Соотношение сил - Полина Дашкова

– А в Проскурове своем ты уверен? А во мне? А в самом себе уверен? – Доктор остановился, произнес медленно, почти по слогам: – Илюша, хватит сходить с ума. Это называется панические атаки. Пограничное состояние может привести к серьезной психической болезни. Не распускайся, как врач тебе говорю. Думаешь, твой психоз Машке не передается?

– При ней не психую. – Илья затушил папиросу, глотнул чаю. – Стараюсь держать себя в руках.

– Надолго ли тебя хватит? – Доктор тяжело опустился в кресло. – А если твой психоз почует Хозяин? Говорящему карандашу нужны деревянные нервы. Ладно, принял бы ты твердое, окончательное решение, я бы не спорил, хотя абсолютно уверен: отправить письмо необходимо. Но ты мечешься, выдумываешь все новые оправдания, вот уже целый букет фобий. И Проскуров твой наверняка тем же болен.

– У Ивана двое детей, – мрачно буркнул Илья.

– Знаю, ты говорил. – Доктор вздохнул. – Господи, ну что я бьюсь, как рыба об лед? Вы оба в своем праве. Давайте, товарищи, поступайте как положено. Он сожжет письмо, ты – копию. Поступок настоящих сталинцев, идеальных советских чиновников, правильный поступок, смелый.

– Хватит ёрничать, – тихо огрызнулся Илья.

Но доктор не обратил внимания, продолжал, передразнивая усталую, раздраженную интонацию Ильи:

– Кому нужна моя работа? Что я могу? – Он скорчил жалобную гримасу, потом нахмурился: – Это только кажется, что от одного человека ничего не зависит. Очень удобная иллюзия и очень лукавая. Вот если бы в Посевалке в восемнадцатом году вместо моей блестящей психотерапии Гитлер получил хорошую дозу сульфонала, неизвестно, как бы все повернулось.

– Ой, ладно, не преувеличивайте! Вы же не думаете, что такая мелочь способна изменить ход истории?

– Насчет истории не знаю, а моя жизнь точно сложилась бы иначе.

– Что, собственно, вы тогда сделали? – Илья пожал плечами. – Просто помогли больному, выполнили свою профессиональную обязанность.

– Назначить ему сульфонал, написать в медицинской карте: параноидная деменция! Вот была моя профессиональная обязанность! Любая комиссия подтвердила бы, потому что это реальный его диагноз. Но я тешил свое тщеславие, хотел блеснуть перед коллегами и больными. У меня, видите ли, дар, талант, усмиряю словом и взглядом самых буйных и безнадежных! – Доктор хрустнул сплетенными пальцами. – Чем расплачиваться пришлось, тебе известно.

– Считаете, гибель вашей семьи – расплата? – Илья покачал головой. – Вы же не знали…

– Не знал! А ты знаешь! Перед тобой открытый выбор, между прочим, самый главный выбор в твоей жизни. Ничего главней и важней просто быть не может. Струсишь – никогда себе не простишь. В сентябре родится твой ребенок, а к лету сорок первого будет у Гитлера бомба. Ты мог помешать этому, но струсил.

– Не только от меня зависит, – пробормотал Илья.

– Ну, понятно, Проскуров такой же трус. Хороший человек, честный, добрый, но трус. – Доктор махнул рукой, взял папиросу, отошел к открытому окну, повернулся к Илье спиной и закурил.

Илья аккуратно сложил письмо, сунул в карман, посидел еще немного, глядя на мутный групповой снимок в журнале, потом поднялся, на ватных ногах пошел к двери, глухо бросил:

– Спокойной ночи, Карл Рихардович. Позвоню.

Доктор не обернулся, только слабо кивнул в ответ.

* * *

Габи бормотала, вздыхала и всхлипывала во сне. Резко перевернувшись на бок, натянула на себя одеяло, оставила Осю неукрытым. Он бесшумно соскользнул с кровати, накинул халат, вышел на балкон.

Светало. Над Монбланом висел месяц, белый и прозрачный, как лоскуток облака. Слышался медленный плеск воды. У причала яхты покачивали мачтами. Ося пытался сфокусировать взгляд на одной из них. Считается, что эффект маятника действует успокаивающе. Не помогло. Он взял сигарету, чиркнул спичкой. От первой затяжки закружилась голова. Вечером, когда они гуляли по набережной, он предложил Габи удрать в Австралию. Она ответила: лучше уж сразу на Луну.

Габи спала тревожно. Он вообще не мог уснуть в эту их последнюю ночь. Завтра она возвращалась в Берлин, к мужу. Он оставался тут еще на сутки. Времени достаточно, чтобы напечатать отчет для «Сестры». Пока Габи была с ним, он за машинку не садился, и хотя они постоянно говорили о войне, об урановой бомбе, все это потускнело, стало казаться далеким и нестрашным.

Ося ясно представил, как они могли бы жить вместе. Раньше он не позволял себе думать о семейной жизни с Габи. А теперь вдруг накатило.

«Я люблю ее слишком сильно. Даже за несколько дней мы срастаемся в единый организм. Что было бы через месяц, через год? Спать в одной постели, есть за одним столом… Привычка к счастью – непозволительная роскошь. Страх потери меня сожрет, а потеря и вовсе прикончит. Прожив с Габи какое-то время, я уже не смогу без нее».

Позади послышался шорох. Габи встала рядом, затянула пояс халата, зевнула. Растрепанные волосы шевелил ветер.

– Хватит тут курить, я без тебя замерзла.

– Иди спать.

– Эй, ты чего такой мрачный? – Она легонько пихнула его локтем в бок.

– Догадайся с трех раз.

– А, понятно, я стащила с тебя одеяло, не оставила ни кусочка. Извини, больше не буду. – Она взяла из его пальцев тлеющий окурок, затушила в пепельнице. – Пойдем, холодно.

Ося заметил, что она босая, скинул войлочные гостиничные шлепанцы.

– Надень, простудишься.

– А ты?

– Сейчас принесу другую пару.

Но он не двинулся с места, обнял ее.

– У нас еще почти девять часов, – прошептала Габи, прикасаясь губами к его уху.

– Успеем добраться до Австралии, в гриме и с фальшивыми паспортами, – пробормотал он прежде, чем закрыть ей рот поцелуем.

– Верхом на кенгуру. – После поцелуя Габи потерлась щекой об его плечо. – Дурак, почему ты не предложил это два года назад, когда я еще не была замужем?

Он не ответил, сильней прижал ее к себе. Несколько минут стояли молча. Наконец Габи сердито произнесла:

– Если бы не твоя идиотская финская выходка, я бы ни за что не приехала. Я вообще-то с тобой порвала.

– Да, я заметил.

– Учти, опять полезешь под пули – больше никогда меня не увидишь. Второй раз точно не прощу.

– Раньше ты так не вертелась во сне.

– Ты просто давно не спал со мной, забыл.

Вдали послышался гул. С криком взметнулись чайки. В ясном светлеющем небе возникли темные точки, одна жирная и пять маленьких. Они приближались со стороны итальянской границы. Гул нарастал и вдруг заглушился диким, раздирающим мозг воем.

Вой издавал немецкий пикирующий бомбардировщик– «штука». Он летел над Женевским озером в сопровождении пяти истребителей. Легкие юркие «Юнкерсы» выписывали вокруг воющей «штуки» замысловатые фигуры, будто издевались над тишиной и чистотой неба. В первых лучах восходящего солнца мелькали кресты на хвостах и крыльях.

Ося опомнился, схватил Габи в охапку, втащил в номер, закрыл балкон, бросился к двери. Распахнув ее, налетел на Ансерме.

В пижаме, с сеточкой на голове, с лоснящимся от кольдкрема лицом и шевелящимся в беззвучном крике ртом, джентльмен был почти неузнаваем. Он махнул рукой, указал на лестницу, вниз. Ося и Габи помчались по коридору, на первом этаже догнали княжескую пару. Томушка, спускаясь, придерживала длинную ночную рубаху, как бальное платье. На голове торчали папильотки. Тощий лысый Ваня в полосатой пижаме выглядел как заключенный, сбежавший из концлагеря.

Бомбоубежищем служил погреб под кухней. Там уже собрались все обитатели пансиона, включая поваров, горничных и официантов. Последним вбежал Ансерме, закрыл тяжелую дверь.

Электричество вырубили, горела керосинка, тускло освещая полки с продуктами, смутные силуэты людей в халатах и пижамах, бледные лица. Вой проникал даже сюда. Барабанные перепонки не рвал, но на нервы действовал.

– Они не посмеют бомбить, – прозвучало контральто Томушки, – просто пугают.

– Еще как посмеют, – ответил сиплый мужской голос, – они на все способны, хозяева Европы.

– Не говорите ерунды, Мишель! – раздраженно отрезал кто-то. – Они постоянно нарушают наши границы, но еще ни разу не бомбили.

– Кошмарный вой, может свести с ума! Что это вообще такое? Кто-нибудь слышал нечто подобное?

– Я слышал, в Польше, – сказал Ося, – бомбардировщики снабжены специальными сиренами.

– Зачем? – прошептал детский голос.

– Чтобы напугать еще сильней, – ответил женский голос и забормотал молитву.

Габи молчала, уткнувшись лицом ему в грудь. Он поглаживал ее по спине.

– Разве Гитлер объявил войну Швейцарии? – спросил кто-то.

– Перед нападением на Польшу он войны не объявлял, – печально пробасил Ваня, – напал, и все.

– Да, но сначала устроил провокацию…

– Эта сирена и есть провокация, раньше они себе такого не позволяли…

– Обычно их выдворяют наши истребители.

– Почему молчит наша противовоздушная оборона?