История Древнего мира. От истоков Цивилизации до падения Рима - Сьюзен Бауэр

Первый раз Ларс Порсена подошел именно с этого направления, отказавшись от штурма стен в пользу Тибра. Этрусская армия налетела, как шторм, и без труда взяла Ианикул; римские солдаты, стоявшие там, побросали оружие и, спасаясь, помчались по мосту.

Кроме одного – солдата по имени Гораций, который занял оборону на западном конце моста, готовый защищать город в одиночку: «видимый среди хаоса отступающих, – пишет Ливий, – меч и щит, готовые к действию».14

Согласно римскому преданию, Гораций удерживал этрусков достаточно долго, чтобы прибыли силы римлян для разборки моста. Игнорируя их крики отойти назад, прежде чем мост рухнет, он продолжал сражаться, пока распиливали опоры. «Продвижение этрусков внезапно было остановлено падением моста и одновременным криком триумфа римских солдат, которые исполнили свою работу вовремя», – пишет Ливий. Гораций, отрезанный теперь от города, бросился в полном вооружении в реку и поплыл. «То была замечательная работа, – заключает Ливий, – может быть, это и легенда, но достойная празднования в грядущих веках».

Так же, как и уход Синаххериба от стен Иерусалима, оборона моста Горацием стала второстепенным военным эпизодом, который остался в памяти благодаря стихам; в данном случае – «Балладам древнего Рима» Томаса Бабингтона Маколи, в которой Гораций превращается в образец отважного британского патриота:

Говорит тогда храбрый Гораций,Капитан при воротах отряда:«К человеку каждому на этой землеРаньше ли, позже приходит смерть.И нет для мужчины почетней ухода,Чем, глядя в лицо шансам неравнымПасть за пепел отцов своихИ богов своих храмы!»15

Как бы доблестно ни звучала эта легенда, обороной моста наступление этрусков не завершилось. Порсена рассредоточил свои силы у Ианикула, перекрыл реку так, что корабли не могли снабжать Рим пищей, и осадил стены. Осада, дополняемая незначительными стычками, продолжалась, пока Порсена наконец не согласился отойти в обмен на уступки римлян. Два города заключили мирный договор, который почти не привел к переменам в их взаимоотношениях, но, по крайней мере, погасил враждебность.

Договор показывал, что этруски и римляне теперь были равны по силам. Учитывая, что этруски столько десятилетий доминировали в регионе, это стало поражением для городов Этрурии. И в том же году Рим заключил собственный договор с Карфагеном, который признавал морской берег к югу от устья Тибра не этрусской, а римской территорией.

Полибий описывает этот договор в работе «Взлет Римской империи». Как он понимает это, Рим и Карфаген согласились на дружбу на определенных условиях, причем самое важное то, что римские корабли не должны были заплывать дальше на запад, чем «мыс Фаир», современный мыс Бон.[202]

Если римский мореход сбился с курса, и его прибило к запрещенной территории, то он должен был починить свой корабль и отплыть в течение пяти дней, не покупая и не увозя «ничего, кроме требуемого для починки своего корабля или для принесения жертвы».16 Любая торговля, которая имела место восточнее мыса Фаир, должна была проводиться в присутствии городского чиновника (по-видимому, чтобы не дать римлянам торговать оружием вблизи территории Карфагена). В ответ карфагеняне согласились оставить в покое все латинское население, не строить возле них фортов и воздерживаться от прихода на латинские территории с оружием. Ясно, что римляне были более озабочены своей будущей политической экспансией, в то время как карфагеняне заботились прежде всего процветании своей торговой империи.

С другой стороны, этрусков тут совсем не было видно. Они вот-вот могли потерять контроль над землями вокруг реки По; группы кельтских воинов как раз переходили Альпы, направляясь в северную Италию.

Согласно Ливию, ими двигало взрывное увеличение населения; Галлия стала «такой богатой и густонаселенной, что эффективный контроль за столь большим населением стал представлять серьезные трудности». Поэтому царь кельтов в Галлии выслал двух своих племянников с двумя группами сторонников найти новые земли. Один племянник пошел на север, в «южную Германию», а другой пошел на юг с «огромной толпой», к Альпам. Они пересекли горы и, «разбив этрусков возле реки Тицин… основали город Медиолан» – тот, что позднее станет Миланом.

Но это еще не был конец вторжения. Ливий описывает по крайней мере четыре успешные волны галльского нашествия. Каждое приходящее племя отодвигало этрусских жителей, обитавших в городах южнее Альп, и строило в долине реки По собственные города. Четвертая волна прибывших кельтов нашла «всю страну между Альпами и По уже занятой», поэтому «пересекла на плотах реку», изгнала этрусков с территории между По и грядой Аппеннин и поселилась там.17

Кельты производили устрашающее впечатление, направляясь с горных склонов к стенам этрусских городов. Слово «кельт», данное этим племенам греками и римлянами, происходит от индоевропейского корня, означающего «удар»; оружие, найденное в кельтских могилах – семифутовые копья, железные мечи с острым концом и режущим краем, боевые колесницы, шлемы и щиты – свидетельствует об их военном искусстве.18 «Они спали на соломе и листьях, – повествует Полибий, – ели мясо и практиковались только в занятиях войной и сельским хозяйством».19

Особо крупное вторжение, которое началось примерно в 505 году до н. э., являлось частью более глобального изменения во всей кельтской культуре. Как раз примерно в это время новый обычай начал шествие по старым поселениям Хальштатта: это была культура, которая использовала узлы, кривые и переплетенные линии в орнаменте, и хоронила своих вождей не с повозками, как в хальштаттских могилах, а с двухколесными боевыми колесницами. Это не был мирный захват: кладбище, найденное в Хайнебурге на юге Германии и принадлежащее культуре Хальштатт, было абсолютно разорено, а хальштаттская крепость на Дунае сожжена.20

Археологи дали этой следующей фазе в кельтской культуре название «Ля Тен» («La Tеne») по одному из самых ее обширных районов на запад от Южного Рейна. В некоторых местах области культуры Ля Тен лежат южные области Хальштатта или перекрывают их (как Хайнебург или Дюрнберг), но в основном они лежат немного севернее.21 Этот стиль в искусстве, которое мы теперь определяем как «кельтское», и характеризует культуру Ля Тен, которая сменила культуру Хальштатта. Это было не иностранное вторжение, а смена внутренних стадий развития: одна кельтская культура выдавила другую.

Внутренняя борьба за доминирование одной группы над другой породила подъем внешней экспансии и увеличение числа вторжений на юг, в Италию; эта реальность сохранилась в более позднем рассказе римского историка Юстина:

«Причиной, по которой кельты пришли в Италию и искали новые области, чтобы там поселиться, были внутренние разногласия и непрерывная братоубийственная борьба. Когда они устали от этого и проложили путь в Италию, они согнали этрусков с их земель и основали Милан, Ди Комо, Брешию, Верону, Бергамо, Тренто и Виченцу».22

Разлад мог гнать некоторых кельтов до западного берега Европы – и, вероятно, даже через воды на остров Британия. Она уже несколько веков была населена людьми, о которых мы ничего не знаем, кроме того, что они возводили огромные кольца из стоящих камней с целью, имевшей какое-то отношение к астрономии. Постройка Стоунхенджа, самого знаменитого из этих громадных монументов, началась, вероятно, около 3100 года до н. э. и продолжалась более двух тысяч лет[203] Но к этим людям вскоре проникли такие же воинственные кельты, как и те, которые двигались на юг против этрусков. Около 500 года до н. э. могилы в Британии впервые начали содержать те же боевые колесницы, что и могилы Ля Тен в Южной Германии.

Римская республика ответила на вторжения на севере сменой формы своего правительства. «В этих обстоятельствах нарастания тревоги и напряжения, – пишет Ливий, – впервые было внесено предложение назначить диктатора». Шел 501 год, прошло всего восемь лет с начала Республики.

Ливий фиксирует пожелания голосующего населения (которое, надо сказать, одновременно являлось и армией) отнести это предложение ко всем ситуациям крайних военных нужд: войнам с различными близлежащими городами, враждебности сабинян, возможности нападения других латинских городов, беспокойствам из-за «черни». Но, конечно, волнение из-за перемещений с севера, отдающееся на юге, поставило весь полуостров в критическое положение.