Битва за Россию - Олег Платонов

В.Б. И когда вы вернулись из Мирного в Москву?

О.П. Вернулись, прежней квартиры уже не было, года два ютились в Одинцове, потом жизнь наладилась. Православную основу во мне заложили отец и бабушка, которая меня и крестила еще в окрестностях Свердловска у старообрядцев.

В.Б. После школы куда пошли учиться дальше? Сразу в историки?

О.П. Нет. На исторический в МГУ мне не удалось поступить, и я поступил в Московский кооперативный институт на экономический факультет. Мне казалось, что я много потерял, но в институте я столкнулся с интереснейшими людьми, удаленными из ведущих вузов Москвы за строптивость. Миндаров Андрей Тихонович и стал моим первым научным наставником. Он был в свое время видным экономистом, даже советником при Маленкове. Он и в дальнейшем следил за моей судьбой, помогал, направлял. Кандидатская была защищена по трудовым ресурсам Америки, а докторская по социологии труда в США, так что я работал в институте как американист, специалист по американской экономике. Впрочем, знание экономики помогло мне и в овладении историей. Мы составляли для Политбюро ЦК КПСС и для разных учреждений закрытые справочники. Тираж этих справочников был три-четыре десятка экземпляров. Работа над такими материалами открывала нам доступ и в разные закрытые архивы, давала нам особое положение. Там я познакомился со многими людьми, видными специалистами, которые в дальнейшем и помогли мне собирать материалы для моих исторических книг.

В.Б. Значит, вы стали экономистом, пошли в экономическую науку, а история осталась как увлечение?

О.П. Да, история уже шла как самообразование.

В.Б. Такой путь исторического самообразования в соединении с глубокими системными экономическими знаниями, думаю, даже давал вам большую свободу. Вы уже знали, что ищете в истории, вам не мешали марксистские и иные методологические догмы, от которых почти невозможно избавиться. Вы были не отягощены ни либеральной системой подхода к истории, ни марксистской, наверное, только так и можно создать свод русской национальной истории. Догмы давят беспощадно, их не промыть из памяти прошлого никакими очищающими составами. Даже в трудах искренних патриотов России, того же Аполлона Кузьмина, сильны рудименты прежних школ. Вы получали знания уже целенаправленно, вы знали, что ищете в истории. Я, по сути, шел тем же путем в литературной критике. Был инженером-химиком, влюбленным в литературу, но, уже учась в Литературном институте, я предпочитал идти свободным путем. Может быть, на филфаке МГУ больше системных знаний, но и рутины литературоведческой хватает с избытком.

О.П. Это совершенно справедливо. Свобода выбора у меня была. Но много ли было возможностей для получения нужного материала? Для изучения нам подсовывали методики советские, составленные, как правило, либеральными профессорами-прогрессистами, а для желающих порыться в библиотеках была у нас литература дореволюционная. Но как я позднее понял, в основном дореволюционная историческая наука основывалась на либеральных догмах. И та, и другая, по сути дела, отрицала историческую Россию. Оба направления были антирусскими, антинациональными. Не верна и либеральная дореволюционная история, не верна и советская история. Русская историческая истина — вне этих концепций. У меня была свобода выбрать или отвергнуть, и я отверг и либеральную, и советскую историю, хотя всю фактическую сторону я охотно запоминал и выписывал. Я спорил не с фактами, а с интерпретациями фактов. Я всегда был накопитель знаний. У любого оппонента охотно брал все изложенные им факты, если они соответствовали истине.

В.Б. И вот, оттолкнув обе концепции, поняв отсутствие русской точки зрения и в словаре Брокгауза и Ефрона и в словаре братьев Гранат, и в советских энциклопедиях, вы решились создать свою русскую энциклопедию истории?

О.П. Да. Когда в 1997 году я стал работать над первым томом своей энциклопедии, понял, что реально опираться нельзя ни на одну из энциклопедий. Каждая была тенденциозна в своем направлении. Брокгауз и Ефрон — богатейшая энциклопедия ценнейших фактов, но обработка их сделана в либеральном духе. Гранат — тоже великолепное собрание исторических сведений, но интерпретированных в социал-демократическом духе. Южаков — где-то посередине.

Я подумал, может быть, истина где-то за рубежом. Перечитал и Британку, и американскую энциклопедию. Все, что касается России — в том же либеральном духе. Все православные ценности либо даны формально, либо искажены, либо вообще замалчиваются. Персоналии даются выборочно.

В.Б. Национальная Россия всегда замалчивалась всеми именитыми историками. Права русского народа никогда не интересовали интеллигенцию, Православие высмеивалось, литература описывалась либо с дворянской, либо с марксистской точки зрения. И вы оказались, Олег Анатольевич, в каком-то смысле первопечатником, первопроходцем. Ведь и в эмигрантской России, где процентов восемьдесят было последовательных сторонников православного и монархического пути развития, в эмигрантской печати господствовали те же Милюковы и Кизеветтеры.

О.П. Так оно и было. Я много ездил по эмигрантским центрам, собирал сочинения, научные труды патриотической части наших ученых и понял, что национальное направление в истории очень скудно существовало и в русской эмиграции. Прежде всего, хочу отметить работы Ивана Солоневича, безусловного национального историка, позднее — Бориса Башилова из второй эмиграции. Может быть, Солоневичу не хватает знаний систематических, но он гениально сформулировал многие задачи русской национальной мысли. Борис Башилов тоже по большому счету не был профессиональным историком, но и он ставил важнейшие задачи, которые позволили ему понять сердцевину народной жизни. Его «История масонства» — это же история всей России и ее мировоззрения. Мы отдельно издали у Башилова историю русского масонства, а вторую часть издаем как историю русского мировоззрения. Тот же Милюков издал «Очерки русской культуры», вот и у Башилова мы издаем «Очерки русской культуры», но с православно-национальным мировоззрением.

В.Б. Я тоже много лет занимаюсь историей второй эмиграции, условно названной мною «Архипелаг Ди-Пи», она, конечно, наиболее национальна, в послевоенных немецких лагерях для перемещенных лиц волею исторического момента не было ни еврейской интеллигенции, не было и либералов. Из власовской армии и близких к ней кругов вышел целый ряд писателей, поэтов, историков и мыслителей русского национального направления: Николай Ульянов, Борис Башилов, Борис Филиппов, Николай Нароков, Абдурахман Авторханов, Николай Рутченко и другие.

О.П. Они прошли и через личную трагедию, трагедию войны. Жизнь у каждого из них была нелегка, их носило по разным странам. Впрочем, и у Ивана Солоневича тоже была крайне тяжелая жизнь. Но они сформулировали самые главные задачи русской национальной жизни. Они многое не знали и не понимали, но чувствовали главное.

В.Б. В изучении истории в России было как бы три периода. Сначала формировалась сама историческая наука, писались первые книги Карамзина, Костомарова, Ключевского, затем почти все подмяла либеральная когорта историков. Ее сменила советская историческая наука. Лишь на отшибе, где-то по Аргентинам и Америкам, трудились русские национальные историки из двух волн эмиграции. И лишь сейчас, в вашем лице, мы видим возрождение русской национальной исторической науки. Но ведь и вашу энциклопедию стараются не замечать, игнорировать. Вы — первый русский национальный историограф в нынешнюю эпоху.

О.П. Во-первых, не преувеличивайте мое значение. Во-вторых, когда я стал писать свою историю, я еще не читал ни Солоневича, ни Башилова, я их узнал позднее. В семидесятые годы самиздат был у нас исключительно либеральный, ни Солоневича, ни Башилова мы прочитать не могли. Нет, у меня, как я уже и говорил, было две точки отсчета. Первая — это общество охраны памятников, вторая — это владыка Иоанн. Национальную задачу мне объяснил владыка Иоанн. Не как некий догмат, а как живую задачу изучения народной жизни. Акценты жизни изменились. Вне веры православной не может для русского человека быть полноценной жизни. Вне веры существует только пустота. Пустота может заполняться деньгами, сексом, значимостью в обществе, связями, популярностью, но все это пустота. Чем больше пустоты, тем больше суеты и стяжательства. Хочется все тянуть на себя, чтобы компенсировать свою пустоту. Я спрашиваю: «Владыка, и что мы должны делать? Просто верить?» Он отвечает: «Путь русских людей — путь к Святой Руси».

— А что такое Святая Русь? Святая Русь — это благодатное свойство русского народа, делающее его оплотом христианства во всем мире, жертвенное служение идеалам добра, правды и справедливости, стяжания Духа Святого. Стремление к преображению души сделало русских новым богоизбранным народом. Но избранным не для противостояния другим народам, а для первенства в борьбе с мировым злом.