1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных - Роберт Кершоу

5 декабря 1941 года немецкий военврач Антон Грюндер до 6 часов утра находился на дежурстве. Это происходило на участке 9-й армии.

«Я как раз садился завтракать, когда начался весь этот ад. Все бросились бежать — танкисты, артиллеристы со своими орудиями, солдаты — в одиночку или группами. Никто не мог понять, в чем дело. Никаких приказов не получали; все старались уйти подальше. Большинство техники вышло из строя из-за морозов, но нам все-таки удалось захватить с собой большую часть медицинского оборудования и лекарственных средств. Мы старались держаться вместе с остатками роты, а отбившиеся пропадали без вести».

Заниматься ранеными в условиях повального отступления — тяжкий труд. «Мы становились свидетелями страшных сцен, — признается Грюндер. — Приходилось менять повязки недельной и больше давности».

«Один солдат был ранен в руку навылет. Конечность почернела, гной тек даже по ногам. Руку до сустава необходимо было отнять. И во время операции я велел троим солдатам непрерывно дымить сигарами, чтобы хоть как-то забить этот жуткий смрад».

Немцы отступали по-всякому: и организованно, и хаотично. Несмотря на бесконечные дискуссии и переговоры штаба группы армий и ОКВ, отступление продолжалось. Моторизованные части, то есть те, кто и пожинал лавры успешного наступления, теперь планомерно откатывались на запад, поскольку располагали техникой. Пехотинцы, на плечи которых ложилась основная тяжесть наступления, выбивались из сил. Теперь им приходилось отступать. Все это существенно уменьшало их и без того мизерные шансы уцелеть.

Советское наступление, начавшееся 5 декабря 1941 года, продолжалось, несмотря на метели

Лейтенант Хаапе направлялся в отпуск, но поезд внезапно задержали. «Всем было приказано явиться в свои части и доложить о прибытии командованию», — рассказывает он. Отпускники пытались протестовать, но их тут же поставили в известность о внезапном наступлении русских, сумевших прорваться к Калинину. «Все погрузились в молчание, — свидетельствует Хаапе, — никто даже и не бранился, слишком уж все это было серьезно».

«А где же русские?» — поинтересовался Хаапе, прибыв в свою дивизию. «Да, везде, — последовал ответ, — этого, похоже, никто не знает».

На северном участке дальше всех продвинулась 30-я армия генерала Лелюшенко. Вскоре ее части вышли к шоссе Москва — Ленинград на стыке 3-й танковой группы и 4-й армии фон Клюге. 13 декабря советская 1-я ударная армия вышла к Клину, создав угрозу окружения города. И для ликвидации угрозы немцам потребовалось два дня упорных боев. 16-я и 12-я армии вышли к Истре. 12 декабря немцы оставили Солнечногорск. Южнее Москвы русские перерезали дорогу Орел — Тула, а части 50-й и 10-й армий успешно сумели еще больше вклиниться на северном фланге 4-й армии Клюге. В ходе первой фазы советского контрнаступления, продлившейся до 24 декабря, советские войска освободили всю территорию, захваченную немцами после знаменательного совещания в Орше.

Павел Осипов размышлял о значении успеха советского контрнаступления и отхода немцев.

«На второй или на третий день нашего контрнаступления мы почувствовали, что успех на нашей стороне, боевой дух солдат, сержантов и офицеров повысился. И с тех пор мы погнали немцев, чтобы не дать им возможность дотла сжечь наши города и села. А они, отступая, жгли все».

Да, русские побеждали, и постепенно начинали понимать это. Командир пехотного взвода Анатолий Черняев, воочию убедившись, в каком состоянии пребывают немцы, понял, что «они были совершенно не готовы к войне с Россией». Приводим его высказывание:

«За эти месяцы войны образ немца сильно изменился. Летом и осенью, когда мы вынуждены были отступать, они казались нам непобедимыми и невероятно сильными. А теперь, когда мы увидели их под Москвой полураздетыми, грязными и голодными, мы поняли, что такая армия уже терпит поражение».

Инициатива переходила к русским. У немцев же дела обстояли как раз наоборот, — боевой дух вермахта неуклонно снижался. В ходе войны назревал поворот, и немцы это хорошо понимали.

7 декабря в военном дневнике командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока появилась такая запись:

«Приказы, предписывающие, невзирая ни на что, продолжать оттеснять врага в глубь его территории, были оправданны до тех пор, пока высшее командование, отдавая их, исходило из того, что враг на излете сил и сражается за свою жизнь; и стремление покончить с ним одним махом еще могло оправдывать любые трудности, с которыми нам приходилось сталкиваться, — а главное командование сухопутных войск именно этого и требовало. Это, однако, оказалось заблуждением, и теперь группа армий вынуждена в тяжелейших условиях переходить к обороне»[77].

Далее генерал-фельдмаршал упоминает о телефонном разговоре с генералом Гудерианом. Обычно весьма сдержанный в оценках, Гудериан «рисует обстановку в самых ужасающих тонах, при этом дает мне понять, что не может умолчать о растущем недоверии».

«Прошу его уточнить, к кому конкретно проявлено пресловутое недоверие, и советую ему самому слетать в Ставку Главного командования сухопутных войск…» Явно раздосадованный этой перепалкой фон Бок обращается к генералу Гальдеру. Начальник штаба рекомендует фон Боку «не принимать близко к сердцу слова Гудериана». Когда фон Бок признается, что не в состоянии устоять перед решительной атакой русских на любом участке фронта группы армий, Гальдер пытается успокоить его, говоря, что русские бросают в бой неопытных солдат. «Я считаю, — утверждает Гальдер, — что все это продлится от силы до середины этого месяца, а затем станет потише».

«Так к тому времени, — парирует фон Бок, — нашей группе армий придет конец!» На что Гальдер невозмутимо отвечает: «Немецкий солдат никогда не сдается!» Фон Бок отдает распоряжение своим штабистам просчитать возможность отвода своих сил на 100–150 километров на линию Курск — Орел — Гжатск — Ржев.

Гудериан старался обратить внимание на изменение настроения войск Восточного фронта с момента начала осуществления плана «Барбаросса» и до декабря месяца 1941 года. 8 декабря он писал: «Мы стоим перед печальным фактом того, что наше Верховное командование слишком туго натянуло тетиву лука, не хотело верить поступающим сообщениям об ослаблении боеспособности наших войск, выдвигало все время новые и новые требования…» Будучи типичным представителем поколения аналитиков, выпестованных генштабом, Гудериан делал упор на материальной стороне боеспособности войск. А войск было мало, кроме того, они не имели никакой экипировки для ведения войны в условиях холодов. Даже неудача под Ростовом-на-Дону, по мнению Гудериана, ничему не научила немецкое Верховное командование.

«Ростов был началом наших бед; это был первый предостерегающий сигнал. Несмотря на это, наступление здесь продолжалось. Моя поездка в штаб группы армий 23 ноября не дала никаких результатов и не внесла необходимой ясности; там продолжали работать спустя рукава. Затем потерпел поражение мой северный сосед; мой южный сосед был и до того не очень боеспособен, и в конце концов у меня не осталось другого выбора, как прекратить наступление, так как одному, да еще при 35-градусном морозе, мне было не под силу опрокинуть весь Восточный фронт».

Простой немецкий солдат в декабре месяце 1941 года под Москвой был уже не похож на того, который, затаив дыхание, ждал сигнала к началу операции «Барбаросса» в ночь на 22 июня того же 1941 года. Две трети присущих ему черт претерпели с тех пор фундаментальные изменения в ходе суровых испытаний, выпавших на его долю за это время. Фундаментальная ломка сознания приходится как раз на период с сентября по декабрь. Идеалистический пыл, воспламененный победами в предыдущих кампаниях, угасал по мере роста потерь боевых товарищей. Ужасы войны вбивали клин между теми, кто сумел уберечь в неприкосновенности былые моральные нормы, и теми, кто стремился угодить нацистскому режиму, проявить лояльность к нему. Неприятие пресловутого «приказа о комиссарах» исходило от взращенных на либеральных ценностях Веймарской республики представителей германского офицерства старшего поколения и измотанных в боях, почти уничтоженных в кровавой мясорубке войны унтер-офицеров старой школы. Степень доверия, повышавшаяся под воздействием квазипобед у ворот Ленинграда или в Ростове-на-Дону, понижалась по мере осознания того, насколько велики масштабы провалов. Потери сентября 1941 года, за которыми последовали еще большие потери поздней осенью и в начале зимы, смыли глянец основанного на боевом товариществе руководства войсками. Взошедшие было ростки «блицкрига» усохли.

Война в России явилась суровым испытанием для германской нации. Уже намечался пока что едва ощутимый конфликт тех, кто, вопя во всю глотку пропагандистские заклинания, фанатично сражался «за фатерланд и фюрера», с теми, кто просто честно исполнял свой долг. Те, кто штурмовал Варшаву, победным маршем входил в Париж, Афины, Белград, Смоленск и Киев, все чаще и чаще задавали себе вопрос, а стоит ли на самом деле Москва таких жертв? Падение боевого духа, как важнейшей составляющей боеспособности войск Восточного фронта, прослеживается в военном дневнике Гальдера, совпадая, по сути, с высказываниями Гудериана о том, что Верховное командование в своем упорном нежелании осознать реальное положение дел явно переоценивало боевую мощь вермахта и тем самым наглядно продемонстрировало свою полную некомпетентность. Еще 3 ноября Гальдер признавал, говоря о положении в группе армий «Юг»: «Здесь из-за трудностей с подвозом снабжения и плохого состояния дорог наступательный порыв войск настолько снизился, что общий пессимизм распространился даже на командование группы армий «Юг». Явно требуются энергичные меры для подъема наступательного духа». 22 ноября он вынужден признать: «Снять еще какие-либо соединения с южного фланга и центрального участка 4-й армии для использования их в наступлении не представляется возможным. Войска совершенно измотаны и неспособны к наступлению…» 1 декабря Гальдер констатирует: «Командир 13-й танковой дивизии и один из наиболее способных командиров полков страдают полным расстройством нервной системы». Девять дней спустя генерал Гальдер, после телефонного разговора с фельдмаршалом фон Боком, размышляя о ситуации в группе армий [ «Центр»], запишет в свой дневник: «Он сообщил о донесении Гудериана, что состояние его войск внушает большие опасения и что он не знает, справятся ли они с задачей отражения русского наступления. Войска теряют доверие к своему командованию. Понизилась боевая мощь пехоты! Проводятся мероприятия по прочесыванию тылов. (Обнаружено, что в одной лишь танковой дивизии можно набрать дополнительно 1600 штыков.) Естественно, что танкисты и водители не могут быть направлены в первую линию. Группа армий нуждается в людях! Явная неспособность командира 27-го армейского корпуса…»