Писательские дачи. Рисунки по памяти - Анна Масс

Той зимой 67-го вышла моя первая книжка — «Жестокое солнце».

Смотрю на нее и не насмотрюсь: моя книжка! С картинками, с портретом автора! Валяюсь на диване, щупаю, листаю, глажу страницы.

Друзья поздравляют. В «Новом мире» — хвалебный отзыв Игоря Виноградова. Письма от читателей. Звонки от друзей. Но самая большая радость — письмо от Зиновия Шварца. Его мнения я очень ждала и боялась. Среди моих знакомых, пожалуй, не было человека, чье мнение было бы для меня так важно. Потому что это он, Зиновий, толкнул меня в свободное плаванье, в ту увлекательную жизнь, которая и привела меня к этой книжке. Прошло уже шесть лет с тех пор как я уехала из Бакуриани и, кажется, многое случилось в моей жизни, но Зиновий — не побоюсь высоких слов — остался для меня идеалом, примером настоящего интеллигента.

«Прочитал вашу книгу и получил большое удовольствие, — писал Зиновий. — Атмосфера экспедиции передана точно, герои симпатичны, и чувство у меня к ним очень теплое. Не рассматривайте это как комплимент — книга мне действительно нравится…»

Зиновий сообщал, что теперь он женат (на той самой Ане, которую ждал столько лет), воспитывает дочь. Приглашал в гости, в городок Обнинск, куда он переехал из Бакуриани.

«Городок симпатичный, окрестности чудесные. От Москвы сто километров, с Киевского вокзала, полтора-два часа на электричке. И я, и жена будем всерьез рады, если приедете. Не теряю надежды встретиться…»

Не поехала. Ни тогда, ни позже. Может быть, побоялась, что в кругу семьи, в обстановке обычной квартиры образ потускнеет, лишится созданного мною ореола. Глупо. Так больше и не встретились.

Берендеева зима на даче сменилась Московской суетной весной с беготней по редакциям: из одних мне возвращали мои рассказы, в другие я их относила. Отдала в подростковую редакцию издательства «Молодая гвардия» рукопись, куда вошли повесть о детстве «Разноцветные черепки» и с десяток детских рассказов. Вроде бы одобрили и даже поставили в план издания на 1969 год, но я уж знала, что если не тормошить редактора, периодически не звонить, не заходить, не напоминать о себе, рукопись запросто могла выпасть из плана. В общем, по выражению папы — я «ковала железо, пока горячо».

И вдруг Вите с еще несколькими специалистами из ВНИИ-Геофизики, где он теперь работал, предложили поехать по контракту в Восточную Германию на три года. Советским геофизикам доверили отыскать нефть и газ в этой небогатой ресурсами части Европы.

Жалко было прерывать начавшееся литературное барахтанье. Но не расставаться же с мужем на три года. К тому же я ждала второго ребенка, так что литературные дела все равно пришлось бы на какое-то время отложить. А рожать — по слухам — в Германии лучше, чем у нас.

Поэтому, взяв четырехлетнего Андрюшу, летом 1968 года я отправилась в братскую демократическую заграницу, где уехавший раньше нас на три месяца Витя нас с нетерпением ждал.

Восточная Германия

Семьям советских геофизиков предоставили полностью обставленные просторные квартиры в двух подъездах новенького четырехэтажного дома в городке Хенниксдорфе, недалеко от Восточного Берлина.

Почти все жены специалистов у себя на родине обитали в коммуналках или тесных хрущевках, вместе со свекровями и прочими родственниками, и теперь просто балдели от неожиданно свалившегося на них западного комфорта, обилия продуктов и промтоваров, отсутствия очередей, от чистоты мостовых, отсутствия пьяных, вежливости окружающих, которую многие из нас простодушно принимали за дружелюбие. В этом спокойном, благоустроенном западном мире мы, советские жены, первое время выглядели испуганными и голодными туземками, перенесенными каким-то волшебством в цивилизованное общество. Ходили стадом с открытыми ртами. Привыкшие к пустым полкам наших магазинов, закупали колбасу килограммами, варили ведрами холодец из дешевых свиных ножек. Впадали в восторженный шок при виде на глазах нарезаемых розовых свиных отбивных, свежайшего говяжьего фарша, от кружевных бюстгальтеров, замшевых сапожек, элегантных спортивных курток разных фасонов, которые можно было купить без записи и без давки. Начальник нашей партии, Игорь Липовецкий, побывавший по особому разрешению в Западном Берлине, рассказывал, что там всё несравненно богаче и роскошнее, но мы не верили. Куда роскошнее? И зачем — роскошнее?!

Только здесь мы начали осознавать, в каком убожестве пребывали у себя на родине и как трудно будет снова привыкать к убожеству.

Постепенно мы, однако, успокаивались, старались сдерживать эмоции при виде модных тряпок, не позорить родину, потому что больше всего боялись вызвать гнев тех, кто анонимно контролировал нас всех и, если что, доносил, куда следует. От них, высших начальников, зависело, продлить ли наше счастье или прервать его за какой-нибудь проступок и выслать всей семьей из этого рая, где можно обеспечить свою семью на несколько лет вперед.

В клинике городка Хенниксдорфа осенью 1968 года я родила Максима.

Оказалось, что ребенок в условиях, где есть всё, что нужно новорожденным детям — от удобных и красивых одежек до многообразных молочных, овощных и прочих смесей, — это сплошное удовольствие и радость. И вовсе не требуется ежедневно кипятить вороха пеленок, протирать овощи через ситечко, искать по всем магазинам марлю на подгузники, доставать по знакомству заграничную соску, потому что те, что продаются у нас, можно сразу же выбрасывать на помойку. А главное, никто не стоял над душой, не кричал: «Скорее! Он плачет!» Да он вообще не плакал — причин не было. Только спал или улыбался.

Мои новые подруги, глядя на моего спокойного, румяного бутуза и на моложавых многодетных немок, тоже начали рожать одна за другой. Поскольку жили мы все в одном доме, получилась дружная, почти семейная колония. Все были молоды — чуть за тридцать. Многие женщины — бывшие геологи. Вместе работали в экспедициях. Было о чем вспомнить. Мы отлично ладили. Коляски и одёжки передавались «по наследству». При необходимости можно было оставить ребенка под присмотр подруги. Установили даже очередность для посещения городского Дома культуры, где раз в неделю нам показывали советские фильмы.

Два наших «русских» подъезда, конечно, сильно отличались от немецких, увы, не в нашу пользу: окна грязноваты, в подъездах сор, одно из стекол подъезда выбито футбольным мячом. Окна немецких квартир, напротив, всегда сияли чистотой, лестничные площадки вымыты с мылом и украшены цветами. Нам до немецкого совершенства было далеко. Зато мы запросто ходили друг к другу, одалживали деньги, продукты, делились сигаретами — у немцев это было не принято.