Новый Мир ( № 5 2009) - Новый Мир Новый Мир

Мужчина — двигатель и топливо. Разговор по душам с 22-летней поэтессой Верой Полозковой в канун 23 февраля. Беседу вела Дарья Варламова. — “Известия — Неделя”, 2009, 20 февраля <http://www.inedelya.ru/interviews>.

Говорит Вера Полозкова (<vero4ka.livejournal.com>) : “Мне кажется, я скорее носитель мужской логики, чем женской. Мне надо покорять, драться, противостоять, рождать в спорах истину. То есть я могу постичь, как мужчины устроены. <...> Единственная проблема — я не люблю работать. И наше социальное устройство делает женщине скидки — ты существо уязвимое, хочешь — не работай, расти детей, занимайся творчеством. А будь я молодым человеком, стала бы раздолбаем ужасным. Была бы рокером, играла бы на бас-гитаре. <...> Жила бы одна, скорее всего — я социопат, и вряд ли это изменилось бы, будь я мужчиной”.

“Не пропустить бриллиант в куче мусора”. Беседу вел Игорь Савельев. — “Русский мир.ru”, 2009, № 2 <http://www.russkiymir.ru/ru/magazine>.

Говорит руководитель издательства “Glas” Наталья Перова: “Как я уже сказала, в англоязычных странах широкая публика хорошо знает только Толстого и Достоевского. Далее следуют разные степени просвещенности. Из современных писателей, наверное, по-прежнему лидирует Пелевин. На Западе он пошел не сразу, но сравнительно скоро, а главное — вовремя, когда интерес к России еще не угас. Акунин также полюбился во всех странах, причем не как автор массовой литературы, а как вполне серьезный писатель. Я думаю, они со временем разберутся, как это уже не раз происходило”.

“Англоязычный мир, как известно, наиболее самодостаточный по сравнению с другими странами. Ежегодно там издается 150 тыс. наименований книг, и только 3 % — это переводы, причем со всех языков. Сравните с Германией и Францией, где 30 — 35 % — это переводные книги. И хотя американские и английские литераторы редко могут жить на чистые гонорары, писательская активность в Америке настолько высока, что даже маленькие издательства получают по 100 рукописей в неделю самотеком”.

“В Америке существует немало частных и государственных программ поддержки переводов на английский с других языков. Например, недавно за счет такой программы была переведена книга Ольги Славниковой „2017”. А до этого — книга стихов Льва Рубинштейна”.

Андрей Немзер. Меня уже предупреждали. — “Время новостей”, 2009, № 23, 11 февраля <http://www.vremya.ru>.

“Изменения литературного быта, конечно, влияют на литературу. Но литературная эволюция обусловлена не только толчками извне. О том, что нельзя жить в обществе и быть свободным от общества (так заканчивает статью Чупринин), мне уже сообщали. Но „зависимые” люди живут по-разному. А „зависимые” писатели по-разному пишут. Одни — прекрасно, другие — отвратительно. Вопреки тому категорическому плюрализму, что возник задолго до 90-х и, боюсь, не утратит силы (и своеобразного обаяния) с уходом нулевых. Все действительное — разумно... Пусть цветут сто цветов... Ни одна блоха не плоха, а выше головы не прыгнет...”

См. также: Сергей Чупринин, “Нулевые: годы компромисса” — “Знамя”, 2009, № 2 <http://magazines.russ.ru/znamia> .

Андрей Немзер. Разве не чудо? Собрание сочинений Жуковского продолжает расти. — “Время новостей”, 2009, № 30, 20 февраля.

“Новый том Полного собрания сочинений и писем Жуковского (М., „Языки славянских культур”) составили стихотворные повести и сказки. По нумерации это том четвертый (логично следующий за двумя „лирическими” и „балладным”), по счету вышедших — шестой (ценнейшие, впервые полностью расшифрованные и детально прокомментированные дневники поэта — тома XIV — XV — были изданы раньше хорошо знакомых баллад). Выходить Собрание начало в 1999 году — через несколько месяцев можно будет отпраздновать первый юбилей. Есть основания надеяться (стучу по деревяшке, плюю через левое плечо), что к этой круглой дате явью станет том пятый (эпос — отрывки из „Илиады” и „Энеиды”, „Наль и Дамаянти”, „Рустем и Зораб” и проч.), а то и шестой („Одиссея”) с седьмым („Орлеанская дева”, „Камоэнс” и другие драматургические опыты). Тогда просвещенная общественность получит право благодушно констатировать: вся стихотворная (при любых оговорках — важнейшая) часть наследия Жуковского наконец-то представлена потенциальной читательской аудитории. Право-то просвещенная наша общественность обретет, но как им воспользуется — большой вопрос. Допускаю, что никак” .

Виктория Никифорова. Политика пустоты. — “Искусство кино”, 2008, № 9.

“В сухом остатке — позитивная программа Толстого, его новая религия. Это простая скудная еда, тяжелая бессмысленная (потому что из цели превратилась в средство) работа и чудовищные физические страдания, за счет которых пользователи получают шанс нравственно переродиться. Таким образом, мы получаем классический концентрационный лагерь — с возможными небольшими вариациями, которые в него по ходу дела вносили немцы, русские, китайцы и японцы. Главная идея концлагеря — духовное перерождение благодаря тяжелой работе и разного рода страданиям — во всей своей полноте была разработана именно Львом Николаевичем Толстым. Ну а широко разрекламированное „непротивление злу насилием” — это главная заповедь для обитателей концлагеря, чтобы не пытались взбунтоваться. Литература да и вся культурка в этом идеальном концлагере сведена к народным сказкам, тщательно обработанным графом Толстым. На входе вместо лозунга „Труд освобождает” висит что-то вроде „Страдание исправляет”. По праздникам играет музыка”.

“В массовом сознании — а Толстой стал первой иконой массовой культуры, чем и объясняется его нечеловеческое влияние на умы (Томас Манн в эссе „Гете и Толстой” убежденно пишет, что, доживи Толстой до 1914 года, он смог бы остановить войну), — писатель остался графом в посконной рубахе, который рубит дрова, тачает сапоги и косит траву вместе со своим народом. Он первый придумал и на себе продемонстрировал обаятельность облика зэка — простого небритого дядьки в валенках и тулупе, на которого благодаря его трудам и страданиям снизошла вековая мудрость”.

“Внутри каждой цивилизации сидит интеллектуальный вирус под названием „Лев Толстой” (или Лао-цзы). Он соблазняет нас отказаться от всей той дряни — материальной и духовной, которая портит нашу жизнь и наш мозг. Наверное, человеческому интеллекту необходим этот критический вирус. Но лучше все-таки его контролировать. Если он вырвется из пробирки, пространство нашей жизни, освободившись от цивилизационного мусора, станет пространством концлагеря”.

Сергей Овчаров. “Я готов ставить чеховский „Вишневый сад” еще и еще...” Интервью ведет Александра Тучинская. — “Искусство кино”, 2008, № 9.

“Уже давно сложился стереотип со времен МХТ, что комическим ключом пьесу не открыть. А ведь у Чехова написано на обложке — комедия. Чехов написал, по его выражению, водевиль, почти фарс”.

“„Вишневый сад” стоит отдельно в его необычном творчестве. Это какое-то провидческое произведение, созданное тогда, когда кино еще не было искусством, а театр современный его не удовлетворял: ни рутинно-академический, ни натуралистический по методу раннего МХТ. Может быть, он создал основу для кино будущего. Это не киносценарий, а что-то на грани с телевидением, тот вид искусства, который появится после телевидения. Не занимаясь политикой, не очень понимая современные революционные брожения, он дал и предвидение хода русской жизни”.

“И Епиходов, и Петя Трофимов — очевидные фигуры будущей революции: Петя — ее романтик, которого застрелит в подвалах хоть и тот же Епиходов. Бессмысленный, никчемный человек, доказывающий свои претензии на существование в отторгающем его обществе, заряжен отрицательной энергией, от него будет не двадцать два несчастья, а двадцать два миллиона несчастий. <...> Аня — сильная натура, из таких, как она, вырастали женщины-комиссары. Вроде Ларисы Рейснер”.

“Есть несколько версий фильма [„Сад”], но до конца из-за финансовых причин доведена только одна, самая короткая. Четырехчастная картина содержит больше комических сцен и очень соответствует формату сериала — короткие части легко смотреть современному зрителю с его клиповым сознанием. В полной версии есть некоторые сцены, которых нет у Чехова: например, Епиходов в чулане разговаривает со скрипучими своими сапогами, с которыми он борется. Словом, есть трагифарсовые решения. Для меня четырех-, трех- и двухчасовые варианты фильма — это замечательный профессиональный опыт, результат которого, скорее всего, никто никогда не увидит. Как не покажу я никому и спектакль, который снимался на видеопленку во время проб с актерами: без всяких декораций, закрывшись от всех, мы снимали версии персонажей. Это был интимный процесс погружения в материал, своеобразная лаборатория, которой не хочется делиться”.