Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

Он думал о мальчике, в праздничное утро кромсавшем свою плоть ножом, неумело и остервенело. Боль, отвращение и ужас. Та рука, рука в ее слоистых серебряных чешуях, которую он полосовал снова и снова, умоляя этих черных богов принять его кровь, но снять с него проклятие змеиной богини. Его крики взлетали под крышу, отражаясь от нее эхом, превращавшим их в один протяжный крик. Потом пришел Орн, любовник его матери, живой ужас и презрение, а потом чешуи отрасли снова, кое-как прикрыв рваные шрамы.

Амрек коснулся своей руки, скрытой черной перчаткой, с темно-синим камнем в перстне, неумолимо охватывающем слишком толстый мизинец. Он уже в восемь лет знал, как могущественна Повелительница Змей и как мало боги Дорфара любят его.

— Вы не любите слабых, — укорил он их.

Даже их тень сокрушала его, давила не него, уничтожала его.

Он раскрыл глаза и увидел фигуру женщины, стоявшей через широкий вымощенный плитами двор лицом к нему. Ее изящно накрашенное лицо было белым пятном — и ее поблескивающая шея и руки. Он ощутил аромат духов, перебивающий запах храмовых благовоний.

— Я же запретил вам краситься этими белилами, — сказал он.

— Правда, Амрек? Я и забыла.

Он взглянул на богов.

— Вот как. Моя мать предстает передо мной в день битвы с белым лицом моего врага. Чего вы хотите?

— Мне нужен транспорт и свита. Я намерена покинуть Корамвис.

Он повернулся к ней лицом. Она улыбалась, но в ее глазах плескался страх, хотя она очень постаралась скрыть его.

— Мне понадобятся услуги вашей гвардии, мадам. Для войны. Я не могу выделить вам опахальщиков.

— Тогда я забираю своих фрейлин и еду одна.

— Не смею задерживать. Желаю благополучно пробиться сквозь давку у городских ворот.

Теперь в ее глазах плескался яд — и в его тоже. Каждый видел в другом телесное сходство, но ни капли духовного.

— Какой пример вы подадите армии Корамвиса, мадам! Королева бежит через задние ворота, когда военачальник выезжает из парадных!

— Ты! — выплюнула она. — Военачальник! Командующий! Тебе не место ни на войне, ни на троне! Тебе следовало бы стать жрецом, сын мой, которые только и делают, что тянут руки к богам и умоляют их о пощаде. — Она помолчала, потом сказала с чем-то большим, чем простая злоба, в голосе: — Ральднор убьет тебя, Амрек.

Он почувствовал, как вся кровь отхлынула у него от сердца, не от ужаса или удивления, но от безупречности предзнаменования, сорвавшегося с ее губ.

— Да, матушка, — сказал он, — я давно знал, что он принесет мне смерть. Я избегал его. Теперь обстоятельства лишают меня возможности бежать. Да и вас, судя по всему, тоже.

— Трус! Ты смирился с собственной гибелью и увлекаешь  за собой как можно больше людей!

— Похоже, тот день, когда вы разделили ложе с Редоном и зачали меня, все-таки оказался неудачным.

Он пошел прочь, но она позвала его, и ее голос внезапно стал безумным и срывающимся от волнения:

— Постой!

Он остановился, не поворачиваясь к ней.

— Пожалуйста, мадам. Я стою. Только зачем?

— Чтобы услышать от меня правду, — выдохнула она.

Когда он повернулся к ней лицом, то увидел в ее глазах то же самое выражение, которое было в них тогда, когда она сказала ему, что единственная дорогая ему женщина и единственный дорогой ему мужчина любят друг друга наперекор ему.

— Так почему бы вам не сказать? — спросил он.

В ее глазах мешались ликование и смятение. Слова потекли из нее, торопливые, обгоняющие друг друга.

— Хорошо. Я скажу. Говорили, что Ральднор — не сын Редона, а ублюдок Амнора, его Советника. Но кто из нас усомнится, что Ральднор принадлежит к роду Редона? Это ты, сын мой, ничем не напоминаешь своего родителя.

Его губы зашевелились.

— Я вас не понимаю, мадам.

— Неужели? Значит, придется объяснить понятнее. Редон боялся меня и не мог зачать ребенка, без которого я в конце концов утратила бы свое высокое положение, уступив место какой-нибудь более молодой и плодовитой девице. Ты всегда называл меня шлюхой. Можешь радоваться доказательству этого. Я разделила ложе с Амнором, и, сам того не зная, он зачал со мной тебя. — Ее глаза опустели при воспоминании о былой ненависти. — А потом мой царственный муженек, в чьих чреслах не горел огонь для меня, переспал с маленькой бледной сучкой с Равнин и отдал ей то, что по праву должно было принадлежать мне. Какова ирония, а, Амрек? Ты, недалекий калека, отпрыск Амнора. Ральднор, а не ты, Ральднор должен был быть моим сыном.

Она взглянула на него, и в этот миг на ее лице были ясно написаны все ее годы. Обманом лишенная всего, как она считала, она должна была взамен получить власть уничтожить. Но его лицо ничего не выражало. Ничего. Его глаза смотрели в одну точку, как у слепца.

С таким же успехом он мог бы быть мертв уже сейчас.

24

Медные глотки корамвисских труб взревели, исторгнув призыв к битве — нечто, вот уже несколько столетий в этих местах неслыханное. Каждый камешек в городе, казалось, отозвался на него. Он вспугнул белых птиц с их насиженных мест на крышах Аллеи Рарнаммона. Лишь облака остались недвижимы — полупрозрачные, съежившиеся облака, сморщенные зародыши нерожденного дождя на индиговом почти до черноты небе.

По полупустым улицам шагали солдаты с барабанами, трубами и трещотками, ряд за рядом; солнце горело на их чешуйчатых латах, начищенных конских сбруях, металлических частях колесниц; пламенели алые флаги. Катапульты грохотали по выщербленной брусчатке мостовой. Из окон выглядывали мужчины и женщины, которых это зрелище немало приободряло. Магу с Равнин противостояла намного более превосходящая его численностью и умением армия. Печатала шаг личная Гвардия Амрека, сверкая белыми молниями на плащах, а вслед за ними в своей колеснице ехал Верховный король, Повелитель Гроз. В черных с золотом кирасах с широкими воротниками и шипастыми драконьими шлемами они будто самим себе напоминали о Рарнаммоне и своей истории, полной победоносных войн. Некоторые женщины сбрасывали вниз гирлянды, уже чуть пожухлые от жары. На лице Амрека не было никакого выражения, но большинство смотрело лишь на его латы. Следом за ним шагали закорианцы, которым уже простили неосмотрительный поступок одного из них, с восьмифутовыми палицами и в черненых доспехах.

На широкой площади перед Степными вратами Корамвиса на мраморном алтаре закололи трех быков.

Катаос, закованный в тяжелые латы, стоял в своей колеснице рядом с колесницей Амрека. Лорда-советника донимало множество мыслей. Он не знал, преуспела ли Лики в своем поручении; это был вопрос везения, зависевший от того, как выпадут фишки в этой игре, и она тоже, как и все остальное, была фишкой в этой игре, о потере которой он не стал бы даже особенно сожалеть. Совет одобрил его план, хотя одобрения Амрека они не получали — от него все это скрыли. Если ничего не получилось, это не будет иметь никакого значения. Столкнувшись с настолько превосходящей их армией, степнякам все равно не останется ничего иного, кроме гибели. Но если его план увенчался успехом, Катаос станет героем города, это несомненно. Корамвисцы до сих пор опасались нападения пиратов, но верили, что Дорфар, ступив на тропу войны, сможет уничтожить этих разбойников; кроме того, в настоящий момент пираты были проблемой Закориса и Кармиса, которые, вполне возможно, избавят Дорфар от этих хлопот. Даже те, кто говорил о демонах из-за моря, отлично понимали, что их вызвал Ральднор — что если будет уничтожен он, то им тоже придет конец. Но все же это Ральднора больше всего боялись, его неслыханной удачи, его репутации и его матери — всего того, что превратило его в фигуру, овеянную зловещей славой.