Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

Очень мало света и воздуха доходило до нового уровня улицы. Внизу было душно и мокро от дождя. Дождь — старая портлендская традиция, но тепло, семьдесят градусов по Фаренгейту, второго марта — вполне современно — это результат загрязнения воздуха. Городские и индустриальные испарения не контролировались достаточно надежно в середине двадцатого века, так что кумулятивный эффект оказался неизбежным. Потребуется несколько столетий, чтобы в воздухе уменьшилось содержание СО2, если это вообще произойдет. Нью-Йорк, по-видимому, будет величайшей жертвой реального парникового эффекта: полярная шапка продолжает таять и уровень моря поднимается, по сути дела весь Босфор в опасности.

Есть и кое-какая компенсация. Дно залива Сан-Франциско поднимается, и вскоре обнажатся сотни квадратных миль со всем, что утонуло с 1848 года. Что касается Портленда, то он в восьмидесяти милях от моря и отделен от него хребтом. Ему угрожает не поднимающаяся, а падающая с неба вода.

Западный Орегон всегда был дождливым местом, но сейчас дожди шли непрерывно, безостановочно, тепловатые дожди. Все равно что живешь в чуть теплой бане.

Новые города — Уматилла, Джон Дэй, Френч Глен — расположены к востоку от Каскадов. Там тридцать лет назад была пустыня. Сейчас там летом страшно жарко, но осадки составляют сорок пять дюймов в год, сравнительно со ста четырнадцатью дюймами в Портленде. Возможно интенсивное земледелие, пустыня цветет. Население Френч Глен — семь миллионов. Портленд позади в Марше Прогресса. В Портленде нет ничего нового. Недоедание, перенаселение, крайнее загрязнение окружающей среды для него норма.

В старых городах больше цинги, тифа, гепатита, в новых — больше сражений банд, больше преступлений и убийств. В одних правят крысы, в других — мафия.

Джордж Орр оставался в Портленде, потому что всегда жил там и потому что не верил, что в другом месте будет лучше.

Мисс Кроч, безучастно улыбнувшись, жестом разрешила ему войти. Орр считал, что кабинеты психиатров, как кроличьи норы, всегда имеют два выхода. Этот не имел другой двери, но вряд ли у пациентов был шанс столкнуться нос к носу. В Медицинской школе говорили, что у доктора Хабера практика небольшая, он преимущественно исследователь. Орр счел его преуспевающим специалистом, а покровительственные манеры доктора подтвердили это. Однако сегодня, меньше нервничая, Орр был более наблюдательным.

Кабинет не имел пластиково-кожаной уверенности в финансовом успехе, не было в нем и академического равнодушия к роскоши. Кресла и кушетки виниловые, стол пластиковый, лишь по краям отделанный деревом.

Доктор Хабер, белозубый, с гнедой гривой, большой, прогудел:

— Добрый день!

Его сердечность не была притворной, разве только чуть преувеличенной. Тепло его голоса было реально, но покрыто пластиком профессиональных манер. В нем чувствовалось желание нравиться и быть полезным. «Доктор, в сущности, не уверен, — подумал Орр, — что существуют другие, и пытается доказать себе это, помогая им. Он так громко гудит „добрый день“ потому что не уверен, что услышит ответ».

Орр хотел сказать что-либо дружеское, но ничего такого не приходило в голову, и он сказал:

— Похоже, Афганистан втянет нас в войну.

— Ну, с конца августа это на всех картах.

Ему следовало бы понимать, что доктор лучше осведомлен в международных делах. Сам Орр три недели как отключился от информации.

— Не думаю, что это поссорит союзников, — продолжал Хабер, — разве что привлечет Пакистан на сторону Ирана. Тогда Индия окажет большую поддержку соседям. Я думаю, что речь Гупты в Дели свидетельствует, что он готов к этому.

— Она расширяется, — сказал Орр. Он чувствовал себя подавленным и несовременным. — Война, я хочу сказать.

— Это вас беспокоит?

— А вас разве нет?

— Это к делу не относится, — сказал доктор.

Он улыбался своей широкой медвежьей улыбкой, как мохнатый медвежий бог. Но после вчерашнего он все время был настороже.

— А меня беспокоит.

Но Хабер не заслуживал ответа. Вопрошающий не может оторваться от вопроса, не может быть объективен, если отвечающий — объект исследований. Впрочем, Орр не высказал вслух эту свою мысль. Он в руках доктора, который, конечно, знает, что делать. Орр предпочитал считать, что люди знают, что делают, может быть, потому, что сам этого не знал.

— Хорошо спали? — спросил Хабер.

Он сел под левым задним копытом лошади.

— Спасибо, хорошо.

— Хотите еще раз во Дворец Снов?

Он внимательно следил за пациентом.

— Конечно, ведь я здесь для этого.

Он видел, как Хабер встал, подошел к столу, видел, как большая рука приближается к его шее — и ничего не случилось.

— Джордж…

Его имя. Кто звал? Голос ему незнаком.

Сухая земля, сухой воздух, звуки незнакомого голоса в ушах. Дневной свет, но никакого направления. Нет пути назад.

Он проснулся.

Полузнакомая комната, полузнакомый большой человек в просторном халате, с белозубой улыбкой, с непрозрачными темными глазами.

— Судя по ЗЭГ, сон короткий, но очень яркий, — сказал густой голос. — Посмотрим. Чем быстрее воспоминание, тем оно полнее.

Орр сел, чувствуя, как у него слегка кружится голова. Он на кушетке. Как он сюда попал?

— Не очень много. Снова лошадь. Вы велели снова видеть мне во сне лошадь, когда загипнотизировали меня?

Хабер покачал головой, не говоря ни да, ни нет, и продолжал слушать.

— На этот раз стойло. Эта комната, солома, ясли, в углу вилы и так далее. В стойле лошадь. Она…

Выжидательное молчание Хабера не позволило уклониться.

— Она произвела огромную кучу навоза, коричневого, дымящегося. Лошадиный навоз. Она была похожа на Маунт-Худ, с этим небольшим пригорком на северном склоне, и вообще… Она заняла весь ковер и надвигалась на меня, поэтому я сказал: «Это только картина горы». И проснулся.

Орр поднял голову, глядя мимо Хабера на стену, где висела фотография Маунт-Худа.

Безмятежная картина в мягких, размытых тонах: серое небо, красновато-коричневая гора с белыми точками ближе к вершине, туманный фон.

Доктор не смотрел на картину. Он пристально следил за Орром. Когда Орр окончил, он рассмеялся, не то чтобы слишком громко, а просто чуть возбужденно.

— Мы к чему-то приближаемся, Джордж!

— К чему?

Орр чувствовал себя жалким и униженным, голова его все еще кружилась после гипноза. Он лежал здесь спящий, может, раскрыл рот во сне и храпел, а Хабер шпионил за его мозгом и подсказывал ему, что видеть во сне.

Он чувствовал себя выжатым, когда же конец? Очевидно, доктор не помнит о фотографии лошади, не помнит разговор о той фотографии. Он уже в новом настроении, с которым не связаны все его воспоминания.