кончать».

Но решиться на это он не мог. За такими мыслями обычно следовало еще полчаса мучительного раздумья, потом он вставал, расправлял плечи и говорил: «А все-таки уголь здесь есть, и я не отступлюсь. Изрою всю гору, но не сдамся, пока жив!

Филиппу и в голову не приходило попросить у сквайра Монтегю еще денег. Ведь у него теперь только один шанс из тысячи найти уголь, а потому нечестно было бы просить денег, и очень глупо поступил бы Монтегю, если бы дал их.

У Филиппа было три смены рабочих. И вот однажды, уплатив им за неделю, он убедился, что денег у него больше нет. Он не мог позволить себе влезть в долги и дал людям расчет. Немного погодя они явились к нему в хижину, где он сидел как воплощенное отчаяние, подперев голову руками и упершись локтями в колени. Один из рабочих выступил вперед.

— Мистер Стерлинг, — сказал он. — Когда Тим подвернул ногу и провалялся целую неделю, вы платили ему половину жалованья, и это здорово поддержало его семью. И вообще, когда кому из нас приходилось туго, вы всегда помогали чем могли. Вы поступали с нами по справедливости, а мы тоже люди и сразу видим настоящего человека. От этой горы мы толку не ждем, но когда в человеке столько упорства, это мы уважаем. Уж, кажется, всё против вас, — а вы, знай, гнете свое. Черт меня подери, да неужто мы не остались бы с вами до самого конца, будь у нас хоть какой-нибудь харч! Так все ребята говорят. Вот мы и решили напоследок еще попытать счастья. Поработаем еще три дня; если ничего не найдем, не спросим с вас никакой платы. Вот это мы и пришли сказать.

Филипп был тронут. Будь у него деньги на «харч» на три дня, он принял бы великодушное предложение шахтеров, но теперь он, конечно, не мог уступить им в благородстве и мужественно отказался. Потом пожал им всем руки и, оставшись один, вновь предался безрадостным думам. А рабочие все же отправились в туннель и «попытали счастья напоследок». Они проработали целый день; потом заглянули к Филиппу попрощаться и ушли, так и не сумев ничем его порадовать.

Назавтра Филипп продал все инструменты, оставил себе только два-три комплекта; кроме того, он продал на слом одну из опустевших хижин вместе со всей домашней утварью; на эти гроши можно купить еды и продолжать работу в одиночку. В конце дня, одевшись похуже, он отправился в туннель. Там он зажег свечу и стал ощупью продвигаться вперед. Странное дело: из глубины слышится стук кирки или бура… а вот и огонек блеснул… Да это Тим!

— Я нанялся на «Золотой вереск», — сказал ему Тим, — дней через десять мне приступать, а пока поработаю здесь. Надо же что-нибудь делать, и потом я вам должен — вы ведь давали мне деньги, когда я хворал.

— Ничего вы мне не должны, — сказал Филипп.

Но Тим стоял на своем.

— Ну, вот что, — сказал Филипп, — у меня есть немного еды. Будем работать, пока она не кончится.

Со следующего дня Филипп работал буром, а Тим киркой. Вначале Филиппу не терпелось увидеть результат каждого взрыва: не успеет дым рассеяться, а он уже тут как тут. Но всякий раз перед ним была все та же пустая порода, и под конец он уже почти равнодушно ждал взрыва и мало интересовался результатом. Он просто из упрямства продолжал тянуть лямку, не надеясь больше на успех.

Тим оставался с ним до тех пор, пока не пришло время ему уходить на «Золотой вереск», и тщетность их трудов удручала его, кажется, не меньше, чем Филиппа. Когда он ушел, Филипп продолжал сражаться с судьбой в одиночку; он работал изо дня в день, но дело шло медленно, и порой ему казалось, что он не подвигается ни на шаг.

Однажды под вечер он кончил бурить шпур, над которым трудился уже больше двух часов; очистил его, засыпал порох и вставил запал, потом заполнил шпур землей и мелким щебнем, как следует утрамбовал все это, поднес к запалу свечу и побежал. Вскоре раздался глухой взрыв, и Филипп машинально повернул было назад, чтобы посмотреть, что получилось, но вдруг остановился в раздумье.

«Бесполезно, — сказал он себе. — Это просто смешно. Ну, найду я уголь… опять какой-нибудь жалкий пропласток, от которого все равно толку никакого…»

Он уже шел к выходу из туннеля.

«Я побежден, — думал он. — Ни денег, ни припасов… Ничего не поделаешь, надо бросить эту затею… Столько напрасного труда! Но нет, я не побежден! Я заработаю еще денег, вернусь сюда — и тогда посмотрим, чья возьмет! Да, но на это могут уйти годы, долгие годы…»

Выйдя из туннеля, он сбросил куртку, опустился на камень и долго смотрел на заходящее солнце, на поросшие лесом горные хребты, словно катящиеся волна за волной в расплавленное золото заката.

Что-то происходило у самых его ног, но он этого не замечал. Он глубоко задумался, и думы его становились все мрачнее. Потом он поднялся, бросил взгляд на далекую долину, и мысли его приняли новый оборот.

«Чудесный край! Как там хорошо! Но там, внизу, совсем не то, что здесь. Ну что ж, пойду домой укладываться — больше делать нечего».

И Филипп медленно пошел к своей хижине. На полпути он вспомнил о куртке, хотел было вернуться, но тут же улыбнулся и зашагал дальше — такое старье вряд ли понадобится ему в цивилизованном обществе. Пройдя еще немного, он вспомнил, что в кармане остались нужные бумаги, и, с досадой махнув рукой, повернул обратно, нашел куртку и надел ее.

Пройдя шагов десять, он вдруг остановился как вкопанный. Мгновение он так и стоял, как бы пытаясь поверить чему-то и не смея. Потом потрогал рукой плечо, спину — и обмер. Лихорадочно схватился за полу куртки и весь задрожал. Сорвал с себя куртку, быстро глянул на нее, швырнул в сторону и кинулся назад к штольне. Отыскал то место на земле, где прежде лежала куртка; пришлось низко нагнуться — в сумерках трудно было что-нибудь разглядеть; потом, чтобы окончательно убедиться, приложил руку к земле — и на пальцы его набежала струйка воды.

— Господи! Наконец-то!

Он зажег свечу и побежал в штольню. Там он подобрал кусок породы, выброшенный последним взрывом.

— Вот этой-то глины мне и надо было! Где она, там и уголь!

С великим усердием Филипп работал киркой еще долго после того, как совсем стемнело, и, когда наконец побрел домой, он твердо знал, что он обладатель угольного пласта, самого настоящего, мощностью в семь футов.

На шатком столе в своей хижине он увидел желтый конверт, в каких доставляют телеграммы. Филипп вскрыл его, прочитал телеграмму, скомкал и бросил на пол.

В телеграмме стояло:

«Руфь тяжело больна».

ГЛАВА XXXII

РУФЬ ВЫЗДОРАВЛИВАЕТ. ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ

Alaila pomaikai kaua, ola na iwi iloko о ko kaua mau ia elemakule[199]. 1

2

__________

2 И будет он тебе в старости утешением и опорой (сирийск.)[200].

Вечером Филипп пришел на Илионский вокзал. Весть о его удаче опередила его, и, пока он ждал поезда, его окружила толпа любопытных; градом сыпались вопросы. Счастливец, этакое богатство! Уж теперь-то сомневаться нечего!

Как только Филиппу повезло, он сразу оказался важной персоной, речи его имели глубокий смысл и каждый взгляд был исполнен значения. Ведь слово владельца богатых угольных копей ценится на вес золота, и самую пустую его фразу люди повторяют как откровение.

Филиппу хотелось остаться одному. Его удача казалась ему в эту минуту просто насмешкой, злой шуткой судьбы, которая предлагает роскошные яства человеку, лишенному аппетита. Ведь он стремился к успеху прежде всего ради Руфи, а теперь, в час его торжества, она, может быть, умирает.

— Все в точности, как я ковориль, мистер Стерлинг, — твердил Филиппу владелец илионской гостиницы. — Я ковориль Джейку Смиту: уш этот-то своего добьется, провалиться мне на этом месте.

— Вам бы надо было войти в долю, мистер Дузенгеймер, — отвечал Филипп.

— Ваша правда, я и сам оп этом потумываль. Да все моя старуха: коворит, не лезь, не твоя сабота. Ну, я и не полез. И остался на бобах. А как мистер Прайерли, он разве сюта польше не приедет?

— А что?

— Та ведь сколько пыло выпито пива и трукого прочего, у меня все саписано, и счет тавно его ждет.

Эта ночь казалась Филиппу бесконечной, он не находил покоя. В другое время мерное покачивание вагона убаюкало бы его, а перестук колес и рев железного чудовища только весело напоминал бы ему, что все хорошо и скоро он будет у цели. Теперь же это были недобрые и пугающие звуки; да и поезд, казалось, ползет, как черепаха. И не только ползет, но еще и останавливается на каждом шагу и стоит, неподвижный, застывший, в зловещей тишине. «Не случилось ли чего-нибудь? — думал Филипп тревожно. — Нет, кажется, это просто станция. А может быть, тут есть телеграф?» И он настороженно прислушивался: что если сейчас откроется дверь и проводник окликнет его и подаст телеграмму с роковым известием?