Меридон - Филиппа Грегори

Он не заметил, какой резкий взгляд бросила на него мать.

А я заметила. Его предостерегали от разговоров о долгах Хейверингов.

Она зря боялась, что я узнаю, я не была дурой. Я намеревалась велеть своим поверенным узнать, сколько Хейверинги задолжали, прежде чем сдержать обещание выйти замуж. Мистер Фортескью был человеком осторожным, и он бы удостоверился, что капитал, предназначавшийся моим детям, достался им на таких условиях, чтобы ни один муж, каким бы мотом он ни был, не смог проиграть его в карты.

Мы с Перри понимающе улыбнулись друг другу. Мы были нужны друг другу, мы друг другу нравились, мы доверяли друг другу. Никому из нас не было нужно ничего больше.

В тот вечер мы гуляли в саду.

В сумерки стало холодать, Перри накинул свой шелковый вышитый вечерний кафтан мне на плечи и предложил мне руку. Я оперлась на нее. Должно быть, мы мило смотрелись вместе: мои темно-рыжие кудри касались его плеча, а голову я держала высоко. Мое зеленое платье шуршало по траве, Перри был золотым и прекрасным, словно ангел. Мы шли рядом по вечернему саду и беседовали о деньгах и дружбе. О любви мы не говорили. Нам это не приходило в голову. Когда Перри вечером проводил меня до дверей спальни и поцеловал в губы, его прикосновение было прохладным, как светские поцелуи его матушки.

Я остановила его, когда он собирался уходить.

– Ты никогда не чувствуешь желания, Перри? – спросила я.

Он искренне встревожился.

– Едва ли, Сара, – неловко сказал он. – Ты бы хотела, чтобы чувствовал?

Я помолчала.

Во мне словно жили два человека.

Девочка, которая не выносила, когда к ней прикасается кто-то, кроме одного человека; девочка, которая много видела и слышала, когда была слишком мала, чтобы задуматься о том, что любовь имеет какое-то отношение к трясущейся койке и качающемуся фургону.

Вторым была девушка, становившаяся женщиной, видевшая, как мужчина, уходя, смотрел на нее, словно она убила его. Мужчина смотрел на нее со страстной любовью, а потом отвернулся и ушел.

– Нет, Перри, – честно сказала я. – Я никогда не захочу от тебя желания.

Он улыбнулся, его голубые глаза были слегка затуманены, поскольку он, как всегда, был пьян.

– Прекрасно, – сказал он ободряюще. – Потому что ты мне немыслимо нравишься, понимаешь?

Я сухо улыбнулась.

– Понимаю, – сказала я. – Это все, что мне от тебя нужно.

Я открыла тяжелую филенчатую дверь и проскользнула внутрь. Постояла тихо и услышала, как удаляются по длинному коридору его неверные шаги. Раздался внезапный звон и стук, когда он воткнулся в доспехи, стоявшие на углу, и его глупое: «Прошу прощения», адресованное доспехам.

Потом я услышала, как Перри взбирается по лестнице, ступенька за ступенькой, пока он не дошел до верха и не отправился к себе в комнату.

28

Я подошла к окну и отдернула занавески. Было еще рано, луна только поднималась. Стоя у окна и глядя на залитый лунным светом выгон, я увидела всадника, направлявшегося по серебристой дороге к саду позади Хейверинг-Холла. Я видела, как он въехал за стену, а потом он пропал. Наверное, привязал лошадь, потому что через несколько мгновений над стеной появилась тень, перебросила ногу через край и спрыгнула в сад позади дома.

Я смотрела в молчании – я узнала бы Уилла Тайяка и за пятьдесят миль.

Он пересек лужайку, словно ему было все равно, увидит ли кто, как он вторгся на чужую землю в темноте, а потом остановился перед домом, оглядывая окна, словно дом принадлежал ему. Я тихо рассмеялась, потянулась, подняла окно и высунулась наружу. Он приветственно поднял руку и неторопливо подошел к цветочной клумбе под моим окном. На мгновение я вспомнила о другой девушке из рода Лейси и о другом молодом человеке, которые шептались в ночном воздухе и знали, что говорят о любви.

– Что такое? – повелительно спросила я.

Лицо Уилла было в тени.

– Да вот, – сказал он.

В руке он держал что-то белое. Я не видела, что это. Он наклонился к дорожке, потом распрямился, заворачивая в бумагу камень.

– Я подумал, тебе нужно знать, – сказал он почти извиняющимся тоном. – Вспомнил кое о чем, что ты сказала этим летом, когда мы были друзьями.

Он замахнулся, и я отошла от окна, не успев спросить, можем ли мы по-прежнему остаться друзьями. Прицел он взял точно, камень, завернутый в белую бумагу, влетел в окно. Когда я подняла его и вернулась к окну, Уилл уходил по лужайке.

Потом он перелез через стену.

Я смотрела ему вслед. Я его не позвала.

Вместо этого я развернула бумагу, в которую был завернут камень, и разгладила ее. Белым был оборот, чистая сторона. А внутри, на очень мятом листке, словно его читали десятки людей, водя пальцем по слогам, красовалась яркая алая картинка с белой лошадью в середине и тремя акробатами на трапеции сверху: мужчиной и двумя девушками. Золотые буквы с завитушками гласили: «Поразительное Конное и Воздушное Представление Роберта Гауера».

Это были они. Они добрались сюда.

Я должна была бы ждать их раньше, будь я умнее. От Селси до Широкого Дола было всего ничего, они, должно быть, поехали вдоль побережья, или задержались ненадолго, похоронив ее. Они где-то должны были отыскать другую дурочку на трапецию.

Они продолжали, словно ничего не случилось.

На мгновение я ощутила такую огненную жгучую ярость, что у меня потемнело в глазах, я не видела даже это аляповатое объявление из-за красного тумана в голове и перед глазами.

Для них ничего не изменилось после того… что произошло.

Роберт по-прежнему работал и строил планы, Джек по-прежнему стоял на стойке ловца, улыбаясь ленивой тревожной улыбкой. Кейти, как всегда, была безвкусной и хорошенькой. Они по-прежнему ездили, по-прежнему неплохо выручали за представление. Для них ничего не изменилось.

Ее убили, меня убили. А для них вообще ничего не изменилось.

Я уронила объявление, подошла к окну и снова открыла его, чтобы вдохнуть холодный вечерний воздух и попытаться унять колотящееся сердце. Я была так зла. Если бы я могла их всех убить, я бы убила!

Я хотела их наказать.

Они ничего не чувствовали, хотя ее жизнь оборвалась, а моя стала пустой скорлупкой.

Я долго стояла на холоде, но потом пришла в себя, обернулась, подняла объявление, опять разгладила его и посмотрела, где они работают.

Они играли на окраине Мидхерста. Давали три представления, последнее – поздно, при лампах, в пустом амбаре недалеко отсюда.

Пожелай я, могла бы сегодня поехать и посмотреть на них.

Я глубоко и судорожно вздохнула.

Я могла их отпустить. Могла позволить им работать в деревне по соседству. Разрешить Ри убить кролика-другого на своем выгоне. Дать им проехать в четырех милях от меня. Они не знали, что я здесь. Мне незачем было им об этом говорить. Пусть бы ехали дорогами и тропами странников и цыган. Они больше не были мне своими. Их пути не были моими путями. Мы никогда бы не встретились. Мне незачем было с ними видеться. Они были той жизнью, которую я оставила в прошлом. Я могла бы разрезать себя пополам и сказать: «Вот старая жизнь, прежняя жизнь, с ней; теперь ее нет, все в прошлом».