Звездопад - Отиа Шалвович Иоселиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я редко встречал людей, из года в год с удовольствием делающих одно и то же дело. Мы с двоюродным братом не составляем исключения. Мы вообще не лезли из кожи вон ради дела, но, пока в доме оставалось зерно, эта проклятая мельница была нашей бедой, нашим наказанием, с ней были связаны трехдневные просьбы, угрозы и уговоры. Когда же в конце концов мы жертвовали собой и собирались в дорогу, то хотелось забрать побольше зерна зараз, чтобы потом передохнуть немного. И если дома нам запрещали тяжелые работы, — мол, надорвутся ребята, то тут, взвали мы на спину хоть по полному кулю, никто не сказал бы ни слова. И мы действительно взваливали на себя такие пуды, что и здоровым мужикам были бы не под силу.
В погожий день еще куда ни шло, но в мокреть дорога до мельницы становилась настоящей пыткой.
За селом начинался лес. Дорога петляла по лесу, и идти по ней было не трудно. Но дальше! Дорога спускалась в низину и тянулась по бесконечным вспаханным полям. После дождя она раскисала, суглинок размокал, замешивался, и идти по нему в башмаках было тяжелее, чем по колено в смоле. Не глина липла к ногам, а ты прилипал к ней и никак не мог выдрать ног из вязкого, цепкого месива. Дорога превращалась в топь, и на протяжении всего пути не было ни одного пенька, ни одной точки, где можно было бы снять с плеча куль и перевести дух. Не в грязь же его класть. Время было послевоенное, и каждая горсть муки ценилась дороже золота.
Был субботний вечер. Целую неделю мы прятались, исчезали из дому, пропадали, одалживали по соседям муку, но теперь отступать уже было некуда.
Погода стояла теплая, сухая, но мы знали, что зима остается зимой и что этого тепла хватит ненадолго. Надо было успеть сходить на мельницу. Нам с двоюродным братом случалось и подраться, и рассориться, и поругаться, но на мельницу ни разу не ходили врозь. Такая дорога не под силу одному.
— Придется нам сходить, Бату…
— Да, да. Пора!
— Ты зайдешь за мной?
— Зайду.
— Ну смотри. Жду.
— Валяй.
Я засыпал в мешок кукурузы, завязал его и прикинул вес. Он уже был хорош для меня, но я подсыпал еще. «Погода что надо, — подумал я, — буду часто отдыхать».
Бату запаздывал. Я уже подумывал отложить дело на завтра, но он все-таки пришел.
— Где ты пропадал? Вечер на носу.
— Колодезная бадья у нас сорвалась, — угрюмо ответил он.
— Какого черта она сорвалась?
— А ты у нее спроси.
— Сделал бы завтра.
— А до завтра как? Без воды прикажешь сидеть?
— Ну и иди теперь на ночь глядя.
— А ты попробуй не идти. Дед говорит, что завтра новолуние и что это к перемене погоды…
Мы пошли. Вскинули на плечи мешки и пошли. Не доходя до леса, присели передохнуть. Дул легкий, по-вечернему прохладный ветерок. Мы присели на мешки. Возясь с бадьей, Бату расшиб себе мизинец, и ноготь у него почернел.
— Болит?
— Чуть не потерял сознание, когда хватил.
— А сейчас?
— Уже не так…
Мы пошли дальше. Теперь мы шли лесом по изъезженной, изрытой дороге. Меж почерневших, сопревших прошлогодних листьев проглядывали первые фиалки. В лесу мы передохнули разок-другой, но потом и считать перестали. Чем ближе подходили мы к мельнице, тем тяжелее становилась ноша. Ноги у нас ослабли, словно свинцом налились, и, когда мы присаживались на мешки передохнуть, неохота было вставать и идти дальше.
Наконец показалась мельница, и, когда шум колес и далекое, подобное голубиной воркотне урчание жерновов донеслось до нас, мы собрали последние силы и с высунутыми от усталости языками ввалились в стоящий над рекой сруб. Ввалились, бросили мешки возле дверей и, как рыбы, вышвырнутые на берег, стали глотать затхлый, напитанный мучной пылью воздух.
Времени на обратный путь не оставалось, да и не под силу нам это было, ну, а ночевать на мельнице нам случалось не раз, и дома об этом знали.
За полночь поднялся ветер, да так разгулялся, что наш несчастный сруб только стонал и покрякивал. Потом полил дождь. К дождю примешался снег… Да, полязгали мы в ту ночь зубами — будь здоров!
Я не смотрел на Вату. Мне видеть его не хотелось. Я не мог изменить погоду и всю свою злобу вымещал на нем. Как только не проклинал я его в душе! Если б не он, мы засветло вернулись бы домой. Я ругал его на чем свет стоит и винил во всех своих бедах. Да что говорить!.. Сыплют дождь и снег, снег и дождь. Одним словом — манна небесная нам на дорогу!
Утром мы долго тянули волынку, но не поселишься же на этой мельнице! А погода — куда там! И не думает разведриться. Попозже словно утихомирилось малость, и я пролаял, как пес:
— Ступай вперед!
Не поверите, сколько злости и угрозы вместили эти два слова.
Стоило нам ступить за порог, наши башмаки наполнились размокшим снегом. Только-только от огня, без маковой росинки во рту, в продранных штанах — для зеленых мальчишек этого было слишком много. Я не мог простить Бату. Я не мог найти слов, чтобы обругать его как следует, и мрачный, чуть не скрипя зубами от злости, шел за ним.
Однако идем. Тащимся наизволок. Не знаю, как Бату (мне было не до него), ну, а я считаю шаги. Считаю до десяти. Главное, сделать десять шагов. Если б я тогда представил себе не десять, а сто шагов, уверен, что сбросил бы мешок в грязь и плюнул бы на все.
Короче, все, весь ад, всю преисподнюю, все чертовы круги, какие только придуманы на свете, прошли мы в тот день. Так добрались мы до середины пути. Но тут вновь пошел дождь, перемешанный со снегом, мокрые хлопья повалили так густо, что ни черта стало не видать, да и глядеть было не на что.
Иду, наклонив голову, прижимаюсь щекой к мешку у себя на плече и еле выдираю ноги из топи.
— Раз… два… два… три…
Бату шел впереди. Неожиданно он остановился, но я не обратил на это внимания. Я даже не посмотрел на него, поравнялся и на десятом шаге встал рядом. Потом начал считать снова.
— Раз… два… три… три… три… — долго не мог
