На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

— Не знаю, что значит потеряться, Рыжая, — подмигнул он, ушел и вскоре скрылся в толпе.

Но на этом трудности Далли не закончились. К ней подошел вкрадчивый господин с ослепительно напомаженными седыми волосами, на его мизинце красовался огромный перстень с изумрудом, он подавал ей кубок за кубком странный горячий напиток из чаши для пунша, пока ей не начали мерещиться картинки из дешевого синематографа на обоях.

—  Я видел ваше самозабвенное представление в Чайнатауне. Постарайтесь никогда о нем не забывать. Вы такая соблазнительная пленница, — и прежде чем она успела опомниться, он, кажется, схватил ее запястье и начал надевать изысканные серебряные наручники.

—  Думаю, нет, — раздался откуда-то спокойный голос, и Далли поняла, что ее ведет к причудливому ящику с этикеткой «Таинственный шкаф» высокая фигура в плаще, оказавшаяся ассистенткой фокусника.

 —   Сюда. Залазь.

Далли не была склонна к обморокам, но выполнила то, что ей велели, потому что как раз перед тем, как дверь захлопнулась, воздух, кажется, стал светлее, и она узнала ту женщину, которую видела вчера в универмаге «Смоукфутс» —  сегодня на ней было трико танцовщицы и бархатный плащ, усыпанный блестками. Обоняние Далли помнило что-то еще, что-то вне времени и прежде памяти, прежде ее первых детских слов, дразнящий нос аромат ландыша.

У нее было достаточно времени, чтобы пробормотать: «Что только ни порождает мой мозг?», и тут, из-за какого-то клофелина в пунше —  если Кэти была права насчет этого сброда Вайба, он там обязательно был —  Далли стала свидетельницей странного затмения времени, в конце которого заметила дверь, которую, должно быть, видела всё это время, но только сейчас смогла подойти к ней и открыть.

Она вышла на Нижний Вестсайд, фактически перед своим пансионом, там сидела, сгорбившись, Кэти в пурпурном наряде и курила Сладкий Махорочный Табак. Недавно рассвело. Фокусников, которые ее спасли, нигде не было видно, не было нигде и их «Таинственного шкафа», Далли собиралась вернуться и его поискать, но он исчез сам собой.

—  С тобой всё в порядке? —  Кэти зевала и потягивалась. — Я не буду спрашивать, хорошо ли ты провела время, знаю, что хорошо.

 —  Это всё очень странно, потому что лишь минуту назад...

—   Не нужно ничего объяснять, он наверняка был привлекательным молодым субчиком.

  —  Кто?

 —  Я тебе говорила, что это платье сотворит чудо. Что значит «кто»? Тебе нет нужды скрытничать со мной.

—   Кэти, — она села возле подруги, громко шелестя тафтой. — Я не помню абсолютно ничего.

— Не помнишь даже имя этого волшебника, готова поспорить, —  она произнесла это с таким исключительным сожалением, что озадаченная Далли хотела похлопать ее по плечу, но потом вспомнила свою высокую избавительницу в усыпанном блестками плаще.

—  Теперь ты уйдешь, — в отчаянии выдула клуб дыма Кэти, — и, наверное, навсегда.

  —  Исключено.

 —   О, Далия. Ты знала всё это время.

—  Это что-то особенное. Я знала. Но не я не знала, что знала. Пока она, —  Далли с каким-то удивлением кивнула, —  не пришла за мной?

 Резиденция Зомбини, которую Далли узнала по своему уже потрепанному экземпляру «Иллюстрированного еженедельника Дишфорта», оказалась просторной «французской квартирой» в недавно построенном здании на верхнем Бродвее, Лука выбрал его за сходство с дворцом Питти во Флоренции, Италия, и называл grattacielo или небоскребом, поскольку здание было двенадцатиэтажным. Комнаты, кажется, были разбиты на квадраты, нашпигованные автоматами людей и животных в собранном и разобранном виде, шкафами для исчезновения, столами, парящими в воздухе, и другим инвентарем для фокусов, здесь были автоматы Девенпорта с черной каймой вокруг глаз на мрачных лицах, в беспорядке лежали отрезы прекрасного угольно-черного бархата и пестрого глазета с восточными мотивами, зеркала, кристаллы, пневматические насосы и клапаны, электромагниты, рупоры, никогда не пустеющие бутылки и самовоспламеняющиеся свечи, пианолы, проекторы движущихся изображений, ножи, мечи, револьверы и пушки, а сверху еще клетка с белыми голубями...

—  Что называется —  дом фокусника, —  сказала Бриа, показывавшая ей квартиру.

Она была прямиком с какого-то утренника, в красном усыпанном блестками костюме метательницы ножей, ей удавалось походить на монахиню, не чуждую озорства, насколько того требовала ситуация. Она ассиметрично скалила зубы в сторону Далли, Далли думала, что это что-то значит, но не могла расшифровать послание.

В целом она сочла своих новообретенных сводных братьев и сестер сведущими и тактичными детьми, но жить вместе с ними было абсолютно невозможно. Старшие работали на сцене с родителями, ходили в школу, работали на полставки в даунтауне и были столь же склонны терзать ковер головами друг друга, сколь и сидеть мирно субботним утром друг у друга на коленях и читать в Журнале «Маленького Немо». У них были и более отвратительные привычки, например, они пили воду из тающего морозильника. Настоящие малыши, Доминик, Лючия и младенец Кончетта, жили в веселом хаосе кукол и кукольной мебели, катящихся игрушек с колокольчиками, барабанов, пушек и раскрасок, ярких плевательниц из майолики и пустых флаконов от касторки Флетчера.

Далли не пробыла в доме еще и десяти минут, как с ней заговорили Нунци и Чичи.

—   Хотите разменять двадцать пять центов? — спросил Чичи.

  —  Конечно.

  — Две монеты по десять центов и один пятицентовик, окей?

Она увидела, что Нунци вращает глазами, и когда посмотрела на ладонь, вполне предсказуемо, Чичи, успел всучить ей три десятицентовика, добавив небольшой бонус.

—   Неплохо, —  сказала Далли, — но взгляни на этот четвертак.

—   Подождите, где? Я только...

— Хехе, — Далли перекатывала монету между пальцев, совершила несколько пассов и, наконец, протянула ее под нос Чичи.

—  Эй, как насчет трюка с Индейской веревкой, — объявил Нунци, доставая из кармана кусок веревки и огромные ножницы, пока они с Чичи хором напевали знакомую тему из оперы «Силы судьбы», завязали на веревке сложную петлю, разрезали ее на несколько кусков, помахали шелковой тканью, и веревка вернулась в свой первозданный вид, как новенькая.

Восприняв это как нечто обычное,

— Отлично, согласна, —  сказала Далли, —  но подождите, я думала, Трюк с Индейской веревкой —  это когда вы карабкаетесь по длинной свободно висящей веревке, пока не исчезнете без следа.

— Нет, —  сказал Чичи, —  то «Трюк с Индейской веревкой», а это «Трюк Индейская веревка», видишь, мы купили эту веревку в Бауэри у индейца. Так что это Индейская веревка, видишь...

 —   Она это понимает, кретино, —  брат хлопнул его по голове.

Вползла Кончетта, заметила Чичи и подняла на него глаза, сияющие и полные надежды.

— А, маленькая Концертина! —  воскликнул Чичи, поднял сестру и сделал вид, что играет на ней, как на гармошке, и поет песню из обширного репертуара Луиджи Денца, а младенец тем временем подхрюкивал и вовсе не пытался вырваться.

 Далли когда-то представляла: если она снова найдет когда-нибудь Эрлис, она просто разучится дышать или что-то в таком роде. Но, попав в семейный хаос почти без суеты, как дружелюбная незнакомка, она только искала возможность внимательно рассмотреть их обеих — Эрлис, когда было незаметно, что она смотрит, а потом себя в одном из зеркал, стоявших или висевших повсюду в этих комнатах, она искала сходство.

 Даже без театральных туфель Эрлис была выше Луки Зомбини, ее светлые волосы затянуты в «пучок Психеи», из которого торчали непослушные пряди, сегодня они рвались на свободу. Далли считала: то, как женщина в своем разнообразии вариантов Аккуратности справляется с беспорядком волос, может предоставить ключ к другим чертам характера, которые она скрывает, и к какому-то своему удовлетворению поняла, что Эрлис чаще ходит дни напролет после пробуждения, не утруждаясь приведением в порядок соломенных волн, хотя непослушные волосы требовали более крепких пут, чем ей казалось.