Люсьен Левен (Красное и белое) - Фредерик Стендаль

Ужин был подан, и все трое уже сидели за столом.

— Вы убьете сон, как говорит великий трагический поэт Англии в своем «Макбете».

«Ах, подлец, ты словно создан для того, чтобы терзать меня!» — думал Люсьен и, хотя умирал от голода, чувствовал такое стеснение в груди, что не мог проглотить ни кусочка.

— Кушайте же, господин комиссар, — уговаривал его префект, — берите пример с вашего помощника.

— Всего только, милостивый государь, секретаря, — поправил его Кофф, продолжая уплетать за обе щеки с волчьим аппетитом.

Эти слова, сказанные с ударением, показались Люсьену жестокими. Он не мог удержаться, чтобы не посмотреть на Коффа. «Вы, значит, не хотите помочь мне, разделив со мной бремя возложенного на меня позорного поручения?» — говорил этот взгляд. Кофф ничего не понял. Это был человек крайне рассудительный, но лишенный всякой деликатности: он презирал все проявления душевной тонкости, смешивая их с уловками, к которым прибегают слабохарактерные люди, чтобы уклониться от исполнения разумных требований или от исполнения долга.

— Кушайте, господин комиссар…

Кофф, который, однако, понял, что этот жалкий титул оскорбляет Люсьена, сказал префекту:

— Рекетмейстер, с вашего разрешения, милостивый государь.

— Ах, рекетмейстер! — с удивлением воскликнул префект. — Ведь это все, к чему мы стремимся, мы бедные провинциальные префекты, два-три раза проведя удачно выборы.

«Что это, глупая наивность или хитрость?» — задал себе вопрос Люсьен, совсем не расположенный к снисходительности.

— Кушайте, господин рекетмейстер. Если вы не можете уделить мне больше полутора суток, как пишет мне министр, то я должен рассказать вам о многом, сообщить вам бездну подробностей, предложить на ваше усмотрение целый ряд мероприятий до послезавтрашнего полудня, когда вы отсюда уедете. Я намерен просить вас принять завтра пядьдесят человек, пятьдесят чиновников, — все это люди ненадежные или робкие и враги, тайные и тоже робкие. Не сомневаюсь, что на их образ мыслей повлияет беседа с должностным лицом, которое само беседует с министром. Кроме того, аудиенция, которую вы им дадите и о которой заговорит весь город, наложит на них своего рода торжественное обязательство. Беседовать лично с министром — это большое преимущество, это прекрасная прерогатива, господин рекетмейстер. Что представляют собою наши холодные депеши, которые, чтобы быть понятными, должны быть длинными; что представляют они по сравнению с живым и интересным устным докладом чиновника, имеющего возможность заявить: «Я видел»?!

Эти не совсем умные разглагольствования затянулись до половины второго ночи. Когда Кофф, которому смертельно хотелось спать, пошел разузнать насчет постелей, префект осведомился у Люсьена, можно ли откровенно говорить обо всем в присутствии секретаря.

— Разумеется, господин префект. Господин Кофф — сотрудник личной канцелярии министра и в деле выборов пользуется полным доверием его сиятельства.

По возвращении Коффа г-н де Рикбур счел своим долгом вторично изложить соображения, которые он уже высказал Люсьену, и подкрепил их теперь рядом собственных имен. Но все эти имена, равно неизвестные обоим путешественникам, только мешали им понять, в чем заключается способ влияния на выборы, к которому собирался прибегнуть господин префект. Кофф, весьма недовольный тем, что ему не дают спать, захотел по крайней мере серьезно поработать и, с разрешения г-на рекетмейстера, как он нарочно подчеркнул, принялся забрасывать г-на де Рикбура вопросами.

Славный префект, столь высоконравственный и так старавшийся избавиться от угрызений совести, признался наконец, что департамент не обещает ничего хорошего в смысле выборов, так как восемь пэров Франции, в том числе два крупных помещика, позаботились о назначении сюда внушительного количества всяких мелких чиновников и оказывали им покровительство.

— Эта публика, господа, получает мои циркуляры и в ответ только отшучивается. Если бы вы приехали двумя неделями раньше, мы могли бы обойтись без трех-четырех увольнений, имевших целью оздоровить атмосферу.

— Но разве вы, милостивый государь, не писали в этом смысле министру? Вопрос, кажется, шел об увольнении начальницы почтовой конторы?

— О госпоже Дюран, теще господина Дюшадо? Бедная женщина! Правда, она весьма неблагонадежна, но цель, которую преследует ее увольнение, если только оно произойдет вовремя, это нагнать страху на двух-трех чиновников Турвильского округа, из коих один — ее зять, а двое других — ее кузены. Но не здесь моя главная забота, а в Мелане, где, как я имел честь показать вам на составленной мною избирательной карте, против нас большинство по меньшей мере в двадцать семь голосов.

— Но, милостивый государь, у меня в портфеле есть копии ваших писем. Если я не ошибаюсь, вы ничего не писали министру о Меланском округе.

— Э, господин рекетмейстер, как, вы хотите, чтобы я писал о таких вещах? Разве граф д'Алевар, пэр Франции, не видается с министром ежедневно? Его письма к его доверенному, нотариусу Рюфле, сплошь переполнены тем, что он слышал накануне или два дня назад от его сиятельства графа де Веза, когда он имел честь обедать с ним. А обедает он у него, по-видимому, довольно часто. О таких вещах не пишут, милостивый государь. Я отец семейства, завтра я буду иметь честь представить вам госпожу де Рикбур и моих четырех дочерей; всех их надо пристроить; мой сын уже два года служит сержантом в Восемьдесят шестом полку; надо добиться его производства в сублейтенанты; и я вам по секрету признаюсь, господин рекетмейстер, что одно слово господина д'Алевара может меня погубить, а господин д'Алевар, который хочет отвести общественную дорогу, проходящую через его парк, — покровитель всего населения Меланского округа. Для меня, господин рекетмейстер, простая полукарательная мера в виде предложения переменить место службы была бы настоящим бедствием: госпоже де Рикбур пришлось бы отказаться от замужества трех ее дочерей, к чему она уже предприняла шаги, а у меня полон дом всякой рухляди.

Лишь к двум часам ночи настойчивые вопросы непоколебимого Коффа и даже нечто более убедительное, чем вопросы, вынудили господина префекта изложить сущность его главного выборного маневра, на который он беспрестанно ссылался.

— Это мой единственный козырь, господа, и если о нем узнают, если только о нем хоть кто-нибудь пронюхает за двенадцать часов до выборов, все пропало. Ибо, господа, это самый скверный департамент во Франции: двадцать семь подписчиков на «National» и восемь на «Tribune». Но от вас, господа, к мнению которых прислушивается министр, я ничего не могу скрыть. Итак, да будет вам известно, что я прибегну к своему избирательному маневру и взорву мину не раньше, чем увижу, что избрание председателя — вопрос уже наполовину решенный, ибо если со всем этим поторопиться, то в два часа можно погубить, господа, и выборы и положение вашего покорнейшего слуги.

Итак, мы исходим из того, что правительственным кандидатом является господин Жан-Пьер Блондо, владелец железоделательного завода в Шампанье, а также что нашим соперником, имеющим крупные — к сожалению, слишком крупные — шансы, является господин Мало, бывший командир батальона бывшей национальной гвардии Шампанье. Я говорю бывшей, хотя она только временно распущена и в один прекрасный день соберется вновь. Итак, милостивые государи, господин Блондо — сторонник правительства, так как он чертовски боится уменьшения пошлин на заграничное железо.

Мало — негоциант, торгующий суконными товарами, а также строительным лесом и дровами; у него немало денег вложено в нантские предприятия. За два часа до подсчета голосов, поданных за председателя, коммерческий курьер, действительно прибывший из Нанта, привезет важное известие о том, что два нантских купца, которых я хорошо знаю и которые держат в своих руках часть его состояния, находятся накануне банкротства и уже переводят свое имущество на имя друзей по запродажным, датированным задним числом. Мой противник, потеряв голову, помчится в Нант, я в этом уверен. Он пошлет к черту все выборы на свете…

— Но как же вы сделаете, чтобы курьер, действительно приехавший из Нанта, прибыл как раз вовремя?

— Я это сделаю при помощи милейшего Шово, генерального секретаря в Нанте и моего близкого друга. Надо вам сказать, что нантская телеграфная линия проходит лишь в двух лье отсюда, и Шово, который знает, что выборы у меня начинаются двадцать третьего, ждет от меня только одного слова двадцать третьего вечером или двадцать четвертого утром. Как только господин Мало всполошится в связи с угрозой его капиталам в Нанте, я уж буду тут как тут в парадном мундире, неподалеку от зала Урсулинок, где будут происходить выборы. В отсутствие Мало я, не колеблясь, обращусь с речью к избирателям-крестьянам, и, — прибавил г-н де Рикбур, сильно понизив голос, — если председателем избирательной комиссии окажется чиновник, хотя бы и либерал, я раздам моим избирателям в гетрах бюллетени, куда впишу крупными буквами: «Жан-Пьер Блондо, владелец железоделательного завода». Этим способом я выиграю по меньшей мере десять голосов. Избиратели, зная, что господин Мало находится накануне банкротства…