Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

Солнце еще висело над океаном, когда они вернулись в гостиницу. Несколько человек, такие же утомленные, готовились отойти ко сну, другие еще сидели на веранде, любуясь закатом. Но Мэри еще немного вело, и она заявила, что лучше ляжет. Теодор пожелал ей доброй ночи, и Гретхен поднялась с ней в номер.

Они переоделись ко сну в мягком вечернем свете, проникавшем в окно. Мэри рухнула на постель и уставилась в потолок, который, казалось, чуть двигался. Гретхен подошла и присела к ней на кровать.

– Ты пьяна, – сказала она.

– Самую капельку, – ответила Мэри.

Немного помолчав, Гретхен произнесла:

– Я хочу, чтобы Теодор уехал.

– Не говори так.

– Я люблю брата, но сюда приехала побыть с тобой.

– Нам хорошо, – сонно отозвалась Мэри.

Какое-то время Гретхен ничего не говорила и только гладила Мэри по волосам.

– Мэри, ты когда-нибудь была с мужчиной?

– О чем ты?

– Сама знаешь.

– Я приличная девушка, – пробормотала Мэри.

Ей не хотелось обсуждать это с Гретхен, а потому она закрыла глаза и притворилась, что засыпает. Гретхен все гладила ее волосы, и Мэри услышала слабый вздох.

– Я не хочу, чтобы ты пострадала, – тихо сказала та.

Мэри понимала, что подруга предостерегает ее, но продолжила прикидываться спящей. И, делая так, она подумала, что ей уже двадцать девять, а она никогда не была с мужчиной, а если кто-то и будет – за исключением Ганса, конечно, – то пусть уж лучше Теодор, нежели кто другой. По крайней мере, он будет знать, как обращаться с ней. Это не Нолан. Если это случится, ей придется быть осторожной с учетом риска – она же приличная девушка.

Но зачем соблюдать приличия? Она знала, почему соблюдала их в Грамерси-парке: ей хотелось быть похожей на Мастеров. И знала, зачем была таковой в юности – чтобы не уподобиться жителям Файв-Пойнтс. Но если задуматься, то она не была ни той ни другой. Каким-то образом здесь, под вкрадчивый рокот прибоя, где не было ничего, кроме океана, она перестала понимать, какой ей быть. И Гретхен еще гладила ее волосы, когда она уснула.

В понедельник Шон встал спозаранку и сразу спустился в салун. Распахнув дверь, он выглянул на улицу. Затем закрыл ее, снова запер и начал инспектировать бар. Он протрудился всего несколько минут, когда появилась жена. Она протянула ему кружку с чаем.

– Ты метался во сне, – заметила она.

– Прости.

– Все терзаешься?

– Я вспоминал пятьдесят седьмой.

Имея давнюю неблаговидную историю, шесть лет назад район Файв-Пойнтс превзошел себя. Как раз в это же время года. Две банды католиков – «Мертвые кролики» и «Страшилы в цилиндрах» – начали большую войну против своих обычных соперников, протестантов из банды «Парни из Бауэри». Что привело их в такую ярость и почему? Да кому какое дело! Однако на сей раз противостояние полностью вышло из-под контроля и охватило столько улиц, что Шон побаивался, не зацепило бы салун. Полиция мэра Вуда была бессильна. Когда же наконец позвали милицию, некоторые улицы уже лежали в руинах. Бог знает, сколько погибло народу – банды сами хоронили своих мертвецов. Шону было известно, куда спрятали много трупов: в темные закоулки Файв-Пойнтс.

– Ты думаешь, повторится?

– А почему бы и нет? Банды никуда не делись, – вздохнул Шон. – В свое время я был такой же болван.

– Нет, – улыбнулась жена. – Ты кое-кого прикончил, но не в ярости.

Шон отпил чая.

– Знаешь, кто вчера приходил? – спросил он. – Чак Уайт.

В округе было полно Уайтов, семейство чрезвычайно размножилось. Шестьдесят лет назад у них водились кое-какие деньжата, но через два-три поколения они большей частью вернулись на круги своя. Чак Уайт правил кебом, но был еще и волонтером-пожарным.

– Он не очень-то доволен призывом, – покачал головой Шон. – Дурная затея, раздражающая пожарных. – Он отпил еще чая. – Им нравятся пожары. Поэтому они и пожарные.

– Они откажутся их тушить?

– Нет. Они их устроят.

В шесть тридцать появился Гудзон. Он молча приступил к уборке. Шон кивнул ему, но ничего не сказал.

В самом начале восьмого в дверь постучали. Шон подошел и осторожно выглянул. Это был сосед-табачник, и Шон отворил ему.

– На Вест-Сайде собирается большая толпа. Решил, тебе следует знать.

– Куда они направляются?

– Пока никуда. Но навострились на окраину, к Центральному парку. А потом, думаю, на призывной пункт. До начала проклятой лотереи еще часа три с гаком.

Шон поблагодарил его и обратился к Гудзону:

– Закрываем ставни и кладем брус.

– Ты думаешь, потом они явятся сюда? – спросила жена.

– Могут. – Шон проверил ставни, потом еще раз – дверь и повернулся к Гудзону. – Ступай в погреб. Сиди там, пока не скажу вылезать.

– Какое отношение имеет призыв к Гудзону? – спросила жена после того, как чернокожий довольно неохотно спустился в погреб.

Но Шон О’Доннелл не ответил.

В девять часов Фрэнк Мастер понял, что теперь уже действительно пора уходить. Он посмотрел на Лили де Шанталь. Она сидела в постели, прекрасная в кружевном пеньюаре. Но перед уходом он должен был задать ей пару вопросов.

– Хочешь, съездим как-нибудь в Саратогу?

Ему нравилась Саратога, и поездку на модный курорт можно было организовать с большим шиком. Для тех, кто мог себе это позволить, имелся роскошный пароход, похожий на плавучий отель и ходивший по Гудзону за Олбани. Потом экипажи развозили гостей по летним домам и гостиницам при минеральных водах. Это путешествие, как в детстве, оставалось для Фрэнка увлекательным приключением.

А после нынешнего уик-энда у него не осталось сомнений в своем желании разделить эту поездку с Лили. Конечно, им придется соблюдать осторожность. Открытый роман, пусть даже в Саратоге, нелегко совместить с нормами нью-йоркского общества. Но все это можно осуществить тайно. Он знал людей, которые так поступали.

Вопрос был в том, захочет ли поехать Лили де Шанталь?

– Любишь Гудзон, да? – спросила она. – Когда ты путешествовал по нему в первый раз?

– Мальчишкой. Отец забрал нас всех, спасая от желтой лихорадки. Потом, немного позже, он прокатил меня до самого Ниагарского водопада на открытие канала Эри.

– Так и вижу тебя малышом. Каким был твой отец? Хороший человек?

– Да, – улыбнулся Фрэнк. – Он пытался показать мне величие водопада. Хотел поделиться со мной. Раскрыть мою душу.

– Удалось?

– Не тогда, я видел только массы падающей воды. Но я запомнил.

– А сейчас чувствуешь?

– Думаю, да.

Она задумчиво кивнула:

– Я поеду с тобой в Саратогу, мистер Мастер. Но подожди немного. Потом, если сердце позовет, спроси меня еще раз.

– Как пожелаешь.

– Именно этого я и желаю.

Фрэнк неожиданно рассмеялся:

– Надо же, только сейчас вспомнил! Я рассердился на него в тот день. На Ниагаре.

– За что?

– Да из-за маленькой индейской девочки. Ерунда. Главным был водопад.

– Я побыла бы здесь еще несколько часов, – сказала она. – Совсем разленилась. Ты не против?

– Занимай номер, сколько тебе угодно.

– Благодарю.

О маршах он услышал в холле отеля.

– Сначала Вест-Сайд, потом Ист-Сайд, – сообщил ему один постоялец. – Они идут на окраину протестовать против призыва. На Ист-Ривер в знак солидарности позакрывалась масса заводов.

– Что за толпа?

– Профсоюзы. Ирландцы – само собой, но немцев-рабочих тоже много. Думаю, они намерены окружить призывной пункт.

– Бесчинства?

– Пока не слыхал.

– Гм… – Мастер прикинул, идти ли ему домой. Впрочем, профсоюзов не заинтересует Грамерси-парк, а призывной пункт находился более чем в двадцати кварталах севернее. Он решил сначала наведаться в контору.

Выйдя на улицу, он ощутил знойную духоту. День обещал быть жарким, типичным для июля. Он пошел по Бродвею, до Сити-Холла была всего миля. Обстановка казалась спокойной. Он достиг церкви Троицы и свернул через Уолл-стрит к Ист-Ривер. Спустя несколько минут он был в конторе. Его клерк находился на месте и тихо трудился, как всегда.

Через десять минут заглянул молодой купец.

– Дела на Ист-Сайде принимают крутой оборот, – сообщил он. – Там валят телеграфные столбы. Вломились в лавку и понабрали плотницких топоров. Не хотел бы я нынче проводить жеребьевку.

Сказав клерку, что вернется, но приказав запереться в случае опасности, Мастер тронулся в путь по набережной Саут-стрит. На Фултон-стрит взял кеб и велел ехать по Бауэри и дальше в Грамерси-парк. Вокруг было тихо.

– Поезжайте по Третьей авеню, – распорядился он, еще не готовый к встрече с женой.

На Сороковой улице возчик отказался ехать дальше.

Огромная толпа перекрыла проезд. У некоторых были плакаты «Нет призыву!». Другие били в медные кастрюли, как в гонги. Контору государственного чиновника, где планировалось возобновить призыв, охраняло несколько десятков полицейских, но было ясно, что им не совладать с толпой, если та разъярится. Фрэнк заметил себе подобного – человека почтенной наружности, стоявшего невдалеке, и подошел к нему.