Уиронда. Другая темнота - Луиджи Музолино
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Але. Але. Я не знаю… С тобой что-то случилось. Я заберу тебя. Трилобит. Поедем в больницу, да… Надо идти домой.
– Дома больше нет, некуда возвращаться, – возразил череп и скорчил гримасу, выставив желтоватые зубы.
Пьетро охватила такая невыносимая тоска, что он чуть не заплакал. Перед глазами поплыло. Он вытер навернувшиеся слезы, чтобы не показывать их существу, не сводившему с него глаз, в которых читалась страшная догадка.
А потом глянул на руку, чувствуя, что она стала скользкой. И увидел алую кровь.
Пьетро закричал. И бросился бежать.
Подальше от Алессио, от палатки, от маслянистого озера, полного ужасных загадок.
Вниз по тропинке.
Прочь.
Но бежал он недолго.
Через пару десятков метров Пьетро почувствовал, что больше не может даже идти. Кости хрустели, как стебли камыша на ветру. Пьетро зажмурился, а потом снова открыл глаза, обливаясь кровавыми слезами. Сделал последний шаг, упал на землю и остался лежать, спиной в пыли, головой между камней.
Он знал, что больше не встанет.
Прежде чем ослепнуть, прежде чем испустить свой последний крик, который услышат лишь тысячелетние вершины, он чуть приподнял голову и в последний раз посмотрел на озеро.
На поверхность, рисуя на мертвой воде знаки тайного языка, всплывали серые тени трилобитов.
Двухъярусная кровать
Я сплю наверху, а Стю внизу.
Вообще-то моего брата зовут Стефано, то есть Сте, но я всегда называю его Стю, потому что он дурачок. И все время писается по ночам. Да, он меня младше, ну и что?
Он, конечно, не идеальный, и я часто прикалываюсь над ним, но мама с папой любят его больше, а на меня почти не обращают внимания… Я не в обиде – он мой брат, и я его тоже люблю.
По вечерам родители рано отправляют Стю в постель. Потому что он маленький и утром должен идти в детский сад. И каждый вечер он хнычет, что хочет спать с ними. Ему четыре. Мне семь с половиной, и я могу ложиться, когда хочу. Ну, почти. Скажем так, ложусь, когда хочу спать.
Сижу, смотрю с мамой и папой телевизор или валяюсь на ковре и играю сам с собой. Потом, когда начинаю зевать, папа качает головой, а мама говорит: «Иди спать, забирайся наверх», я захожу в туалет, посылаю воздушный поцелуй маме с папой с порога их комнаты и иду в детскую.
Стю никогда не гасит ночник, потому что боится темноты, ссыкунишка.
Я медленно забираюсь по лестнице и ложусь на верхнюю кровать. Иногда мне быстро удается заснуть, иногда – нет, или я засыпаю, но вдруг просыпаюсь снова, если снится кошмар – как-то раз мне приснилось, что из колодца в полу темного погреба высовывается странный человек, у которого вместо головы – книга.
Иногда я не могу уснуть, потому что Стю сопит, как поросенок, или в голову лезут всякие плохие мысли, и я кручусь и кручусь на матрасе, вздыхаю и раздражаюсь. А матрас у меня на пружинах – знаете, наверное, – он очень скрипит.
Так вот, если я долго кручусь в кровати, мой младший брат почти всегда просыпается.
И начинает хныкать:
– Нико, не надо, пожалуйста. Хватит, – таким писклявым голосом, как у совсем маленьких детей. – Хватит…
От этого я раздражаюсь еще больше, начинаю прыгать на кровати, пружины визжат, а Стю внизу всхлипывает и рыдает.
Бывает, я просто впадаю в бешенство, и если хочу поиздеваться над Стю, то свешиваюсь с кровати, закатываю глаза – так, чтобы виднелись одни белки, начинаю строить ему страшные рожи и шептать: «Ссыкунишка, ссыкунишка, ссыкунишка!»
Ничего не могу с собой поделать.
Тогда Стю начинает кричать, как ненормальный, биться в истерике, и в комнату приходят мама с папой.
А я, хитрец, ложусь неподвижно и притворяюсь, что сплю.
Стю вопит так, что чуть ли не задыхается. И иногда писается в постель. Потому что он ссыкунишка.
– Это просто плохой сон, солнышко, ничего страшного, все хорошо… – утешает его мама, а папа фыркает и смотрит в мою сторону. Я чувствую его взгляд и иногда мамин тоже… Но все равно поворачиваюсь спиной, делаю вид, что сплю, и мне никто ничего не говорит.
Потом они уходят, забрав Стю с собой. Я слезаю, приоткрываю дверь детской, смотрю на свет, просачивающийся в коридор из спальни родителей, и слушаю, как они утешают бедного маленького Стю, который все всхлипывает и всхлипывает, пока не засыпает.
Тогда мама с папой встают, идут на кухню. Пьют воду или вино и спорят, я это слышу. Даже ссорятся. Папа, как всегда, расстроенный и злой.
– Я хочу спать нормально, Анджела! Я больше так не могу! Когда уже все это кончится?! Эти кошмары! Сколько еще он будет писаться в кровать?
– Твою мать, я-то откуда знаю? – мама тоже расстроенная и злая. Если она матерится, то, значит, ооочень злая. – Ему, думаешь, легко? У него старший брат умер, черт подери!
– Всем нелегко, Анджела. Просто я больше не могу, – устало отвечает папа. Они плачут, иногда обнимаются, иногда нет, и идут спать. Потом воцаряется тишина.
Тогда я закрываю дверь, выключаю ночник Стю, забираюсь наверх, стараясь не думать о плохом, а только о хорошем, только о хорошем, и в конце концов тоже засыпаю.
Лес, развилки
У нее будут новые зубы.
Белые, ровные, красивые.
Будут, будут, будут, – напевает она про себя. Больше не придется плакать над безумными счетами, которые выставляет Капеллетти.
Только бы все получилось. Только бы Марио не стал возражать.
Если и в этот раз он будет против, если начнет ворчать из-за денег, операции или из-за чего-нибудь еще, тогда… тогда она сделает все сама. Поедет в Румынию одна.
Чтобы установить импланты.
Чертовы новые зубы.
Стоя перед зеркалом, Мириам Орсини широко открыла рот: коренных почти нет, остальные изъедены кариесом, и, как это ни печально, напоминают кладбище пломб.
В туалете офиса пахло хлоркой и дерьмом.
Одиночеством.
Вспомнив идеальные зубы Луаны, Мириам чуть не заплакала. Они вселяли такую надежду.
Полжизни она провела, решая проблемы с зубами. Ежемесячные визиты к своему стоматологу, Артуро Капеллетти, стали для нее бесконечно повторяющимся кошмаром – буры, слюноотсосы, деньги, улетучивающиеся из кошелька.
Большие и малые коренные всегда доставляли ей море хлопот: кариес, абсцессы, пломбы, анестезия, удаления. Ее, красивую тридцатисемилетнюю женщину, преследовали наследственные проблемы с зубами, а денег на качественное лечение не было.
Она сложила ладони лодочкой возле носа и выдохнула, а потом понюхала воздух и щедро плеснула в рот жидкость для полоскания: с недавнего времени ей стало казаться, что изо рта пахнет – словно из-за бесконечного лечения и ударов по самооценке надуманная вонь превратилась в реальную.
Марио все время повторял, что зубы стали ее навязчивой идеей, но, по сути, он просто хотел, чтобы она от него отвязалась.
Мириам все чаще спрашивала себя, какой была бы ее жизнь, если бы
